Еще в сорок четвертом, получив погоны старлея, Боренька уверился, что вернется домой живым и здоровым. И четвертая его мирная жизнь начала стучаться в отуманенное войной сознание. Бореньке снилась Розочка, красивая до невозможности, улыбающаяся и протягивающая к нему нежные руки.
Где ты, Виолетт?
Принес тебе привет, –
шептал Боренька во сне и улыбался Розочке в ответ.
Приятели запасались трофеями, планируя дальнейшую жизнь, только Боренька никогда ничего не брал – ни от убитых немцев, ни во взятых городах. Вторая его жизнь, прочно связанная с еврейской портняжной мастерской, неожиданно заговорила громко, перемежая цитаты Талмуда с молитвами, и Боренька, наблюдая, как друзья показывают друг другу кто часы, кто золотые колечки, тихо бормотал: «Бог отцов наших, Бог Авраама, Исаака и Иакова…» – сам не замечая этого.
– Борька, не будь дураком, с чем с войны вернешься? – говорили ему. – С драными портянками, что ли? Или, думаешь, медали-ордена жрать можно будет?
– Лучше цимес в руках, чем цурес в кармане, – мутно отвечал Боренька и улыбался. – Найдется и для меня трофей.
Иногда богаче нищий,
Тот, кто не успел скопить.
Тот, кого уже никто нигде
ничем не держит…
Уже в Берлине Боренька наткнулся на полуразрушенную швейную фабрику и вышел оттуда, волоча за собой небольшой, но очень увесистый чемоданчик, плотно перехваченный растрескавшимися старыми ремнями.
С этим чемоданчиком Боренька и отправился на родину.
Молодого капитана Элентоха ставили всем в пример, упирая на его бессребничество. Ведь каждый, кто видел, во что превратилась родная земля после того, как ее перепахали войной, старался прихватить домой как можно больше. Волокли все, что только можно было утащить на себе. Ковры и драгоценности, швейные машинки и одежду, кофемолки и мясорубки, обувь и детские игрушки… Кое-кто из имевших доступ к железнодорожному транспорту, отправлял на родину вагоны добра, набивая их и тканями, и мебелью, и мехами.
Только капитан Элентох уезжал из Берлина с одним небольшим чемоданчиком, в котором явно не могло поместиться ничего ценного. То, что в кузов полуторки этот чемоданчик грузили двое бойцов, никто не заметил.
Где ты, Виолетт?
Принес тебе привет,
Жду тебя домой!
Подпись: Николай II! –
выкрикнул Боренька рассветному солнцу, трясясь в кузове рядом со своим чемоданчиком. Он был уверен, что теперь все будет хорошо.
Минск встретил Бореньку пылью разрушенных улиц. Каменное крошево и обгорелые, торчащие во все стороны, доски поразили его. Города не было. Лишь очерченное кровью и разбросанным хламом место, где когда-то стояли дома, бегали дети, отчаянно лаяли собаки, а бродячие коты устраивали крышечные спевки. Вместо райкома комсомола с цветочными клумбами была глубокая воронка, и Боренька долго ходил вокруг, заглядывая в нее, словно разыскивал остатки тех цветов, что в далекой своей жизни рвал для Розочки.
Инженеры утверждали, что отстроить город невозможно – уж очень много каменного крошева с таящимися под ним неразорвавшимися снарядами и авиабомбами. Уж очень много крови и почти ни одного уцелевшего здания. Уже начали планировать новый Минск, в стороне от старого, разрушенного, но минчане не желали отдавать свой город. Нет, если кому-то хочется построить еще один город – пожалуйста! Чем больше городов, тем лучше. Но Минск будет стоять там, где и стоял! Пусть от города остались только пыль и пепел. Это не страшно, ведь именно пылью и пеплом удобряют землю, чтобы она родила стократ. И все больше людей, стекающихся в родной город, выходило по утрам на улицы – разбирать завалы, находить и обезвреживать бомбы и снаряды.
Жизнь понемногу налаживалась, и на окраинах разрушенного в пыль города уже поднимались деревянные бараки – временная мера для решения жилищного вопроса. И Сара ждала Бореньку в одной из таких барачных квартирок.
Соседи были поражены: капитан Элентох, молодой, красивый и неженатый, не привез ничего с войны, кроме обшарпанного чемоданчика! Те, к кому возвращались фронтовики, расстилали пушистые персидские ковры на щелястом барачном полу, в крошечных комнатушках наперебой стучали немецкие «Зингеры», прострачивая модные европейские ткани, хлипкие оконные рамы украшались изящными занавесками, а дворничиха могла выйти с метлой, нарядившись в шикарный лисий воротник, привезенный сыном или мужем из далекой поганой Германии.
Капитан Элентох подарил матери тонкое золотое колечко, похожее на то обручальное, что она отдала на неведомой станции за кусок желтого сала, черное платье из плотного шелка, да пушистую теплую шаль. И все.
Барачные соседи, которые в прошлой жизни были соседями по улице, болтали, что молодой Элентох держит в чемоданчике под кроватью запасное обмундирование и ничего больше.
