ленный на боль, обиды и утраты. Но при всем при этом он почти никогда не унывает.
Стоп, стоп, стоп… Стоп! Как так – никогда не унывает? Периодические приступы уныния его одолевают! Он, конечно, чудаковат. Возможно, даже с придурью. Но он не полный шизоидный идиот, приходящий в телячий восторг от собственного мычания… Да, он может веселиться напропалую, чтобы только не застрелиться как-нибудь… ровно в шесть… В шесть утра или вечера? Ровно в шесть дня!
А что? Может, он не выносит одиночества и безделья и как только ощущает приближение очередного приступа депрессии, тут же начинает вытворять черт знает что, лишь бы занять себя и других, стреляет из пистолета, подгоняя стрелки на три часа вперед?.. Ведь вот же одна из показательных деталей – каждый выстрел барона прибавляет к реальному времени один час. Счастливые люди, насколько я могу судить, склонны время замедлять, а то согласны его и вовсе остановить, дабы растянуть наслаждение, а барон время упорно подгоняет. И пастору жалуется на часы: «Удивительно медленный механизм».
Я мог бы доказать, что он далеко не счастливый человек, каким предстает перед нами. Скорее, наоборот. Горинский Мюнхгаузен – самый несчастный из всех собратьев по литературному миру. Совсем другой разговор, что он почти никогда не показывает своего уныния. Поскольку горд! Насмешки его не беспокоят, а вот жалости он бы не перенес…
Внимательный читатель, а вероятно, только такой и дочитал до этого места, так вот, внимательный читатель, по-видимому, как раз сейчас и вспомнил: еще на старте нашего марафона я уверенно заявил, что Мюнхгаузен мне близок и понятен. Вспомнив сие, внимательный читатель беспардонно поинтересуется: уж не ассоциирую ли я себя с ним, и не возомнил ли я, будто у меня столько же достоинств, сколько у барона? Отвечаю со всей серьезностью, на какую способен. Нет, у меня с Мюнхгаузеном не так уж много общих черт, а из его достоинств у меня лишь часть. Да притом меньшая часть! И я солгал, когда заявил, будто Мюнхгаузен мне понятен и близок. Он мне безмерно интересен – это да! Но он не так уж прост для понимания!
Любит ли он Марту?
Допустим, вы настаиваете на том, что любит безусловно! Тогда я переформулирую вопрос. Любит ли он ее настолько, чтобы жертвовать собой так же смело и не раздумывая, как он жертвует собой ради себя самого? Ради своей чести?
Боюсь, он из тех фанатиков, для которых дело жизни выше личных отношений!
Далее! Не ошибся ли он, выбрав себе в подруги ту, что не равна ему по объему личности? Ведь если вдуматься, то Марта мещанка. И предел ее мечтаний – тихий мещанский уют… Якобина, хоть она и отрицательный персонаж, но глаголет истину, бросив мимоходом презрительно:
– Дочь аптекаря – она и есть дочь аптекаря!
Барон Мюнхгаузен безусловно ненормален, как и все гении. Он болен. Дочь аптекаря не вылечит барона, а лишь снимет на время симптомы и облегчит боль, но затем, когда действие аптекарского снадобья закончится, болезнь проявится с тройной силой!
Я говорю это в смысле переносном. Но ведь и саму пьесу можно и нужно понимать как сборник притч.
Даже фантазии барона – готовые притчи!
– …И тогда я схватил себя за волосы и рванул… А рука у меня – ух-у-ху – крепкая, а голова – слава Богу – мыслящая! И вытянул себя из болота!
(Тут все предельно ясно! Это проще Нагорной проповеди! Да и глубже! Наше счастье в наших собственных руках! Но надо думать головой, прежде чем действовать. И во время действия голову включать обязательно!)
А что там дальше?
– Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы?
– Обязательно! Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.
(Господи! Да на основе заповедей барона Мюнхгаузена можно проводить мастер-классы и писать книжки для занятий по внутреннему росту!)
И это я так, наугад, практически вслепую, беру первое, что вспоминается!..
История с косточкой от вишни. По сути, что посеял, то пожнешь! Ты отправляешь в мир вишневую косточку – мир встречает тебя вишневым деревом! А выстрели он пулей? Что бы он имел спустя год? От мертвого оленя уши?
Горин понимал, люди хотят правды! Ему, и таким как он, так не хватало правды, что даже Мюнхгаузен у него отстаивает право говорить так как есть!
Горин, через Мюнхгаузена, обижался:
– Но я же сказал правду!
А время (в образе бургомистра) объясняло:
– Да Бог с ней с правдой! Иногда нужно и соврать! Да, да, соврать!.. Господи, такие элементарные вещи приходится объяснять барону Мюнхгаузену!
Это уже не шутки! Барон будет говорить только правду, всегда и везде, как бы неправдоподобно она не звучала!
И он говорил только правду!
Да, он утверждал, что общался с Софоклом! И тот подписал ему папирус! Он же объяснил, что он жил в Древней Греции! И сказал дураку-священнику, что, возможно, и тот тоже жил в ней, просто он этого не помнит.
