Дидро нетерпеливо зашевелился, и Дорнье сказал:
– Да, я подхожу… Понимаете, в пещеру на три недели пошел я. Пещеру, как договаривались, завалили камнем, несколько часов я там бродил, привыкая к обстановке, заново запоминая где что лежит. Одно дело – запоминать при свете и совсем другое – искать в полной темноте. В общем, к вечеру (мне казалось, что к вечеру, а на самом деле могла быть и глубокая ночь) я вымотался и лег спать. Тогда это и случилось.
– Это?
– Я почувствовал чье-то присутствие. Дыхание. Шаги. Приподнялся на локте… ужасный удар по голове… очень больно… будто развалился череп… и все. Следующее, что помню: надо мной склонился мужчина. Я вспомнил: это же комиссар, которого я видел на фотографии! Только моложе лет на тридцать. На лице выражение, будто вас заставляют смотреть на что-то очень противное. Не хочется, но вы должны… Слышу, вы у кого-то спрашиваете: «Он ведь давно умер?» И кто-то отвечает: «Не меньше двух недель».
– Леру, – пробормотал Дидро.
– Черт возьми! – взорвался он. – Вы не можете этого помнить! Чушь! Понселя похоронили, точно вам говорю, я был на похоронах. Приезжала женщина из Лиона, не мать точно, родственница…
– Тетя Жанна, – вставил Дорнье, – она давно умерла, в восьмидесятом.
– Послушайте, Дорнье! Что вы мне хотите доказать? Вы зомби? Восставший из могилы мертвец с зашитым животом и без внутренностей?
Мельяр хихикнул в своем кресле, но глаз не раскрыл, сидел, слушал.
– Кто вы, Дорнье? – задал Дидро глупый, но единственно правильный в сложившейся ситуации вопрос.
– Чтобы это понять, я и приехал в Париж, – спокойно отозвался Дорнье.
– Ну-ну. И поняли?
– Я же вам сказал: последний элемент пазла встал на место, когда этот… мм… господин, – Дорнье кивнул в сторону мирно дремавшего Мельяра, – влепился в столб перед вашим домом.
Дидро глянул на часы – через пять минут появится Марго и объявит, что ужин на столе.
– Говорите, – потребовал он, – только быстрее.
– Вы меня все время перебиваете! – возмутился Дорнье. – Черт возьми, разве я сказал, что все происходило со мной? Вы меня внимательно слушаете? Я сказал, что в памяти начали проявляться воспоминания о том, чего, как я точно знал, со мной происходить не могло просто потому, что в то лето я никуда из Парижа не отлучался, да и в следующее тоже: сдавал экзамены, защищал дипломную работу по уточнениям стандартной модели, это был расчет взаимодействия лептонов с нарушением СР-симметрии, и, бога ради, не делайте вид, будто понимаете, что это такое! Не был я в Альпах, и это легко проверить по документам в Сорбонне: числа, когда я сдавал зачеты, библиотечные записи выдачи книг, там все отмечено.
– И похороны свои вы тоже вспомнили? – поинтересовался Дидро, стараясь скрыть иронию.
– Нет. Вспомнил полицейского – вас, смотревшего на меня, вспомнил слова… я уже сказал… Потом не то чтобы провал в памяти: время от времени всплывает обрывок воспоминания, держится секунду и пропадает. Бесполезно хвататься за карандаш или бежать к компьютеру. Забыл, только ощущение осталось. Как сон – просыпаясь, все помнишь, а через минуту знаешь только, что снилось что-то…
Дверь приоткрылась, входить Марго не стала, сказала с порога:
– Мишель, ужин на столе. Скажи гостям, что…
Она не договорила, взгляд ее остановился на Дорнье, поднявшемся с места и тоже рассматривавшем Марго во все глаза.
– Господи… – пробормотала она.
– Маргарита, – прошептал Дорнье, комиссар только по движению губ и «расслышал» имя.
– Сколько лет…
– Тридцать шесть. И еще четыре месяца, восемь дней и шестнадцать часов.
– Ты всегда хорошо считал.
– Черт возьми! – Дидро поднялся слишком резко, правую ногу свела судорога, и он рухнул в кресло, едва не закричав от боли. – Что это значит, Марго? Ты с ним знакома?
– Это же Поль! Мы с ним… Господи, я имею в виду…
– Ты вспомнила, – участливо произнес Дорнье. – Ты только что вспомнила.
– Да, но…
– Этого с тобой не было, – усмехнулся физик.
– Нет, но…
Мельяр, о котором все забыли, встал, потянулся, поморщился – колено, видимо, все же давало о себе знать – и сказал, поставив жирную запятую в недоговоренных фразах и недопонятых воспоминаниях:
– Поужинаем? Вы как хотите, а я проголодался. И давайте не будем за едой говорить о делах. Ни о физике, ни о криминалистике. Марго, ты ведь и меня вспомнила?
Марго перевела на него взгляд, покачала головой, но через секунду в ее взгляде появилось узнавание, она поджала губы, в глазах промелькнул испуг.
– Только тебя здесь не хватало, – сказала она.
Мельяр хмыкнул:
– Это верно. Ты не представляешь, насколько твоя фраза адекватно отражает ситуацию.
– Ты знаешь их обоих? – Дидро не мог найти иных слов и повторял одно и то же: – Ты их знаешь, Марго? Откуда? Ты с ними знакома?
– Помолчи, Мишель, – сказала Марго, и брат замолчал. Дома он привык подчиняться, и даже сейчас ему показалось естественным: Марго знает что говорит, хотя то, что она произносит, не лезет ни в какие ворота, противоречит здравому смыслу и законам природы.
