внодушна.
Она вновь прицелилась, вдохнула, выдохнула, представила, как собачонка Оори бежит от нее к ели и подпрыгивает, чтобы понюхать шишку, оставляет отпечаток своего мокрого носа на одной чешуйке.
Выстрел грохнул неожиданно и слегка напугал ее. Шишка разлетелась облаком щепок.
– Она так много говорила о своем дяде, что мне порой кажется, я сам его знал, – сказал солдат. – Иногда я почти слышал его голос, когда говорила она. «Когда Брат Месяц и Сестра Солнце жили вместе на горе Пэкту, у них была собачонка Оори, которую они оба любили. И когда верховный бог Чхончживан послал их в разные концы неба, Оори бегала от одного к другому, пока не соединила их вновь. Но когда они встретились, то могли смотреть только друг на друга и светили только друг другу, оставляя Землю в темноте, поэтому царица Пайчжи умолила Чхончживана позволять им встречаться только раз в месяц. Поэтому каждое новолуние Оори свободно бегает по миру, и, если ты слышишь лай в безлунную ночь, значит, Оори ищет тебя, чтобы привести к тому, о ком ты больше всего тоскуешь.
Голос солдата дрогнул на последних словах. Врач протянула руку, чтобы положить ему на плечо. Ее пальцы дрожали в сантиметрах от его погона, а затем она убрала руку и вытерла слезы. Сморгнула, надеясь, что глаза высохнут прежде, чем солдат поднимет голову. Полковники не плачут. Только не в присутствии ефрейторов.
Это осветительная ракета или уже рассвет? Как светло: и траву можно разглядеть, и берёзы в нежной листве, но ведь еще не весна – или уже неважно? Что она слышит – шаги роты на марше или удары пульса в ушах? И лица, смеющиеся лица тех, кого уже не чаяла встретить снова, и голоса, которых не чаяла услышать, кричат еще раз, еще один последний раз:
– Ура! Ура! Ура!
И прыгает у ног собачонка Оори, смешивая свой лай с радостным смехом и приветственными криками.
Пальцы еще раз сжались, грудь поднялась, опустилась, чтобы уже не подняться. Солдат высвободил руку из безжизненной хватки, разгладил волосы умершей, встал, лицом к лицу с доктором.
– Спасибо.
– За что?
– Мы смогли увидеться с ней, – сказал солдат.
– Это для вас так много значит?
– Для меня? – он поднял брови. – Неважно, что это значит для меня. Она так хотела. Она миллиона таких, как я, стоит, вы же знаете, – он охлопал свои карманы, нашел пилотку, надел, встал «смирно» и отдал честь.
– Разрешите… – и тут его голос сорвался.
Врач взяла фляжку с прикроватной тумбочки, поискала глазами стакан, не нашла, протянула фляжку солдату.
– Вот, выпей. Давай, не стесняйся.
Солдат поднял фляжку к губам, сделал длинный глоток.
– Спасибо, – сказал он. – И спасибо, что устроили ее сюда. Я знаю, что вы нарушили инструкции…
– Мы своих не бросаем, – перебила врач. – Это, кстати, и тебя касается. Иди поспи. Зайди в мой кабинет утром, секретарь подпишет продление увольнительной.
Солдат покачал головой. Он прошел мимо врача в коридор, обернулся, снова посмотрел в лицо умершей женщины.
– Прощай, бабушка, – сказал он. – Поклонись от меня дедушке Селиму. И всем своим товарищам, – он вздохнул. – И моим тоже.
Он повернулся к врачу.
– Пожалуйста, товарищ полковник, не приказывайте мне остаться. Мы тоже своих не бросаем. Если я опоздаю на день, значит, в моем отделении целый день будет на одного меньше, и… – он посмотрел на часы, – у меня через час борт до Кандагара.
Он снова вытянулся и отдал честь.
– Разрешите идти, – по-военному сухо.
– Разрешаю, – сказала врач и смотрела, как он уходит. Шагал он так, словно сменялся с караула у Вечного огня при памятнике Неизвестному солдату.
Врач подождала, пока его шаги не стихли, и только потом накрыла лицо умершей простыней.
Перевод с английского: Ольга Чигиринская
Ури ЛИФШИЦ
МАЯТНИК
Она достаточно взрослая, чтобы считаться женщиной, но достаточно невинна, чтобы представляться девушкой. Я внимательно провожаю ее взглядом, пока другие ребята из ее сопровождения маршируют с изумленными глазами за ней по всему городу. В качестве представителя полиции в Городском Совете я приветствую их, когда они появляются в нашем городе. Приветствие это вполне стандартное, формализованное, но самое главное, достаточно обтекаемое. Из толпы горожан кто-то кричит, что налоги задушат их. Она делает шаг вперед и спрашивает: «Что такое налоги?» Я пытаюсь объяснить ей, что каждый житель отдает что-то, что имеется у него, для всеобщего блага. Ее большие красивые глаза светятся пониманием, она опускает руку в истрепанную сумку и извлекает оттуда серую шишку. «Налоги!» – гордо возвещает она и вкладывает шишку мне в руку. Я провожаю взглядом удаляющуюся девушку, мои пальцы сжимают шершавую поверхность. Я не помню, когда кто-нибудь в этом городе по собственной воле расщедрился на подарок. Может, еще не умерла надежда для всех нас.
