- Конечно, - кивнул тот и пошел открывать.
Увидев доктора, Кикоть вдруг как-то смутился. Вид у него был встрепанный и растерянный, старая шапка набекрень, и шарфы поверх пальто намотаны крайне небрежно, в просвет проглядывало горло с взволнованно ходящим кадыком.
- Что случилось? Музей ограбили? - взволновался доктор, который пользовал всех сотрудников музея, и знал, что белобрысый светологлазый Кикоть обычно отличается крайней невозмутимостью, "как вода стоячая", по выражению его раздосадованной невесты.
- Нет, не ограбили... Тело нашли, - сообщил Кикоть, и, пока доктор переваривал новость, неловко добавил: - Тело сторожа нашего бывшего, Николая Колесникова. Шею ему свернули.
И отвел глаза.
Доктор болезненно скривился.
"1919 г., 7 мая
В музей были возвращены две старинные трубки с мундштуками, которые, очевидно, были выкрадены Николаем Колесниковым с целью продать их доктору Гербильскому".
Из книги "Віхи музейної біографії. До 160-річчя заснування Дніпропетровського історичного музею імені Д. І. Яворницького"
Остаток дня доктор Гербильский провел, навещая многочисленных больных.
Приступ хронического панкреатита у инженера Гринченко прошел на удивление быстро, впрочем, теперь ему было куда проще соблюдать предписание насчет холода, голода и покоя.
Астматичке пани Лантух родственники с хутора Андреевка передали мешок сушеного зверобоя, и она целый день дышала паром из носика чайника. Коклюш у детей пани Жежерун тоже почти прошел, и прочие больные словно сговорились вести себя примерно, но... чего только доктор не наслушался в связи с найденным в музее трупом!
Больше всего общественность хотела, чтобы вора покарал восставший из саркофага фараон. Когда доктор резонно указал, что Дмитрий Иванович из своей экспедиции в Египет не привез ни одной мумии, пани Жежерун возмущенно возразила, что видела эту мумию в витрине собственными глазами.
- Если в витрине и собственными глазами, - отвечал доктор, - то я его тоже видел. Это часть постоянной экспозиции музея. Только не фараон, а скифский воин, и не из саркофага, а из кургана, и не египетского происхождения, а самого что ни есть екатеринославского.
- Большая разница!.. - отмахнулась пани Жежерун с великолепным презрением к фактам.
Однако доктор понимал, что если в его присутствии обсуждают всякую ерунду про фараонов, то, стоит ему выйти за дверь, как разговор неизбежно зайдет о нем самом.
Вспомнив древний анекдот про серебряные ложечки и "осадок-то остался!", доктор только недовольно крякнул.
Он ведь самого Колесникова видел всего раз или два, а помог его пристроить на место сторожа в музей благодаря ходатайству своей бывшей медсестры, с которой был знаком еще со времен войны с японцами.
Поверил ее клятвенным заверениям, что мужчина он честный, ответственный и непьющий, а работу в мебельной мастерской потерял благодаря интригам племянника главного мастера.
И только после ареста Колесникова узнал, что тот собирался предложить эти клятые трубки ему, видимо, узнав про коллекцию от жены.
Никто из приличных людей (следователя Петракова доктор Гербильский в таковых не числил) даже не намекал, что доктор выступил вдохновителем или, упаси Боже, прямым заказчиком этой нелепой кражи.
Точнее, никто не намекал об этом в глаза, однако доктор заметил, что гости стали намного реже просить его показать и рассказать про свою коллекцию, и постепенно сам доктор заметно остыл к любимому хобби.
Несмотря на перенесенный моральный ущерб и полную невинность в глазах закона, в статье "Екатеринославских губернских ведомостей" их имена оказались напечатаны в одном абзаце.
И отныне почтенный доктор Гербильский оказался навсегда связан с неудачливым вором, ленивым столяром и плохим мужем Николаем Колесниковым.
Будучи реалистом, доктор понимал, что нелепая и скандальная смерть Колесникова только упрочила эту связь, и мысль эта ему крайне не нравилась.
После окончания обхода доктор планировал навестить Елену Ильиничну в ее скромном домике в Аптекарской балке. Он предполагал, что та, наслушавшись все тех же сплетен, может впасть в истерику при одном его виде, но считал обязанным хотя бы предложить ей свою помощь.
Однако Елена Ильинична, выглянув на его стук, торопливо посадила собаку на цепь и распахнула калитку с бледным подобием улыбки.
- Спасибо, что пришли, Александр Григорьевич.
- Ну что вы, как я мог не прийти? Спасибо, что впустили, - усмехнулся доктор, и Елена Ильинична взглянула на него со внезапным испугом.
- Значит, слухи не только у нас в балке ходят? Ох, до чего же мой никчемный муж ухитрился... даже смертью своей...
И она расплакалась, безвольно осев на стул.
- Привезли... а мне его даже похоронить не за что... как при жизни все на мои плечи сваливал, так и умер...
- Кто привез? - встрепенулся доктор. - Елена Ильинична, так что же, он... здесь?
- В сарае лежит, - махнула рукой женщина. - Кто-то там из махновцев тело осмотрел, сказал, в драке шею свернули. А наш адрес, видно, в музее дали. Я только-только успела узнать, что Николай умер, как вижу, уже везут... на телеге, накрытого...
