Дорнье оставалось провести в Фортиньяне еще шесть дней, но ближе к вечеру он отправился к главврачу и огорошил доктора Арнольда сообщением, что намерен выписаться немедленно или, в крайнем случае, завтра после обхода. «У меня появились срочные дела, чувствую я себя прилично, и, если пропущу несколько последних сеансов терапии, не думаю, что это сильно повлияет на мое здоровье».
Арнольд пожал плечами и попросил «на воле», как он выразился, выполнять предписания, которые даст перед выпиской в письменном виде.
Нога у Дорнье немного побаливала, но она побаливала много лет, он привык. Получив документ о выписке, он отправился на вокзал, где сел не в цюрихский поезд, отправлявшийся в двенадцать пятнадцать, а в парижский, уходивший на семнадцать минут позже.
Будучи честен с собой, Дорнье должен был бы признать, что зря все это затеял. Доказывать что бы то ни было он никому не собирался, а истинность рассказа Дидро не подвергал сомнению. Самое правильное было вернуться в Цюрих, к коллегам в лаборатории, рассказать о двух неделях, проведенных в замечательной клинике Арнольда. «Нога не болит, и, если делать назначенные упражнения, кризисы больше не повторятся. Забудем о плохом и вернемся к нашим баранам, то бишь интерферометрам Квята-Зендера. Что у нас на третьей стадии эксперимента?»
Но ехал Дорнье не домой, а в Париж, и причиной было скорее женское, сугубо эмоциональное желание кое-кого увидеть, кое-кого услышать и, в то же время, ничего никому не сказать. У него оставалось шесть дней отпуска, и он надеялся, что этого достаточно для осуществления всех планов. Точнее, для одного, но он стоил многих.
Париж, где Дорнье не был почти пять лет, встретил его проливным дождем, и по дороге в отель он даже не смог полюбоваться на Эйфелеву башню. Ему хотелось сравнить. Почему-то всякий раз, оказываясь в Париже, Дорнье непременно сравнивал, хотя и понимал бессмысленность насилия над памятью. Казалось, что, если много раз смотреть на то, что помнишь с детства, впечатления совместятся, различия сгладятся, и память станет такой, какой и должна быть.
Зато отель на Севастопольском проспекте, неподалеку от Центра Помпиду, не обманул ожиданий. Распаковав вещи, Дорнье долго стоял у окна, хотя смотреть было решительно не на что: окно выходило в двор-колодец, противоположная стена была влажной от дождя. Но смотрел Дорнье не в пространство, а во время, вопреки эйнштейновскому постулату о неразделимости пространственно-временного континуума.
Итак, Понсель. Отставной полицейский не мог ошибиться. То есть, мог, конечно, и сам Дорнье был тому классическим примером, но он все-таки надеялся, что память у старика профессиональная. «Старик, хм… А я? Неужели я тоже… В общем, да. Или почти. Все-таки я на пять лет моложе Дидро».
Понселей в Париже наверняка несколько тысяч. Раулей Понселей – несколько сотен. Правда, еще есть возраст: сейчас ему должно быть шестьдесят пять. Возможно, такой вообще один. Это было бы замечательно, но на везение Дорнье не рассчитывал.
Поужинав в кафетерии отеля, он спросил у портье, куда нужно обратиться, чтобы найти в Париже мужчину шестидесяти пяти лет по имени Рауль Понсель.
– Понятия не имею, месье, – был ответ. – Еще несколько лет назад я бы вам сказал, что найти человека можно, обратившись с запросом в министерство внутренних дел, но недавно эту службу упразднили будто за ненадобностью, поскольку все нужные сведения теперь есть на сайте в Интернете, и необходимо только ввести нужны данные…
– О! – воскликнул Дорнье, прервав бесконечно длинную фразу. – Как я сам об этом не подумал!
– Только прежде, месье, на сайте нужно зарегистрироваться, ввести данные о себе, ответить на десяток не относящихся к делу вопросов. Действительно, зачем им знать имя вашей матушки, чтобы допустить к базе данных, не имеющих к ней никакого отношения?
Дорнье, конечно, помнил, как звали его мать. Зимой ей исполнилось восемьдесят девять, и она благополучно проводила свои дни в доме престарелых, куда Дорнье ее оформил, заплатив за пять лет вперед. Этого должно было хватить до ее тихой смерти, расчет которой в пределах недельной погрешности Дорнье провел, пользуясь программой, разработанной специально для таких случаев умельцами из Института прикладной футурологии. Мать звали Луизой, но у Дорнье не было желания сообщать об этом в министерство внутренних дел.
– Кстати, – продолжал тем временем портье, – эта услуга еще и денег стоит. Кажется, двадцать пять евро, которые надо заплатить кредитной картой.
Дорнье кивнул, сказал «спасибо, вы мне очень помогли» и вышел на шумный Севастопольский проспект, имея в мыслях другой план поиска, о котором подумал еще тогда, когда отставной полицейский заканчивал рассказывать историю, столь же невероятную, сколь обыденную.
Дорнье был уверен, что за ним следят. Естественно, не видел никого, кто шел бы за ним следом, шагах в десяти, останавливался бы у витрин, делая вид, что разглядывает товар, ехал бы следом в такси или выглядывал из-за угла.
