Конечно, спасать всех, кто сбился с пути и пошел по рукам, я не мог - это вообще невозможно. И слово дано... А что, если она сама может выбрать себе другое имя? Вот как я - стал Владиславом?
Может, достаточно будет ей подсказать?
Я подошел к ней.
- Ноги, не бойся, я тебе ничего плохого не сделаю. Я только хочу дать совет.
- Какой еще совет?
- Придумай себе другое имя. У тебя тогда все в жизни изменится, честно! Вот, например, Алина, Светлана, Карина...
- Я не Карина! - закричала Ноги. - Не хочу быть Кариной! Не хочу и не буду!
- Почему?
- Потому что Карина - дура!
- А по-моему, это имя для умной и талантливой девушки.
- Нет! Я - Ноги!
Спорить было бесполезно.
Она сунула ноги в туфли и пошла прочь. Но как пошла? Больно было смотреть, как она ковыляет на жутких каблуках. Вдруг она остановилась и поднесла руки к лицу. Я понял - расплакалась.
Вышел я из семеновской берлоги с тем расчетом, чтобы обстоятельно позавтракать в пиццерии. Так что время до начала рабочего дня у меня было.
Догнав бедолагу, я сказал:
- Вот что, Ноги, мы сейчас доползем до пиццерии, ты там останешься, а я добегу до базарчика и куплю тебе шлепки. Бери меня под руку - и пойдем. Пойдем, Ноги, пиццерия - вон она, на углу. Совсем близко.
Как я ее дотащил до дверей и усадил за столик - это даже не песня, это поэма, Гомер отдыхает. Спросив размер, я побежал за шлепками, рассуждая примерно так: в последнее время я такого натворил, что хорошо бы сделать хоть одно доброе дело: шлепки, бескорыстный дар глупой девчонке, - как раз и есть доброе дело, опять же, я ее завтраком покормлю.
Взяв на базарчике еще и пакет, куда положить шлепки, я поспешил в пиццерию.
- Ты уже сделала заказ? - спросил я Ноги.
- Да, маленькую "маргариту".
Радость ты моя, подумал я, дитя трепетное, фея Канарейка из "Спящей", для себя она пиццу заказала, обо мне, конечно, не подумала. Ладно, я подозвал девочку и взял себе "Королевскую большую", рассудив, что половину съем тут, а половину - в офисе, в обеденный перерыв.
Ноги, видя, что я к ней не пристаю, расслабилась.
А девчонка-то неплохая, подумал я, и руки бы пообрывать, башку бы отвинтить тому, кто назвал ее "Ноги". Но я дал слово, я дал слово...
Однако всякое слово - как столб, перепрыгнуть сложно, а обойти можно.
Нужно было избавить бедолажку от этого опасного звукосочетания, причины ее беды... при этом нового имени ей не давая...
- Послушай, Ноги, давай ты возьмешь английское имя, - предложил я.
- Английское? - тут она наконец заинтересовалась.
- Да. "Ноги" по-английски - "Legs". Правда, классно звучит?
- Легс... - повторила она и задумалась.
- Вот представь - знакомишься ты с иностранцем, и он спрашивает: как тебя зовут? Ты, конечно, отвечаешь: Ноги! Но для него это - какое-то японское слово, понимаешь? Очень похоже на японское. И что оно означает - понятия не имею.
- Да?
- Да. Иностранец просто не поймет, что тебя так назвали, потому что у тебя лучшие в городе ноги. А скажешь "Легс" - и ему все сразу станет ясно. Хочешь имя Легс?
- Хочу, - подумав, сказала она.
Память Ноги на иностранные слова казалась мне сомнительной, и я сразу записал новое имя русскими буквами на салфетке. Она спрятала эту салфетку в микроскопическую сумочку.
- Теперь ты - Легс, договорились?
- Договорились...
Красивая круглая мордашка на миг перестала быть кукольной. Похоже, я был на верном пути, но больше ничего тут не мог сделать.
Расплатившись, я ушел.
Видимо, покупка шлепок для Ноги была очень хорошим поступком, и его оценили где-то наверху. Если бы не эта благотворительность - я бы притащился на работу минут за десять до начала рабочего дня и шел бы вальяжно, как индюк. Тут-то бы и случилась беда.
А так я ускорил шаг и в двери нашей богадельни просто влетел.
В фойе я почувствовал тревогу. Что-то было не так, что-то я заметил боковым зрением, но впопыхах не оценил. Что-то, в десятке шагов у входа...
Я вернулся и осторожно выглянул на улицу.
Машина Инги разворачивалась, чтобы уйти оттуда, где ждала меня. За рулем - Инга, на заднем сидении - два амбала. Такие вот дела.
Ясно было - она во что бы то ни стало решила меня подкараулить. И вряд ли с добрыми намерениями.
Так, значит, на обед не выхожу, а когда часы покажут шесть - выскакиваю в толпе... в толпе, а дальше?..
Если взять такси или попросить кого-то подвезти меня, Инга увяжется следом.
Влад, ты влип...
Канал не отслеживается.
Не может быть. У него же непонятно почему - очень прочный канал. Ничем не перепилишь!
А если пятерка?
И семерки мало.
А сейчас его нет.
Может, сам Гамаюн?
Тихо. Станет он тебе докладывать...
Так что, отбой?
Нет! Нужно понять, что это значит.
Ему наконец СВЕРХУ перекрыли канал?
