В 1958 уволен в запас из Вооруженных сил СССР в звании полковника. Но в 1960-1961 годах он инженер-методист первого отряда космонавтов - "гагаринской шестерки". Говорят, что знаменитое гагаринское "Поехали!" перенято космонавтом у Галлая. "Ну что, поехали" - говорил тот перед началом упражнений. "Поехали!" - отвечали ему.
Я познакомился с Марком Лазаревичем в одной поездке. Мне импонировала его безукоризненная воспитанность.
Вернувшись, я взял почитать его книгу "Через невидимые барьеры" и обрадовался: Галлай оказывался очень хорошим писателем.
И последующие книги не разочаровывают: "Испытано в небе", "Авиаторы об авиации", "Первый бой мы выиграли", "С человеком на борту", "Огонь на себя" и уже посмертная "Я думал: это давно забыто" (2000).
Умер Марк Лазаревич 14 июля 1998 года.
С Мишей Таничем меня познакомил писатель Лев Кривенко. Они дружили со времени женитьбы Миши на Лиде Козловой, с которой была знакома жена Левы Кривенко Леля.
А до Лиды Танич прожил весьма напряженную жизнь. Его отец был расстрелян в 1938 году, мать арестована, и Танич поселился у деда - отца матери. Кончил школу и аттестат получил 22 июня 1941 года.
С июня 1944 Михаил Исаевич Танич, окончив Тбилисское артиллерийское училище, находится в действующей армии. Прошел дорогами войны от Белоруссии до Эльбы. Был ранен.
После войны учился в Ростовском инженерно-строительном институте, который окончить не смог, - арестовали. В дружеской компании он сказал, что немецкие радиоприемники лучше наших. Кто-то донес.
6 лет провел в тюрьме, потом в Соликамском лагере на лесоповале.
После освобождения жил на Сахалине. Развелся с первой женой, которая, как он пишет, не ждала его, женился на Лиде. С ней, получив в 1956 году реабилитацию, уехал в Москву.
В начале 1960-х в коридоре "Московского комсомольца" он встретил композитора Яна Френкеля, и тот написал песню "Текстильный городок" на стихи Танича. Песню исполнила Майя Кристалинская, и она (песня) быстро стала популярной. На стихи Танича обратили внимание другие известные композиторы Н. Богословский, А. Островский, О. Фельцман, Э. Колмановский, В. Шаинский. Вместе с Левоном Мерабовым Танич написал песню "Робот", с которой дебютировала на радио юная Алла Пугачева.
В середине 1980-х Танич сочинял для самых знаменитых тогда композиторов Р. Паулса и Д. Тухманова.
В дальнейшем Танич организовал группу "Лесоповал", лидером которой был композитор и певец Сергей Коржуков, трагически погибший в 1994 году.
Танич выпустил почти 20 стихотворных сборников. Написал мемуарную книгу "Играла музыка в саду" (2000). Даже не написал, а надиктовал, потому что был тяжело болен.
Мне он запомнился тем, что никогда у Левы Кривенко не пел своих песен, а всегда - песни Александра Галича, которого безумно любил. Собственно, почти весь репертуар Галича я знаю от Танича. Хотя был знаком и с Галичем. Но столько песен, сколько знал Танич, возможно, Галич не помнил и сам.
Умер Миша Танич 17 апреля 2008 года. Родился 15 сентября 1923.
Натан Яковлевич Эйдельман (родился 18 апреля 1930 года) в молодости чуть было не угодил в чекистскую мясорубку. После окончания университета, преподавал в школе, но ходил в кружок Льва Николаевича Краснопевцева, осуждавшего сталинизм с марксистской точки зрения. 9 человек было арестовано в 1957-м. Эйдельман отделался исключением из комсомола и увольнением из школы. Как рассказывали его друзья, слава о школьных уроках Эйдельмана облетела Москву. Возможно, поэтому ему преподавать больше не разрешили.
Он стал музейным работником. Защитил кандидатскую диссертацию. Начал печататься.
Впрочем, на этом начале стоит остановиться подробней. Приведу свидетельство одного из самых близких друзей Эйдельмана юриста Александра Борина:
"В нашей компании лучшего рассказчика, чем Натан, не было. Ему говорили: "Хватит болтать, бери перо и пиши". Но до пера и бумаги руки все не доходили. Не знаю, сколько бы это еще продолжалось, но однажды Натан зашел в редакцию "Литературной газеты" к своему товарищу Юре Ханютину. В кабинете, кроме Ханютина, за маленьким столиком сидела незнакомая пожилая дама. Ханютин неожиданно спросил: "Тоник, а сейчас, в наше время, можно найти клад?" Натан возмутился: "Какой клад? Если ты имеешь в виду археологию..." И стал рассказывать. Ханютин слушал, кивал головой, а минут через пять неожиданно встал и вышел из комнаты. Натан растерянно замолчал. "Продолжайте", - строго сказала пожилая дама; это была стенографистка. И Тоник прочел ей великолепную лекцию про археологию. Через несколько дней Ханютин изучил стенограмму, нашел, что все годится, надо только начало поставить в конец, а конец - в начало, и статья Натана о проблемах археологии была напечатана в "Литературной газете". Так появилась первая, насколько я помню, публикация Натана Яковлевича Эйдельмана. Было это уже во времена хрущевской оттепели".