«Ах, лейтенант Хок, я очень рада, что вы пришли», – с улыбкой говорит член Совета Энджин Стар, когда я вхожу в зал заседаний Городского Совета. Я вежливо улыбаюсь и грузно опускаюсь на свое место. Она продолжает говорить и объясняет детали нового проекта учета населения, который она продвигает. Ясные четкие мысли сменяют друг друга в моей голове: безопасность работников, склоняющих жителей бедных районов к сотрудничеству, и, конечно, то, что скрывается за новой инициативой. Госпожа Энджин Стар демонстрирует книгу регистрации населения, объясняет ее важность и важность ее предназначения, подчеркивает, что не позволит выносить ее из своего кабинета. Мэр города отмечает, что всякий, кто откажется сотрудничать, будет заключен в тюрьму, а то и похуже. Я любуюсь красотой Энджин Стар и это отвлекает меня от мыслей, рисующих, как кто-нибудь из бедняков неожиданно познакомится с этой важной книгой и как я посмотрю ему в глаза, когда мне придется арестовывать его.
Девчонку из этой детской ватаги звали Зебра, как я узнал после из отчетов разведки. Каким-то образом ей удается разыскать меня в городе и вручить еще налоги во благо города. Белое перо, галька, ржавый шуруп. Она утверждает, что за пределами города полно красивых вещей. Я отвечаю, что не покидал стен города уже лет десять. Она берет меня за руку и с сомнением приглашает прогуляться за ворота. Ночь застает нас на пустоши, куда она привела меня. Много времени ушло, пока рука не прекратила тянуться к кобуре при всяком резком движении, и еще больше – чтобы оторвать взгляд от побрякушек, опоясывающих ее талию. Позже, под покровом ночи, когда мы стоим у святыни этой ватаги, я чувствую себя спокойным, настолько спокойным, как не чувствовал себя уже годами. И если она убьет меня сейчас, это не будет столь уж страшным. Я говорю ей, что не знаю, сколько мне еще осталось. Она на полном серьезе интересуется, не хотел бы я покинуть город и странствовать с ней и ее компанией. Я еле сдерживаю смех, но ночь полна волшебства и звезд, а она прекрасней и того, и другого.
«Член Совета». Я киваю госпоже Стар, ожидающей меня в коридоре. Она просит называть ее Энджин. Ее улыбка обезоруживает меня еще до начала разговора. Мне никак не удается понять, чего же она от меня в действительности хочет. Она объясняет мне свои идеи, как помочь жителям города. Ее глаза полны страсти, но у меня создается впечатление, что она любит не людей, а силу. Возможно, я мог бы стать таким же, но пока еще я больше полицейский, чем политик. Я перестаю улыбаться, когда она пересказывает мне последние городские слухи.
Я приставляю пистолет к животу Зебры и требую, чтобы она рассказала мне об их замыслах. Она дрожит от страха, мое сердце разрывается, но у меня нет выбора. Мне нужны доказательства, что полученная мною информация о теракте, который готовит эта шайка, ложна. Она не знает этот город, не знает, с какой легкостью тебя убьют по вине кого-то другого. Зебра смотрит на меня с ужасом, клянется, что они не замышляют ничего плохого. Только хотят провести церемонию моления о дожде, чтобы помочь городу. У меня берет время понять, о чем она говорит. Дождя не было уже годы, ни здесь, ни в других местах. Но я верю ей, потому что полагаю, что она не умеет обманывать. Ее глаза наполняют меня благодушием. Она говорит, что они покинут город сразу после церемонии, я поддакиваю и надеюсь, что так оно и будет, и с ней ничего плохого не случится.
Энджин улыбается, когда я стреляю в голову судьи Верховного суда в зале заседаний Совета. Она вожделенно смотрит на кровь, стекающую на пол. Затем отрывает взор от крови и переводит его на меня. Что-то ползет по моему позвоночнику. Я ощущаю, что она взвешивает мои преимущества и недостатки в качестве ее союзника. Я пока на ее стороне, хотя секретарь несколько раз намекал, что для моего здоровья полезнее примкнуть к другой стороне. Я не стал объяснять ему, что считаю полезным для здоровья быть полезным члену Совета Энджин Стар, разумеется, пока не догадался, что произойдет.
Я мотаюсь по городу в поисках Зебры и нахожу ее на рынке запасающуюся продуктами, необходимыми для путешествия. Больше нет надобности размахивать пистолетом, чтобы мы могли поговорить наедине. Я говорю ей, что она должна покинуть город, вся ее ватага должна покинуть город, их время подошло к концу. Она пытается что-то сказать, спросить, понять, но я тяну ее за собой, по дороге объясняя, что новые группы в городе объявлены представляющими опасность. Не все доходит до нее, но мой страх передается ей. Я отвожу ее к ее шайке, а сам бегу к городским воротам. Моя форма обеспечивает мне безопасное передвижение по улицам, по крайней мере, пока. В том месте, где я увидел ее впервые, она спрашивает меня, не хочу ли я отправиться на пустошь с ними. А я, официальное лицо, не нахожу слов сказать ей, что для меня уже не существует надежды, и что для нее предпочтительнее держаться от меня подальше. Я смотрю на нее, покидающую город со своей ватагой, и в мое сердце закрадывается опасение, что это мой последний шанс к спасению. Я нарушил указ Совета и субординацию в полиции, у меня нет иллюзий насчет последствий, но и выбора у меня нет.