– К столу! – призвала Марго, и трое мужчин двинулись за ней гуськом: Дорнье, Мельяр, и замыкал шествие Дидро, находившийся если не в полном ступоре от услышанного, то в состоянии, когда он не способен был задавать вопросы, потому что понятия не имел – впервые за десятки лет полицейской практики, – какие вопросы можно задать человеку, утверждавшему, что видел комиссара… тогда новоиспеченного курсант-лейтенанта… будучи в состоянии… э-э… трупа. Которого через пару дней закопали и надпись написали. Господи, боже мой…
– Времени у меня было мало, – объявила Марго, войдя в столовую, где стол был накрыт на четверых. – Поэтому не обессудьте, почти все – из полуфабрикатов.
Сели – Марго между Дорнье (справа) и Мельярем (слева), брат – напротив. Дидро старался по взгляду сестры понять, что с ней происходит, но Марго ни разу на него не посмотрела, даже когда он нарочно опрокинул солонку и принялся пальцем соскребать соль со скатерти.
Дидро подумал, что еда (куриный шницель, запеченный картофель в пряном соусе и салат из помидоров и огурцов) не полезет в рот, но, к собственному удивлению, съел все, что Марго положила на тарелку. Ел, не поднимая взгляда, хотя и знал, что «эти трое» сейчас, когда он не смотрит, взглядами, жестами, иными легкими движениями обмениваются какой-то информацией, может, даже закодированной, что было – Дидро понимал и это – полнейшей чушью. Марго не могла знать ни Дорнье, ни Мельяра. То лето она провела в Монпелье у подруги детства. Звали ее… Ах, неважно. Весной она родила, муж от нее сбежал с какой-то вертихвосткой из местного варьете, и Марго отправилась к подруге, иначе та пропала бы без помощи. Не могла она быть в Альпах, у нее алиби. Какое алиби, о чем он вообще думает?
– Мишель, – услышал он голос сестры, – помоги, пожалуйста, отнести посуду. А вы, господа, спуститесь в гостиную, кофе будем пить там.
Дорнье и Мельяр церемонно передали ему свои тарелки, будто официанту, и Дидро стопкой понес посуду на кухню, выложил в мойку, едва не разбив, удостоился гневного взгляда Марго, хотел спросить ее… Но не спросил, и они молча спустились в гостиную. Дорнье с Мельяром, похоже, за время их отсутствия тоже ни словом не перемолвились, будто соблюдали неписанную договоренность. Мельяр сидел, как и прежде, в кресле-качалке, Дорнье – на диванчике. Дидро развернул компьютерное кресло, чтобы видеть обоих, а Марго придвинула к журнальному столику стоявший в углу пуфик.
Сели, и Марго с братом обменялись взглядами. Дидро – недоуменным и вопросительным. Марго – успокаивающим и требовавшим доверия. Ладно.
– Когда я вспомнила, – тихо произнесла Марго, – то подумала, что вспомнишь и ты. А ты не…
– Это и меня поразило, – вставил Дорнье. – Для меня пазл сложился, а для господина дивизионного комиссара – нет.
– Так, – сказал Дидро. – Говорить будете по очереди. Сначала вы, Дорнье. Потом вы, – он ткнул пальцем в сторону погруженного в себя Мельяра. – Марго последняя, с тобой особый разговор.
Давно он не разговаривал с сестрой таким тоном. Может, вообще никогда. Но сейчас она была ему не сестрой, а… Подозреваемой? В чем? Неважно. Марго стала другой, и говорить с ней он должен иначе.
Марго поднялась и, демонстративно поставив пуфик на место в углу, вышла из комнаты. Дорнье тоже встал и отошел к окну. Стоял, смотрел на улицу – должно быть, не хотел встречаться с комиссаром взглядами. Мельяр сидел в прежней расслабленной позе, закрыв глаза, будто что-то внутри себя рассматривал – внимательно и сосредоточенно.
– Память – штука плохо изученная, – заговорил Дорнье, уткнувшись лбом в оконное стекло, и звук его голоса странным образом не столько отражался, сколько рассеивался. Дидро казалось, что он слышит эхо из разных углов комнаты, это раздражало, но он так и не решился попросить физика вернуться, сесть и говорить, как на допросе: глядя в глаза следователю. – В мозгу, говорят, память распределена по различным участкам, поэтому обычно вспоминаешь не то, что хочешь. А то, что хочешь вспомнить, ускользает, не поддается. Но тут другое. Я прекрасно помнил все, что со мной происходило летом шестьдесят седьмого и потом, когда я начал работать сначала в лаборатории у Лимайера, а потом в ЦЕРНе. Прекрасно помнил (как это можно забыть?), как в семьдесят первом женился на Орлине Бар. Через год у нас родился сын. А еще через два года мы развелись, Орлина ревновала меня к работе, типично женская глупость… В общем, она уехала из Франции, и с тех пор я ничего не слышал ни о ней, ни о сыне. Когда я начал вспоминать то, чего со мной быть не могло, то решил – кто бы не решил на моем месте? – что схожу с ума. Мозг будто сам с собой разговаривает и рассказывает самому себе истории, никогда не происходившие. Всплывают воспоминания, думаешь: такого со мной не было, хотя и могло. Тогда я и решил найти вас, господин дивизионный комиссар. Мне хотелось встречи неформальной. Я хотел, чтобы вы сами заговорили о той истории. Надеялся, что, начав вспоминать, вы поможете мне разобраться, а я смогу понять, что происходит.