Ощущение, что за ним наблюдают чьи-то равнодушные глаза – пренеприятнейшее ощущение. Любой психиатр, выслушав откровения Дорнье, назвал бы его параноиком и был бы прав, глядя со своей колокольни. У каждого своя колокольня, вот в чем штука. И если уж ты влез на свою, то должен…
«Ах, что я себя-то убеждаю? Никому и ничего я не должен, а научное любопытство невозбранимо, непреследуемо и ненаказуемо».
В ближайшем таксофоне (надо же, они еще сохранились на улицах – Дорнье был почти уверен, что в век мобильников уличные автоматы вымерли, как мамонты) он обнаружил потрепанную телефонную книгу с вырванными страницами и бегло ее пролистал, не найдя ни одного Понселя, но зато выяснил, что в Париже проживают три человека по имени Мишель Дидро, и один из них, скорее всего, был когда-то дивизионным комиссаром полиции.
Решив действовать систематически, Дорнье набрал первый в списке номер. Ответил женский голос, сообщивший, что месье на работе, и если месье хочет застать месье на месте в пекарне, то пусть звонит на мобильный, который месье никогда не выключает в ожидании заказов.
Второй Дидро четко представился, и Дорнье повесил трубку, поскольку голос оказался молодым, звонким, высоким, ничуть не похожим на голос отставного полицейского.
Оставался третий, и, если этот номер тоже…
Интересно, почему практически всегда, если ищешь человека из списка, он оказывается последним, к кому обращаешься? Дорнье давно это заметил, но не смог объяснить с точки зрения теории вероятностей. Кое-какие мысли приходили в голову, и он даже уверил себя, что объяснение правильно, но математики вряд ли с ним согласились бы.
– Слушаю вас, – произнес знакомый, с хрипотцой, низкий голос, и Дорнье, помедлив, повесил трубку на рычаг. Разговор с Дидро не входил в план. Дорнье нужен был адрес: бульвар Клиши, 16. На такси, если не будет пробок, можно доехать минут за десять. Можно и на метро, но с пересадкой.
Дорнье поехал на автобусе, который долго петлял, но зато подвез его к самому дому. Напротив, естественно, располагалось небольшое кафе (покажите в Париже квартал, где нет ни одного кафе со столиками на тротуаре!), оно, похоже, только что открылось, и единственным клиентом – кроме Дорнье – был мужчина лет шестидесяти, сидевший у окна и читавший «Пари-матч», поднимая взгляд над газетой и бросая его на дом, где жил Дидро, как бросают собаке палку, чтобы она успела подхватить ее в воздухе и вернуть хозяину с трепетом обожания.
Дорнье сел подальше, чтобы ненароком не встретиться взглядами с этим человеком, хотя, как ему казалось, мужчина отметил его появление, и скрываться не было ни причины, ни смысла.
Дорнье смотрел на фасад дома Дидро и, пригубливая кофе, отмечал в памяти: из высокой, в старом стиле, парадной двери вышла женщина (лет пятьдесят? Чуть больше?) в брючном костюме, подняла руку, подзывая такси, и уехала в сторону центра. Человек у окна допил кофе и жестом заказал еще. Газету сложил и теперь не отрывал взгляда от фасада. Если сейчас появится Дидро…
Появился. Постоял у двери, глядя в небо – ждать ли дождя? – и направился к черному «шевроле». Человек у окна бросил в блюдце мелочь и устремился к двери. Дорнье проводил взглядом сначала «шевроле», медленно отъехавший от тротуара и, как женщина в такси, направившийся в сторону центра, а затем проследил, как его новый знакомец уселся на велосипед, прислоненный к стене у кафе. Поехал мужчина, впрочем, в противоположную сторону, и Дорнье не был уверен, что он вернется.
– Два круассана, пожалуйста, и большую чашку каппучино, – сказал Дорнье подошедшему официанту.
День обещал быть интересным. Во всяком случае – долгим. У Дорнье была масса времени подумать, все ли он делает правильно. Увидев в газете фотографию и узнав на ней Дидро, он сумел найти в Интернете информацию о том, что бывший дивизионный комиссар проведет месяц в знаменитой клинике доктора Арнольда в Фортиньяне. Купил курс лечения на то же время, отложив эксперимент в лаборатории – к неудовольствию сотрудников, которые впрочем, никак внешне не отреагировали на причуду шефа.
Второй этап казался очевидным: найти Понселя, пользуясь не столько информацией, сколько информатором, поскольку отставной полицейский куда лучше мог справиться с задачей. Дидро долго не вспоминал давнюю историю, а когда, рассказывая постороннему человеку, заново пережил в памяти странные и запомнившиеся дни, то, естественно, захотел узнать, как сложилась жизнь у молодых ребят, стоявших рядом с ним в день, когда была вскрыта пещера и обнаружен труп. Дорнье не следовало суетиться, нужно было лишь следить за развитием событий, но именно это сейчас давалось с трудом. Хотелось действий. Хотелось самому. Могло получиться, могло – нет. Поэтому он сидел в кафе и пил четвертую чашку каппучино, заказав к нему рюмку коньяка.
Кем была бывшему дивизионному комиссару женщина, вышедшая из дома первой? Издалека Дорнье плохо разглядел ее лицо, но по ощущениям, по интуиции, которой он доверял, она приходилась Дидро сестрой. А память, которой Дорнье сейчас доверял больше, чем логике, ощущениям и интуиции, уже всколыхнулась, и он едва удержался, чтобы не воскликнуть: «Марго! Господи, Марго…»