— Прощай, друг! Упился смертию, опохмелится на том свете!
— Прощай, приятель! В широком море, не в могиле — велик простор!
— Ступай, брат, восвояси, будь здоров! Вечная память, вечная память, вечная память!
— Ну, дорогу, товарищи.
С сими словами альзамцы раскачали кормчего и хотели перебросить чрез обвод корабля, но налетевший вал ударил в корабль, волна хлынула, окатила всех, и выбила покойника из рук; он грянулся о помост.
— Море не принимает!
— Не легок!
— Ну, еще!..
— Раз, два, три! Ага!.. Теперь пошел на всех парусах!
— Где-то ему будет пристань?
— В какую ни попадет, везде один прием!
Долго стояли еще они, придерживаясь за палубный обвод; когда вспыхивала молния, всматривались они в пенистые валы, чтоб взглянуть еще раз на труп кормчего, в белой одежде, облитый кровью и перепоясанный красною шалью.
Не веря чужим предрассудкам, не молясь, и не считая покойника жертвой принесенною разъяренному морю для спасения жизни всех прочих, они однако же удивились, заметив, что море стало утихать, а на востоке небо отделилось от моря.
— Смотрите! — вскричал один из них, — не даром море не хотело принять его: налег на море… и притихло! Ай, друг!
— Чу, идет!
Мнимый Эол показался на палубе.
— Опасность, кажется, прошла? — спросил он громко. — Кто из вас может заступить место кормчего?
— Только один и был у нас на помощь ему, вот он!
— Кормой править, пожалуй, а звезд считать не умею! — отозвался тот, на которого показали.
— Мы обойдемся без звезд, берег близко. Готовьте паруса! В первой пристани я найду, кем заменить кормчего.
— Сбудешь с рук голову, другую не скоро наживёшь! — говорили шепотом между собою альзамцы.
Прояснившееся с востока небо осветило отдаленный остров, лежавший прямо на север. Корабельщики всматривались в берег, который был виден.
— Это, кажется, Георгий, нижняя островская караульня!
— Ну, здесь молча не пройдешь!
— Выбирай, что честнее: или схватку на чья взяла, или прячь железо и свинец под спуд, да под пестрым флагом объявляй себя торгашом!
— Оружие под спуд и выкинуть купеческий флаг! — сказал неизвестный, вслушавшись в слова корабельщиков.
Все с неудовольствием посмотрели друг на друга.
— Начальник! — сказал один из матросов, — чтоб наша Нимфа нас не выдала; она не похожа на купеческое судно. Не лучше ли пройти мимо, или наплевать в глаза Босфоранским морякам: двадцать четыре ядра закачены в дуло пусть просвистят им в уши, если вздумают запрашивать: кто и откуда!
— Что приказано, то исполнять! — отвечал он, и сошел с палубы.
— Этого с нами не случалось прежде: Омут не водит дружбы с домовым и с лешим.
— Чего доброго, пожалуй еще потребуют за проезд платы.
— В моем кошеле, кроме железной полосы ничего нет!
— Если пристанут, то и пущу в ход свинцовую монету!
Так толковали между собой отчаянные альзамцы, нехотя сдвигая орудия, скрывая заслонами корабельные амбразуры, и снося орудия под спуд.
Между тем Альзама, на легких, медленно приближалась к острову. Выставленный боковой парус стал склонять ее в сторону, по направлению к острову Зее. Пираты хотели лучше пройти остров Георгий мимо, нежели назвать себя купцами. Но покушение их было уже поздно: с острова заметили Альзаму, и военный полет плыл к ней на встречу.
С полета подали знак для переговоров выстрелом.
— Выставьте купеческий, да отвечайте!
Громкий выстрел из орудия потряс Альзаму; ядро просвистело и впилось в полет, высланный с острова.
— Ну, чорт его дери, улетело! Я и забыл, что орудие заряжено на бой! Холостыми сроду не стрелял, даром пороху не жег! — сказал стрелец.
Островской сторожевой полет принял выстрел за вызов. Тремя выстрелами отвечал он; с острова двинулся военный корабль ему на помощь.
— Ну, заварилась! — вскричал палубный. — Выдвигай орудия! Доставай клад из-под спуда! Да якорь в море! Крепче стоит, вольнее рукам!
Между тем как альзамцы распоряжались по обычаю, сообразно с обстоятельствами, неизвестный возвратился в каюту. Мери уже очувствовалась, припадок прошел; она была спокойна. Лена, не зная, как выразить свою радость, ласкала ее и обнимала.
— Мери, скоро будем мы под надежным кровом — сказал неизвестный, — где ограждено спокойствие каждого любовью и честью; там я поручусь, за счастие Мери, если воля её рассудка сильнее, навыка к ложной причине слез, и если, в память отцу и матери, она хочет исполнить желание их, чтобы Мери была счастлива.
— Если счастие одно для всех, то я исполню их волю; если ночная птица может любить день, я буду счастлива! — отвечала Мери.
— Мери, — сказал неизвестный, — привычки и наклонности человека есть приобретение, сделанное им в продолжении жизни; кто ж запретит ему сбросить с себя эту ношу, если она тяготит его и лишает спокойствия.
— И память есть приобретение; но эту ношу не сбросить с себя!