Можно сказать, что друзья разогрели Натана. Потому что после этого его статьи и исследования стали появляться с огромной скоростью. Где он их только ни печатал! В "Знании-силе", "Науке и религии", "Науке и жизни", в "Неделе", альманахе "Прометей". Это, разумеется, кроме толстых литературных журналов, таких, как "Новый мир", "Звезда", "Вопросы литературы". Разумеется, и кроме нашей "Литературной газеты".
Не говорю уже о книгах. Их Эйдельман написал и составил 28.
Читать его всегда было безумно интересно. В том числе и по моей отрасли - пушкинистике. Хотя занимались мы с Эйдельманом разными вещами: его интересовала жизнь поэта и его друзей, интересовали их политические взгляды. Я же занимался разбором пушкинских произведений.
А кроме того, Тонику особенно близка была тема декабризма, которая меня не очень интересовала.
И при всем при том, повторяю: читать Натана Яковлевича Эйдельмана, скончавшегося 29 ноября 1989 года, было очень интересно. Он вкусно писал.
Бенедикт Михайлович Сарнов был моим добрым старшим товарищем, с которым мы особенно сблизились в последние два десятилетия, хотя знали друг друга полвека.
Я работал главным редактором газеты "Литература" Издательского Дома "Первое сентября" и не жалел для статей Сарнова газетной площади, знал, что увлекательные его литературные материалы будут не только интересны, но и полезны думающему учителю.
У меня в газете был легко вынимающий из ее середины вкладыш. Я назвал его "Семинарий" и отдавал целиком под какую-нибудь проблему школьного литературоведения, или под авторские уроки литературы, или под уроки литературы такого-то региона, или под сочинения учеников, которые мне присылали их учителя. "Семинарий" был немалого объема: 2 печатных листа, то есть 80000 знаков с пробелами, как сосчитает вордовская статистика в компьютере. Бен Сарнов писал большие статьи. Они как раз занимали весь мой "Семинарий".
Но однажды он принес работу о Шкловском, которая оказалась непомерно велика: вдвое больше "Семинария". В принципе от четырехлистных материалов откажется любой отдел критики толстого журнала. Я так и сказал об этом Бену. Он ответил, что не против сокращений, но наметить их должен я.
Прочитав статью, я понял, что сокращать ее - значит изуродовать. Если ее печатать, то целиком. И я напечатал эту работу Сарнова в двух номерах. Это был единственный случай, когда материал, занявший в номере целиком весь "Семинарий", оповещал в конце: "Продолжение следует"!
Сейчас, когда моего товарища уже нет среди нас, можно смело сказать: это был один из выдающихся критиков и литературоведов советского и постсоветского периодов. А, может быть, и самый выдающийся. Он не увлекался, как многие, играми структурного литературоведения, хотя хорошо разбирался в его проблемах. Писал он легко и доступно. Порой в его работах попадались фразы, высказанные как бы в стилистике Зощенко - любимого писателя Бена. Но не потому, что он ему подражал. А потому что сигналил: речь сейчас пойдет о том, что требует осмеяния.
Он напоминал мне ювелира, умеющего отличить и изобличить весьма умелую, мастерскую подделку под подлинник.
Много лет назад, когда нашими сердцами завладели вышедшие на эстраду Евтушенко и Вознесенский, собиравшие даже не полные залы, а полные стадионы восторженных поклонников, Сарнов выступил в "Литературной газете" со статьей "Если забыть о часовой стрелке", где предостерег от обольщения кумирами, напомнил, что в русской поэзии остались только те, кто, следуя минутной стрелке часов - то есть отзываясь на сиюминутную действительность, не упускал из виду и часовую стрелку, благодаря которой заявленная в стихах авторская реальность обретала черты вечности.
Лично меня эта статья отрезвила. Сарнов помог мне уяснить, для чего вообще существует на свете литература.
Отголоски той давней статьи слышатся и в одной из последних книг Сарнова - в его "Феномене Солженицына". Дело не только в том, что он с горечью констатирует нравственное падение человека, всерьез вообразившего, что его рукой водит Бог. Дело еще и в том, что критик судит произведения Солженицына, как стал бы судить вещи любого другого писателя, - по высшему - так называемому "гамбургскому счету". И убедительно показывает их художественные просчеты. А для этого вскрывает тексты некогда любимых нами вещей - ну, допустим, "Матрениного двора" и с поразительной стилистической точностью указывает на те элементы поэтики в этом произведении Солженицына, которые фальшивят, выбиваются из данного контекста, из данной поэтики. До Сарнова такой разбор солженицынских произведений не предпринимал никто. Между тем именно такой критический разбор и определяет место писателя в национальной, а в данном случае - и в мировой литературе, определяет, насколько основательны его претензии на вечную прописку в ней.
Умер Бенедикт Михайлович недавно 20 апреля 2014 года (родился 4 января 1927-го).