– Элентохи всегда были голодранцами, – шептали друг другу на ухо. – Это еще Циля Соломоновна говорила! Вот посмотрите на Бореньку! Вернулся – ну, герой! Капитан! Вся грудь в орденах! А что привез? Хоть бы о матери подумал, шлемазл…
Боренька же на соседскую болтовню внимания не обращал. Но, покараулив несколько дней у окошка, занавешенного марлевой шторкой, углядел мелькнувшие во дворе генеральские лампасы и, опознав в их владельце Льва Ильича Лифшица, подхватил свой чемоданчик, помалиновев натугой, и отправился в гости.
Лев Ильич, вспомнив в этой войне былые подвиги гражданской, дослужился аж до генерала и теперь ожидал нового назначения, проживая пока по-простому – в бараке, как и остальные минчане. Правда, его барачная квартира была куда как больше, и в ней имелась не только горячая вода, но даже и телефон, но это уже частности. Розочка была при отце, а Циля Соломоновна умерла еще во время войны от воспаления легких где-то в эвакуации.
Умная Сара сообщила сыну всю эту информацию, и Боренька явился к Льву Ильичу подготовленным.
– Мазаль тов, Лев Ильич, – совсем по-домашнему поприветствовал Боренька генерала и бухнул под ноги чемоданчик. Хлипкие доски пола крякнули и просели от тяжести.
Лев Ильич тряхнул пухлыми щеками, вгляделся в визитера и всплеснул руками – в точности, как любила это делать Циля Соломоновна.
– Боренька Элентох?! Вот уж не ждал! Да каким молодцом! Розочка, ты только посмотри, какой Боренька стал красивый! И капитан!
Он и говорил так же, как говорили на той разрушенной снарядами и бомбами улице, в далекой другой жизни, и это странно не сочеталось с генеральскими лампасами и гордо висящим на проволочных плечиках кителем.
Боренька вздохнул, выдохнул, поднял глаза на Розочку, выглядывающую из-за плеча отца. Нет, не поблекли краски, Розочка была еще красивее, чем помнилось. И четвертая мирная жизнь потянула Бореньку со страшной силой.
Девочка моя,
Завтра утром ты опять ко мне вернешься,
Милая моя,
Фэйгелэ моя,
Грустноглазая,
Папа в ушко майсу скажет, засмеешься.
Люди разные,
И песни разные…
Дважды раненный, прошедший всю войну, начинавший простым бойцом и закончивший офицером, Боренька твердо посмотрел в глаза Льва Ильича и заявил:
– Да я к вам, собственно, по делу. Жениться вот хочу. На вашей Розочке.
Генерал так и сел от неожиданности. Права была Цилечка покойная, ох, права! Но Розочка об этом шлемазле все время вспоминала… и глаза у нее становились такие мечтательные. Парень-то и правда хорош! А ну, чем не шутит суровый еврейский Бог?
Лев Ильич с любопытством посмотрел на Бореньку и тонко усмехнулся.
– Скажи, а правду говорят, что трофеев с войны ты вовсе не привез? Или, как обычно, брешут наши собаки?
Боренька вернул Льву Ильичу тонкую усмешку.
– Да почти что не привез. Разве что вот, приданое для Розочки, – и он, расстегнув растрескавшиеся ремни, распахнул чемоданчик.
Лев Ильич был героем гражданской войны, директором фабрики, генералом… в общем, всю жизнь он был большим человеком, радеющим изо всех сил за советскую власть, всеобщее равенство и братство. Но где-то в душе его таилась тугая коммерческая жилка, которая, при взгляде на Боренькин чемоданчик, взвыла пронзительной флейтой. Лев Ильич мгновенно понял, какое сокровище привез Боренька в послевоенный город. Этот маленький обшарпанный чемоданчик стоил больше, чем весил. Да что там! За этот чемоданчик можно было купить не только все трофеи, которые сам генерал любовно отобрал для гражданской жизни, но и весь город!
Чемоданчик был плотно набит разнообразными швейными иголками, начиная от самых маленьких и заканчивая солидными иглами для швейных машин.
Мгновенно представив себе будущее Розочки с капитаном Элентохом, генерал Лифшиц одобрительно кивнул.
– Да разве ж я против вашего счастья, Боренька? Бери! Только учти, что моя-то бестолковка так и не научилась шить.
– Ничего, Лев Ильич, отец научил меня за двоих!
Розочка, не разбиравшаяся в тонкостях коммерции, поняла только то, что папа не против, и она может выйти замуж за Бореньку. И Розочка, счастливо улыбнувшись, протянула руки к жениху – в точности, как снилось ему все военные годы.
Когда родилась дочка, вернулась к Бореньке Элентоху и вторая его жизнь – молодой майор Элентох самолично обшивал дочурку, наряжая ее, как куклу. Каждый вечер он сидел на диване, скрестив ноги, как когда-то старый Гершеле, тыкал иглой в неподатливую ткань, украшал бархатные платьица кружевными воротничками и жабо.
Сара потихоньку вздыхала, утирая счастливые слезы:
– Ах, Гершеле, видел бы ты сейчас нашего Бореньку! А ты говорил, что он никогда не научится шить… И вот, посмотри, как вышло: большим человеком стал, а шитье не бросил. И шьет – как ты учил. Никаких машинок!