— В памяти, как в зеркале, отражаются те предметы, на которые оно наведено. Отклони его от ложной цели.
Вдруг раздался выстрел.
— Мы вступили в пристань!
Новый выстрел с корабля потряс стены его; в след за сим еще несколько выстрелов; слышно было, как ядра гудели в воздухе.
Неизвестный остановился в недоумении.
— Что это значит? — спросила беспокойно Мери.
— Боюсь! — закричала маленькая Лена.
Шум, стук и всеобщее движение на Альзаме заглушилось громом новых выстрелов с корабля.
— Это встреча с каким-нибудь из моих кораблей! Тем лучше!.. Если счастие будет благоприятствовать, то мы спасены. Будь спокойна, Мери!
Он хотел идти, но Мери удержала его за руку.
— Помни, что ты не Эол! — вскричала она.
— Я очень помню, кто я! — отвечал он, сорвал со стены пистолет и палаш, и выбежал на палубу.
Там уже царствовал беспорядок.
— Ну! Кончено! — кричали несколько голосов на Альзаме, — последнюю надежду вашу перебило ядром!
— Не подарим же жизни своей!
— Готовь багры! Бросай лапы! Притягивай воротом!
И вот, корабли царские сцепились с Альзамой. Как львы бросились альзамцы на неприятелей, битва загорелась. Неизвестный, в толпе сражающихся не наносил удары, но только отражал их. Он подобен был Ясону, выброшенному на берет Делиона, принятому в мраке ночи за врага, и сражающемуся с союзником своим, для того только, чтоб не наменять закону чести, который повелевал скрывать свое имя во время битвы.
Но он уже утомился; царские воины окружили его.
— Друзья! — вскричал один альзамец. — Сюда! На помощь начальнику!
Несколько человек бросились на воинов и отбили его; но пуля впилась в неизвестного и он упал.
Альзамцы дрались как непобедимые; но число превозмогло: большая часть из них была уже перебита, несколько человек раненых должны были отдаться в плен.
— Где ваш атаман? — спросил их начальник царского корабля — У нас нет атамана, мы не разбойники! Берем только с бою!
— Кто ж у вас главный?
— Есть у нас начальник, вот лежит он. Если б Эол был жив, не взять бы вам его руками! — а теперь возьмёте.
— Эол? — вскричали все на корабле царском. И толпа бросилась смотреть на плавающего в крови мнимого Эола.
— Если в нем есть еще признаки жизни, — сказал начальник царского корабля, — то сберегите ее. Вслед за вестию к Царю о нашей добыче, мы и его отправим в Босфоранию.
От берегов Савы, по каменной, прекрасной дороге, подымаясь на отлогий скат горы, ехал длинный ряд карет, сопровождаемый значительным отрядом конницы.
Величественная, прекрасная природа готова уже остановить на себе внимание, чтоб насытить внимание каждого, тем, что поражает чувства красотою и какой-то весёлою наружностью; но любопытство увлекается за мелькающими, непостоянными предметами и — природа забыта.
Подле большой передней кареты, украшенной золотом в коронованными орлами, с правой стороны, ехало несколько всадников в богатых воинственных одеждах. Всадник, находившийся впереди, близ самых дверец кареты, был на белом коне и отличался от прочих роскошью наряда. На голове его был легкий шлем; двуглавый чеканеный орел из черни, украшал его; забрало было поднято. Сверх бархатного, синего полукафтанья, были надеты серебряные кольчуги, укрощенные также гербами; почетная перевязь показывала, что всадник принадлежит к числу сановников Властителя Босфоранского.
Всадники же, ехавшие с левой стороны кареты, были в узких одеждах, обшитых золотом. На плечах их лежали, плащи, украшенные шитыми рядами белых орлов, признаков Галлии; головы были покрыты небольшими шапками, осененными густыми, серебристыми, страусовыми перьями.
Предшествовавшие и замыкавшие ряды конницы, были, подобно им, в узких красных одеждах; на всех блистали светлые шлемы, чешуйчатые латы, мечи, ружья и пики.
Весь поезд поднялся на гору. Сквозь редкие деревья, осенявшие путь, открылась пространная долина, в которой извивалась река, унизанная густою зеленью. За пригнувшимся мостом через, быструю Вербу, правильные ряды каменных зданий окружали площадь, посреди коей возвышался храм пятью куполами, и уподоблялся древнему витии, которому молча и недвижно внемлет любопытный народ.
С правой и с левой стороны горы, по берегу реки, тянулись сады, огражденные пересекающимися рядами тополей. За городом, против средины долины, которая покрыта была зелеными холмами, на лугах, белелись большие стада. Крутой, нагорный берег стоял, как развалины стен с глубокими впадинами, покрытыми плюющем; а за ним ветви Скардоса стлались по необозримому отдалению.
— Не это ли граница нашего царства? — раздался звучный, приятый голос из кареты, коей боковые стекла были задернуты от солнечного зноя занавескою.
— Перед взорами Царевны. — Отвечал ехавший сановник с правой стороны. — Это пограничный город.
— Послушайте! — раздался опять тот же голос, и вдруг занавеска отдёрнулась и из окошка выглянула девушка. Сановник подъехал ближе к карете.