– Господа, – сказал он. – Давайте не будем говорить загадками. Вы оба, похоже, прекрасно понимаете друг друга, а я не понял ничего, кроме того, что один из вас – убийца, а кто-то воображает себя еще и жертвой.
– Неправильно формулируете, господин дивизионный комиссар, – поморщился Дорнье, – ну да ладно.
– Вы сказали, что точно знаете, что произошло в пещере в августе шестьдесят седьмого года.
– Теперь знаю, да.
– Не объясните ли? У меня тоже есть соображения, и я их выскажу, выслушав вас. И вас, – он ткнул вилкой в сторону Мельяра, который наконец окончательно проснулся и переводил взгляд с комиссара на Дорнье и обратно. Происходившее его веселило – во всяком случае, такой вывод можно было сделать по выражению его лица.
– А чтобы между нами не было неясностей в юридическом смысле… – Дидро не хотелось этого говорить, но он понимал, что сказать надо. – Срок давности по тому убийству закончился больше двадцати лет назад. Дело отправлено в архив гораздо раньше. Никто не собирается возобновлять расследование даже в связи с вновь обнаруженными обстоятельствами. Поэтому, если кто-то из вас сделает признание… Во-первых, оно будет юридически ничтожным, поскольку сделано в неофициальной обстановке, без протокола, и человеку, который уже три года не имеет к полиции никакого отношения. Во-вторых, даже если бы признание было сделано под протокол в кабинете министра внутренних дел, убийцу нельзя было бы взять под стражу в связи, как я уже сказал, с истечением срока давности. Да и признание, как известно, не является доказательством вины при отсутствии физических улик.
Дидро и сам поразился: столь длинной и витиеватой фразы он не произносил очень давно. Может, вообще никогда.
Пока он говорил, пришло решение.
– А сейчас, – закончил Дидро, – мы перейдем улицу и поговорим у меня дома. Кофе не обещаю, оно у меня из ушей вытекает, ужин тоже, вряд ли Марго успела его приготовить, тем более, на троих – сама-то она не ужинает, сохраняет фигуру. Маргарита – моя сестра, – пояснил он, хотя никто не спрашивал у него пояснений. – Итак?
– Велосипед, – сказал Мельяр. – Я искал его.
– Ваш велосипед стоит у меня в прихожей.
– О! Тогда я в вашем распоряжении.
– Хотел бы я посмотреть… – начал Дорнье и перебил себя. – Хорошо, я тоже согласен.
Велосипед стоял, прислоненный к стене, только не слева от лестницы, а справа, под окном. Видимо, Марго переставила. Дидро думал, что при виде собственности Мельяр взволнуется. Огорчится, что руль свернут, и придется тащить велосипед в мастерскую, но Мельяр бросил на машину равнодушный взгляд, зафиксировав ее присутствие, и спросил:
– Куда?
– Направо, – показал Дидро на дверь, которая вела в гостиную. Там, конечно, было набросано всякого хлама, но, с точки зрения комиссара, проводившего в гостиной большую часть дня, и Марго, время от времени ставившей на место забытые братом предметы, все здесь было в порядке и готово к приему гостей. Дорнье сел на короткий, двое едва поместятся, диван, смахнув на пол десяток дисков с яркими обложками, и принялся, не скрывая интереса, осматриваться. Мельяр остановился, переступив порог, и оглянулся, будто хотел запомнить путь к отступлению.
– У окна вам будет удобнее, – предложил Дидро, показав на кресло-качалку, куда сам не садился лет десять, но всегда усаживал гостей, на которых хотел смотреть сверху вниз, сидя в своем любимом компьютерном кресле с просиженным сиденьем и высокой спинкой.
Мельяр прошел через комнату с таким видом, будто опасался, что из-под стола или из-за стеклянного шкафа с красивым, но основательно побитым, севрским фарфором на него выпрыгнет зверь или наемный убийца. Сел в кресло осторожно, придержав его руками, чтобы оно не начало раскачиваться, и застыл в неудобной позе.