Горин и сам верил, что каждый человек жил уже когда-то. И жил неоднократно. Его Мюнхгаузен это точно знал. И сохранил об этом память.
Шутовство? Да! И мудрость! То, что отличает людей от животных и сближает нас с богами! Смех и разум!
Тут уже из юмориста и сатирика на мир смотрел настоящий философ…
А настоящая философия живет вне времени… И герои философские, к примеру, ницшеанский Заратустра, или платоновский Сократ, они не одномерны… Их не так уж легко понять… Не то что играть…
Ясен только подход Захарова к роли Мюнхгаузена. Захаров, отвечая на вопрос Янковского, как играть барона, рассказал притчу.
Распяли, дескать, одного беднягу, прославляющего жизнь, за то, что болтал лишнее и был весел не в меру, раздражал чрезмерным оптимизмом! И вот висит он, распятый на кресте… К нему подходят и спрашивают: «Ну как?» А он отвечает: «Спасибо! Очень хорошо! Только вот улыбаться больно!»
Янковский словил образ. Он играл того, которого распинают, а он, хоть ему и больно, только улыбается… А порой и смеется!
То, что можно высмеять, то уже не так страшно. А тоталитарный режим не может существовать долго, если больше не внушает страха!
Детальный анализ и разбор пьес великого драматурга и сатирика, писателя и мудреца Григория Горина еще ждет своего часа и своего ученого.
И мы будем ждать! Мы никуда не спешим. Потому что впереди у нас, как и позади нас, целая вечность!
Потому что смерти нет! Вспомните «Дом, который построил Свифт». Великий ирландский декан, как и Горин, тоже был мудрецом и сатириком! И фильм о нем следовал сразу за фильмом о Мюнхгаузене! Как там было сказано? «В этом доме умирают все, и не умирает никто!»
И Григорий Горин не умер. Более того, ему еще только предстоит родиться в будущем!
И это так и есть, несмотря на то что 15 июня 2000 года его оплакивали родные, близкие и друзья. Искренне оплакивали, словно он и вправду умер. А он просто ушел. Ушел от нас совсем не старым человеком шестидесяти лет.
Он, наверное, устал. И взял отпуск. За свой счет. Жизнь-то штука тяжелая. И смерть не легче. И он вполне мог бы повторить за своим любимым бароном:
– Господи! Как же умирать надоело!
А может, кто знает, и тут дело принципа! И дело чести!
Так было надо!
Век темного прошлого он осветил своей светлой личностью, фейерверком искрометных шуток, негасимым огнем своего творчества… Тьма рассеялась… Пришла пора ему уходить…
Ничего страшного! Так он, наверное, мысленно успокаивал себя. Ничего страшного! Может быть теперь «пойдет новый отсчет»?
А если вновь все пошло по кругу, то мы уже знаем, придет новый Свифт, новый Булгаков, новый Горин…
Если со злом нет сил бороться, зло необходимо высмеять, тогда оно перестанет внушать уважение и страх…
Когда эти одиннадцать маленьких главок эссе прочел один редактор – весьма уважаемый и солидный человек, – он, после продолжительного молчания, насупившись, спросил:
– А к чему этот игривый тон и неуместные шуточки? Ведь вы, Алексей, затрагиваете в данном эссе весьма острые вопросы. Вы же сами своим ироническим отношением обесцениваете глубокую и дорогую для вас вещь. Неужели вы этого не понимаете? Или, может, я чего-то не понимаю?
Я не знал, что мне ему ответить…
Я и сейчас не знаю, что сказать…
Да, тут есть и острые вопросы, и вечные темы, и умные мысли… Во всяком случае, я искренне на это надеюсь... Да, работая над эссе, я провел не одну бессонную ночь… И да, мне важно поделиться с умными людьми тем, что мне дорого… Все это так! Но я не понимаю, почему о серьезных вещах нельзя говорить в шутливом тоне?! Тем более что главный герой этого «произведения» – Мюнхгаузен! И стало быть, это не только уместно, но и оправданно, а то и – рискну позволить себе это утверждать и на этом настаивать – исключительно необходимо!
Однако и ныне как встарь, если ты злоупотребляешь юмором, то всерьез к тебе мало кто отнесется!
Так я же и написал почти в самом начале. Мне важнее эти немногие! А всем остальным уже давно все сказал барон Мюнхгаузен: «Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны! Серьезное лицо – еще не признак ума! Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь!»
Октябрь, 2015.
Даниэль КЛУГЕР
РУССКАЯ ГОТИКА УКРАИНСКОГО ГОРОДА
На протяжении всего советского периода в русской литературе отсутствовали или почти отсутствовали жанры, которые успешно и активно разрабатывала литература мировая. Таковы были идеологические и эстетические установки советской литературы, что популярные и уважаемые жанры нещадно изгонялись или загонялись в искусственно созданные ниши. Почти полностью отсутствовал классический детектив, в особом гетто оказалась научная фантастика. О «ненаучной» фэнтэзи и говорить нечего – ее, по сути, не существовало. В научной фантастике, даже в «гетто», не приветствовались социальные художественные исследования, а так же утопия-антиутопия и прочие произведения, способные поколебать идеологические установки или даже просто отодвинуть их в сторону.