Голос дрогнул, но на этот раз она сумела справиться с собой.
- А я могу его осмотреть? - вдруг спросил доктор.
- А почему нет? - пожала плечами вдова. - Только лампу возьмите, темно уже совсем.
Пока Елена Ильинична искала лампу, доктор незаметно положил на подоконник пачку настоящего чаю и придвинул поближе горшок с геранью, надеясь, что вдова не заметит упаковку до его ухода.
Труп в сарае таращился молочно-белыми глазами в потолок и выглядел именно так, как должно было выглядеть тело, пролежавшее неопределенное время в холоде, а потом подвергшееся воздействию тепла. И даже еще хуже, поскольку без драки перед смертью дело точно не обошлось: у Колесникова были разбиты костяшки пальцев, огромная ссадина на лбу и проломлен затылок.
Доктор поднес лампу поближе, стараясь рассмотреть лоб, в котором среди запекшейся крови виднелись какие-то странные черные чешуйки. Такие же чешуйки он нашел на костяшках и ладонях покойника. В нос доктору шибала то сладковатая вонь разложения, то более резкий и кислый запах рвоты.
Свет в лампе мерцал, и по раздутому зеленоватому лицу покойника пробегали гримасы, по большей части, как казалось доктору, насмешливые.
И вдруг во дворе хриплым сорванным голосом забрехала собака. Вдова вышла из дома.
У калитки топтался Василий Петраков.
- Вечер добрый, гражданочка! - тут он увидел выглядывающего из сарая доктора.
Петраков распахнул калитку, подбежал к доктору, грубо за локоть оттянул его в сторону и зашипел на ухо:
- Что доктор? Подельничка своего кокнули, теперь с его женой шуры-муры разводите? - Его свободная рука теребила кобуру в попытке извлечь наган.
Гербильский спокойно освободился от хватки и положил руку на кобуру порученца.
- Я-то, молодой человек, по долгу врачебному пришел, вдову поддержать. А вы что здесь Пинкертона строите? Власти нынче-то нет - анархия-с. Вряд ли вас кто-то уполномачивал на расследование.
Лицо Петраков пошло пятнами, глаза выпучились,
- Ах ты ж контра недобитая. Власти говоришь нету? Я тут - власть. Меня сам Совет рабоче-крестьянских и солдатских депутатов уполномочил вас, барыг и жуликов, давить. Мои полномочия Батька подтвердил! - пальцы Петракова окаменели на кобуре.
- Тогда извольте ознакомится с Вашим мандатом.
Порученец наконец расстегнул кобуру и ткнул стволом в живот доктору.
- Вот мой мандат, контра!
Гербильский опустил глаза к животу.
- Незаряжен ваш мандат.
Порученец взвел ударник:
- Желаете убедится, гражданин доктор? - в голосе Василия зазвучали непривычные нотки стали.
- Желаю, чтобы вы определились. Или стреляйте, или пропустите меня.
Петраков сплюнул и, оглянувшись на замершую в двери хатки вдову, отступил в сторону. Доктор, развернулся к ней, прощально приподнял шляпу и удалился.
"1919 г., 3 мая
Д. И. Яворницкий обращается к хранителю музея Корнею Павловичу Шамревскому с просьбой осмотреть место, где закопан памятник Екатерины Второй и закидать его щебнем, потому что, как ему показалось, кто-то пытается откопать памятник".
Из книги "Віхи музейної біографії. До 160-річчя заснування Дніпропетровського історичного музею імені Д. І. Яворницького"
Выбираясь из балки, доктор так и этак обдумывал увиденное при осмотре, но общая картина происшествия никак не складывалась, противореча друг другу в важных мелочах.
Возможно, если Василий Петраков был чуточку поумнее или раздражал его капельку меньше, доктор бы махнул рукой на связанный со смертью Колесникова репутационный ущерб.
Однако теперь ему остро захотелось взглянуть на пресловутый шкаф Левенсона, в котором нашли тело, и он раздумывал, этично ли беспокоить Дмитрия Ивановича в девять часов вечера в декабре подобной просьбой.
Попутно доктор раздумывал над тем, у кого был мотив и возможность убить Колесникова. Казалось очевидным, что, во-первых, Колесников ночью пробрался в музей, чтобы исправить свои ошибки и украсть что-то посущественней трубок, во-вторых, убил его человек не посторонний.
Кто-то, обладающий достаточной физической силой, сломал ему в драке шею (Колесников не был силачом, но хиляком он тоже не был) и спрятал труп в шкаф Левенсона. Место преступления, место, куда спрятали тело, - все выдавало в убийце сотрудника музея.
"Если бы установить точно, в чье дежурство убили Колесникова! - досадливо подумал доктор. - Маловероятно, что, если в здании были Колесников и дежурный по музею, Колесникова убил кто-то третий, тайно пробравшийся в музей вслед за Колесниковым. Такого даже Эдгар Уоллес не напишет!"
Однако состояние тела и холодная погода давали разбег в три-четыре дня, так что под подозрением оказывались почти все сотрудники музея, даже пожилой, но крепкий музейный хранитель Корнелий Павлович.