– Только не проговоритесь им, что беседуете в связи с этим делом, – предостерег меня Крейг.
Назавтра с самого утра я отправился в поисках фактов. Правда, Кеннеди опередил меня и уже работал в лаборатории. Разговорить миссис Ролстон о ее затруднениях с властями оказалось совсем не трудно. Для этого мне даже не потребовалось затрагивать тему о смерти Темплтона. Она охотно сообщила, что при ведении ее дела он отнесся к ней несправедливо, хотя они были хорошо знакомы с ним очень давно. Она даже дала понять, что, по ее мнению, он представлял группу капиталистов, которые старались с помощью властей закрепить свою монополию и воспрепятствовать созданию ее разработок. Было это заблуждение или просто часть ее хитроумного плана, я не сумел выяснить. Однако заметил, что о Темплтоне она говорила взвешенно и бесстрастно, изо всех сил стараясь возложить вину за вмешательство властей только на своих конкурентов.
Меня очень удивило, когда я обнаружил в справочнике, что офис Вандердайка находится этажом ниже в том же здании. Он был открыт, но дела там еще не велись из-за формальностей с Почтовой службой.
Вандердайк был из тех людей, которых я повидал уже немало. Изысканно одетый, он наглядно демонстрировал все признаки процветания, что является основным капиталом, когда человек занимается продажей ценных бумаг. Когда я сказал, что в тяжбе с Почтовой службой представляю другую сторону, он схватил мою протянутую руку обеими руками так, словно знал меня всю жизнь. Только то, что он никогда меня раньше не встречал, помешало ему обращаться ко мне по имени. Я сделал себе заметку в памяти о наборе его драгоценностей, включая булавку в галстуке, напоминающую всемирно известный алмаз Хоупа, массивную цепь от карманных часов поперек груди и великолепный лазуритовый перстень с печаткой на руке, обхватившей мою руку. Он заметил, что я смотрю на перстень, и улыбнулся.
– Дорогой друг, у нас такие запасы этого камня, что мы могли бы разбогатеть, если бы достали технику для его разработки. Знаете, сэр, у нас столько лазурита, что мы изготовили бы достаточно ультрамарина для всех художников на планете до скончания веков. По сути, его можно просто дробить и продавать как краску. И это только небольшое дополнение к основному богатству нашей концессии. Главное там асфальт. Вот где большие деньги. Когда мы возьмемся за дело, старый асфальтовый концерн просто растает, да-да, растает.
Он выпустил облачко табачного дыма и позволил ему растаять в воздухе.
Однако, когда речь пошла о тяжбах, Вандердайк оказался куда менее разговорчивым, чем миссис Ролстон, но в то же время гораздо более снисходительным по отношению к Почтовой службе и Темплтону.
– Бедняга Темплтон, – сказал он. – Много лет назад, еще в детстве, мы дружили. Вместе ходили в школу и все такое прочее. Но с тех пор, как я встал у него на пути… Нет, скорее, он встал у меня на пути в этом разбирательстве. Так вот, с тех пор я мало что о нем знаю. Должен признать, что он был умный парень. Для штата это потеря. Но мои адвокаты говорят, что мы все равно выиграли бы дело, даже если бы эта трагедия не случилась. Совершенно неожиданный случай, верно? Я по старой памяти прочитал, что пишут об этом газеты, но так ничего и не понял.
Я промолчал, только удивился, что он так легко обошел смерть женщины, которая когда-то была его женой. Однако я не сказал ничего. Поэтому он вновь завел речь о сокровищах венесуэльской концессии и вручил мне кое-какую «литературу», которую я сунул в карман для последующего просмотра.
От Вандердайка я отправился в редакцию испано-американской газеты, чей редактор был отлично информирован о южноамериканских делах.
– Знаю ли я миссис Ролстон? – переспросил он, закуривая черную сигару из тех, которые выглядят устрашающе, но на поверку оказываются очень слабыми. – Можно сказать, да. Я расскажу вам о ней небольшую историю. Три или четыре года назад она появилась в Каракасе. Я не знаю, кем был мистер Ролстон, возможно, никакого мистера Ролстона вообще не существовало. Как бы то ни было, она установила связи с официальными кругами правительства Сиприано Кастро и добилась успеха в самых разных аферах. Отличная деловая хватка помогла ей представлять интересы определенной группы американцев. Однако, как вы, наверно, помните, вскоре после ухода Кастро все его бывшие высокопоставленные приверженцы тоже были отстранены от власти. Похоже, некоторые старые концессионеры поддерживали обе стороны. А эта американская группа была связана с человеком по имени Вандердайк, который находился на стороне противников Кастро. Словом, когда миссис Ролстон пришлось уехать, она спокойно уплыла через Панаму на другую сторону континента, в Перу. Они ей хорошо заплатили, и Вандердайк сыграл в этом решающую роль.
И, конечно, они с Вандердайком были хорошими друзьями, очень близкими. Думаю, они познакомились еще здесь, в Штатах. И свои роли в то время сыграли отлично. Но дела в Венесуэле пошли плохо, и концессионеры посчитали, что Вандердайк им тоже больше не нужен. Вот они оба, Вандердайк и миссис Ролстон, и оказались теперь здесь, в Нью-Йорке, с двумя самыми скандальными схемами финансирования, которые когда-либо предпринимались на Уолл-стрит. Офисы у них в одном здании, они тесно сотрудничают. А недавно я узнал, что ими обоими заинтересовался генеральный прокурор штата.