– Я вас оставлю на пару минут, – сказал Дидро. – Переговорю с Марго насчет ужина. А вы пока…
Не договорив фразы, он вышел и тихо прикрыл дверь. Рядом было окно, скрытое со стороны гостиной непомерно разросшимся фикусом. Отсюда был прекрасно слышен любой звук, и комиссар замер. Не то чтобы он рассчитывал услышать признания (хотя не исключал и этого), но хотел знать, как связаны друг с другом его гости, и станут ли они выяснять отношения, оставшись вдвоем. Дорнье, видимо, искал в Париже именно Мельяра, а тот, в свою очередь, вряд ли случайно оказался перед домом комиссара в этот день и час.
Ничего, однако, в гостиной не происходило – во всяком случае, на слух. Кто-то – скорее всего, Дорнье – перелистывал книгу, судя по шелесту страниц. Постояв минуту, Дидро собрался было тихо отойти, но в это время кто-то кашлянул, и голос Дорнье произнес:
– Зря вы свою статью опубликовали в «Записках Аристо». Только понизили градус обсуждения и тем самым умножили зло.
Мельяр ничего не ответил, и в гостиной опять стало тихо. Постояв еще минуту и не услышав больше ни звука (даже страницы шелестеть перестали), Дидро поднялся в комнату сестры. Спустившись минут через пять, он первым делом проверил замок – почему-то ему пришло в голову, что он забыл запереть входную дверь, и гости тихо смылись. С дверью все оказалось в порядке, да и дверь в гостиную была прикрыта так, как Дидро ее оставил – никто и не подумал выйти. Ну и славно, продолжим разговор. Дидро, впрочем, впервые в своей полицейской практике, понятия не имел, как именно начатый разговор продолжить, особенно, если учесть слова о каких-то «Записках Аристо» и умножении зла. Газеты или журнала с таким названием Дидро не знал, хотя и считал себя знатоком печатного мира. Он познакомился с множеством парижских и региональных изданий, когда незадолго до выхода на пенсию занимался делом карикатуристов из «Седьмого округа» – паршивой газетенки, кичившейся своим правом, пользуясь свободой слова, печатать гадкие, но, в принципе, неподсудные статейки.
– Ужин будет через полчаса, – сказал Дидро, войдя в гостиную и застав обоих «задержанных» в тех же позах, в каких оставил. – А пока, если не возражаете, я хотел бы задать вопрос, который просится, достаточно на вас посмотреть.
– Конечно, – усмехнулся Дорнье, а Мельяр дернулся, будто получив пощечину. – Вы имеете в виду проблему пяти сигма?
Брови Мельяра поползли вверх.
– И об этом тоже, – кивнул Дидро. – Кстати, вы сказали, что теперь пазл сложился и вы точно знаете, что произошло тем летом в пещере.
– Я помню, что сказал, – вздохнул Дорнье, – но вам-то, господин дивизионный комиссар, элементы пазла неизвестны, и картинку нужно складывать с самого начала, иначе вы не поймете.
– Поэтому начать придется с определения добра и зла, – прикрывая зевок, тихо произнес Мельяр.
– А если без демагогии? – вздохнул Дидро.
– Это не демагогия! – вскинулся Мельяр.
– Каково быть одновременно жертвой и убийцей? – Дидро повернулся к Дорнье. – Ведь это вас убили в пещере?
– Да, – буркнул Дорнье и закашлялся.
– И вас тоже? – Вопрос к Мельяру.
Реакции не последовало.
– Рассказывайте, – вздохнул Дидро, – только, пожалуйста, кто-нибудь один. Как это получилось и, главное, зачем.
Мельяр опять скуклился и закрыл глаза.
– Он знает – почему, – произнес Дорнье. – Но, думаю, понятия не имеет, зачем. Потому он меня и искал…
– Не вы его?