Хорошо бы!
А то, чего доброго, и нам перекроют.
ТАМ своя логика.
А Гамаюн?..
Тихо.
Все-таки лучше от этого чудилы избавиться. Сейчас канала нет, а завтра вдруг - двойной.
Рожки-то у него остались!
Ты видела?
Днем не так хорошо видно, но - видела...
Рожки есть, а канала нет? Странно.
Имя освободить надо. За имя деньги плачены, клиент ждет.
Еще и это!
Гамаюн вызывает на связь всех.
Ох, что сейчас будет...
Я не привык ходить по своему городу, озираясь и вздрагивая.
Окно подсобки, где наша тетя Люся хранит свои швабры и пылесос, выходит во внутренний дворик, и оттуда, как оказалось, можно легко соскочить на крышу гаража.
В общем, рабочее место часов около пяти я покинул. А куда идти - еще не решил. К себе - опасно. Я никакой вины за собой не знал, но двое крепких дядек, которыми руководит ставшая сущей ведьмой Инга, доверия что-то не внушают.
Сидеть до скончания века в семеновской квартире я не могу. Да и Семенова хорошо бы отыскать. Если он сейчас - Одиссей, то где-то очень хорошо спрятался. Одиссей был хитрый.
И вдруг перед глазами возникло лицо, возник и прирос к моим зрачкам умный и пронзительный взгляд прищуренных глаз того странного художника. Того, что малевал причудливые искаженные лица и рогатые головы на набережной. Древняя восточная мудрость была в этом взгляде. Нам, как-бы-европейцам, да еще горожанам, этого не понять.
Я понял - он меня зовет.
Что-то такое это человек знал про меня - про мою синюю футболку и солнечные очки. Они тогда возникли, словно по волшебству. Может, он догадается, где искать Одиссея?
У него какие-то непонятные способности - и, возможно, именно это мне сейчас требуется.
Выписывая по городу кренделя и вензеля, озираясь и постоянно перебегая на другую сторону улицы, я направился к набережной. Время еще не позднее - может, ему нужен как раз этот теплый вечерний свет? Хоть и не с натуры он пишет, но кто этих художников разберет?
Это был, видимо, один из последних солнечных дней ускользающего лета. Один из последних жарких. Потому-то набережная даже в такое время была полна народа. Люди развлекались или просто грелись, сидя на лавочках и подставив лица солнечным лучам. Чуть ли не у всех в руках были стаканчики или вафельные конусы с мороженым.
Я шел, глядя по сторонам и невольно делая стойку на каждый мольберт. Восточного мудреца с рогатыми головами пока не было.
Там, впереди, подальше, была устроена купальня, из-за которой городские власти тронулись рассудком: то разрешали там купаться, то запрещали. Я был уверен, что сейчас, невзирая на запреты, молодежь с хулиганским весельем плещется в воде и наперегонки уплывает к другому берегу.
Даже позавидовал - хорошо быть молодым и беззаботным, плавать, показывая девчонкам свою лихость и силу, ох, хорошо...
А было такое в моей жизни? Чтобы девчонка, сидя на парапете, следила за моими подвигами и тихо гордилась: мой-то лучше всех?
А ведь не было.
Учеба сожрала лучшие месяцы и годы. Я думал - это правильно, и потому совсем одичал. Даже летом подрабатывал в компьютерной фирмочке, был приставлен к железу. В результате я стал винтиком в сложной машине. Винтиком по имени Михаил. Теперь я больше не Михаил, но нет тех девчонок, ради которых стоило бы стараться.
Вместо мольберта я увидел знакомое лицо.
На лавочке сидела Вероника и следила за стайкой детишек. На сей раз она была без очков - видимо, надела линзы.
Специально для малышей на асфальте был нарисован лабиринт, и они играли в непонятную мне игру, прыгая по дорожкам из квадратов, желтых и красных. Я понял, что безнадежно отстал от жизни. В годы моего детства такого не было, а потом как-то так вышло, что я с детишками дел не имел, разве что иногда в троллейбусе уступал место мамаше с детенышем.
И вдруг я угадал, который из малышей - ее сын.
Не умею определять детский возраст. Теоретически парню могло быть от четырех до семи.
Он подбежал к Веронике, и она его напоила из пестрой бутылочки. Потом поцеловала в щеку. И, наконец, дала ему игрушку - радиоуправляемую машинку. Ребенок погнал эту машинку вперед и вперед, но не рассчитал - она подъехала к лестнице слишком близко, не удержалась и заскакала вниз по ступеням. Решив, что машину еще можно спасти, ребенок побежал за ней, споткнулся и скатился в воду.
Там, я знал, не слишком глубоко. При мне взрослые мужчины доставали оттуда сегвей - так вода была им по грудь. Но - ребенок...
Вероника с воплем бросилась спасать сына. И точно так же, споткнувшись, свалилась в воду.
Ребята, сидевшие на парапете с мороженым, прыгнули в реку первыми. Пацаненок даже не успел нахлебаться воды. Его-то вытащили без проблем, а вот с Вероникой пришлось повозиться. Она, видимо, с перепугу как-то обмякла и потеряла власть над собственными ногами. Я спустился к реке и просто втянул ее на лестницу, как мешок с картошкой.
Хорошенькие тоненькие девочки уже утешали мальчишку и кормили его мороженым. Оказалось, они его знают.