С этой информацией и очень скудными сведениями о поездке Уэйнрайтов на Дальний Восток, где они, очевидно, побывали в каких-то захолустных местах, я поспешил к Кеннеди. Его я нашел в окружении бутылей, пробирок, колб, реторт, горелок Бунзена и прочих, как я решил, атрибутов науки и искусства химии.
Мне не понравился его вид. Руки у него дрожали, глаза слезились, но его задело, когда я предположил, что он слишком увлекся расследованием дела. Меня обеспокоило его состояние, но, не желая его обижать, я ушел, позволив ему продолжить работу до конца дня, и вернулся только к обеду, чтобы проследить, не забыл ли он о еде. Профессор уже заканчивал приготовления к вечеру. Понятно, что они были просты. Практически единственное, что я увидел, это прибор, состоящий из резиновой воронки, соединенной с резиновой трубкой, которая, в свою очередь, была опущена в колбу, на четверть наполненную водой. Из колбы выходила еще одна трубка, которая подсоединялась к баллону с кислородом.
На столе стояли колбы с различными жидкостями и лежали какие-то химикалии. Среди прочего было там еще что-то вроде разрезанной тыквы, внутренние стенки которой покрывало черное вещество, а в углу стоял ящичек, откуда раздавались такие звуки, словно там находилась какая-то живность.
Я не стал приставать к Кеннеди с вопросами, только обрадовался, что он согласился прогуляться со мной в многолюдный ресторанчик.
В тот вечер в лаборатории Кеннеди собралось на редкость много гостей. Пришли мистер и миссис Уэйнрайт, а также мисс Мэриан, причем женщины скрыли лица вуалями. В числе первых появились доктор Нотт и мистер Уитни. Позднее подошли мистер Вандердайк и последними миссис Ролстон и инспектор О’Коннор. Чувствовалось, что некоторые гости явились сюда неохотно.
– Для начала, – заявил Кеннеди, – я вкратце изложу все факты в этом деле.
И он суммировал их, сделав, к моему удивлению, особый упор на доказательствах того, что влюбленная пара погибла от асфиксии.
– Но это не обычное удушение, – продолжал он. – В этом случае мы имеем дело с одним из самых малоизвестных ядов. Мельчайшая доза вещества, которую невозможно увидеть невооруженным взглядом, на кончике шприца или ланцета, укол, едва ощутимый при любых обстоятельствах, а тем более, когда внимание чем-то отвлечено, – и никакая сила в мире, если жертва не предупреждена заранее и не подготовилась, уже не спасет человека, которому сделали такой укол.
Крейг помолчал, но никто из гостей не выказал особого волнения.
– Как я установил, этот яд воздействует на так называемые замыкательные пластинки мышц и нервов. Результатом этого становится полный паралич при сохранении сознания, чувственных ощущений, кровообращения и дыхания до наступления конца. Видимо, это самый мощный седатив из тех, что мне известны. Введенный даже в самом незначительном количестве, он вызывает в конце концов смерть от асфиксии – из-за паралича дыхательных мускулов. Именно поэтому такая асфиксия очень удивила коронера… Сейчас я введу белой мыши небольшую дозу сыворотки крови жертв.
Он вынул из коробки мышку и с помощью шприца ввел ей сыворотку. Укол был таким легким, что мышь даже не вздрогнула, но мы увидели, что жизнь как бы покидает ее без боли и сопротивления. У нее просто остановилось дыхание.
Потом Кеннеди взял тыкву, которую я видел у него на столе, и ножом подцепил крохотную частичку черного, похожего на лакрицу вещества, которым она была покрыта. Растворив эту частичку в спирте, он стерильным шприцом повторил эксперимент с другой мышью. Эффект был точно таким же, как и с кровью.
Я не заметил эмоциональной реакции ни у кого из присутствующих, только мисс Мэриан Уэйнрайт еле слышно вскрикнула. Я не смог понять, что тому причиной: мягкосердечность или чувство вины.
Мы все внимательно следили за действиями Крейга. Особенно заинтересовался ими доктор Нотт, который теперь решил вмешаться.
– Профессор Кеннеди, можно задать вопрос? Действительно, обе мыши погибли совершенно одинаково, но есть ли у вас доказательство, что в обоих случаях действовал один и тот же яд? Если яд один и тот же, вы можете доказать, что он воздействует на человека аналогичным образом? И что в крови у жертв его обнаружено достаточно, чтобы причинить им смерть? Иными словами, я бы хотел, чтобы все сомнения были исключены. Почему вы совершенно уверены, что этот яд, который вы обнаружили вчера вечером у меня в кабинете в этом черном налете, когда добавили эфир, – почему вы считаете, что именно он вызвал у жертв асфиксию?
Спокойный ответ Крейга поразил меня как никогда раньше.
– Я выделил его в крови жертв, извлек оттуда, стерилизовал и испробовал на себе.