Дорнье пропустил вопрос мимо ушей.
– Прошу вас, больше не перебивайте, комиссар, – продолжал он. – Я сам только сегодня, увидев его, – кивок в сторону Мельяра, – и его велосипед, правильно – как мне кажется – сложил все элементы этого ужасного пазла.
Мельяр приподнял брови, сумев это сделать, не открывая глаз.
– Видите ли, господин дивизионный комиссар…
– Я в отставке, Дорнье, и просил вас…
– Да, хорошо. Видите ли, Дидро, ключами к этому делу служат две вроде бы никак не связанные друг с другом вещи: наши недавние эксперименты по бесконтактным наблюдениям, так называемой квантовой магии, и принципиальное отличие добра от зла. На самом деле это очень даже взаимосвязано, поскольку и то, и другое является следствием одних и тех же квантовых законов.
Дидро ограничился поднятием бровей, и ему удалось это сделать более выразительно, чем Мельяру.
– Два месяца назад, – продолжал Дорнье, – я увидел в газете вашу фотографию, она показалась мне знакомой. Сначала я подумал, что видел вас раньше в какой-то газете, но в памяти что-то зашевелилось. Вы наверняка представляете, как такое бывает. Я заставлял себя об этом не думать, нашел статью, которую искал, вернулся к мыслям о квантовых запутанностях и наблюдениям ненаблюдаемых явлений, но то и дело вспоминал о фотографии: где и когда я вас видел? Более того, я постепенно, хотя и сопротивлялся этой мысли, начал понимать, что вы сыграли в моей жизни очень важную роль. Когнитивный диссонанс, как сейчас говорят, заключался в том, что я не мог вспомнить, какую именно роль вы в моей жизни сыграли, когда и где. Это раздражало, это противоречило здравому смыслу, я продолжал об этом думать, лежа в постели, и в переходном состоянии, когда плохо воспринимаешь реальность и не отличаешь ее от начавшегося уже сна, кое-что вспомнил. Мгновенно проснулся и вспомнил еще больше. Видимо, в памяти существовал триггер, спусковой механизм, нужно было мысленно до него добраться, и остальные воспоминания обрушились лавиной. Я вспомнил лето шестьдесят седьмого, и как мы, студенты, отправились путешествовать в Альпы, собираясь провести эксперимент по выживанию в темноте. Вспомнил лица сокурсников, но прекрасно помнил, да и как мог забыть, ведь это был очень важный год в моей жизни, что все лето шестьдесят седьмого провел в библиотеке Сорбонны и в своем закутке в кабинете профессора Семильяна, моего научного руководителя! Он поставил мне стол напротив своего и разрешил пользоваться доской, хотел, чтобы я все время был у него на виду. Мы обсуждали каждую приходившую кому-то из нас в голову идею, сразу записывали формулы или пытались обосновать гипотезу уже известными уравнениями. Пытались дополнить стандартную теорию элементарных частиц, если вам что-то говорит это название. Осенью мы отправили в «Журнал теоретической физики» совместную статью, которая, впрочем, прошла почти незамеченной, хотя несколько ссылок на нее все же было в серьезных журналах, даже в «Nature». Я никак не мог в то лето находиться в Альпах, но к утру следующего дня вспомнил, чем наш поход закончился. Тогда я впал в ступор и решил, что у меня галлюцинации, хотя прекрасно понимал, что галлюцинации – это то, что психически больной человек будто бы видит прямо сейчас, а вовсе не что-то, о чем вспоминаешь, будто о когда-то случившемся. Я прочитал все, что нашел о галлюцинациях, ложной памяти, памяти вообще. Прочел, что ложная память может возникнуть под влиянием гипноза, электрического воздействия или, наконец, при механическом поражении участка мозга. Но я не подвергался гипнозу, не участвовал в медицинских экспериментах, с головой все у меня было в порядке, но воспоминания всплывали, и я узнавал их.