Мне повезло – я настолько утомила Фаеза своими рыданиями, что он сдался и разрешил мне повидаться с родителями. Он сказал, что мы поедем вместе, а потом – и он особенно подчеркнул это – обязательно вернемся обратно. Мне было все равно – пока он не передумал, я бросилась собирать вещи.
Путь в Сану показался мне во сто крат короче – я очень радовалась, что наконец еду прочь от ужасов Кхарджи. Но они не хотели просто так отступать. Стоило мне задремать, как воображение тут же подсовывало мне ужасную сцену того самого первого утра: кровь, свекровь, поливающая меня водой, мое худое скрюченное тело на полу.
– Нуджуд, конечно, ты не можешь уйти от мужа!
Реакция отца была для меня неожиданной – я действительно верила, что он заступится. Мама не смела с ним спорить.
– Нуджуд, деточка, пойми – так устроен мир. Каждая женщина проходит через это после свадьбы, этого не изменить…
Мама, но почему ты не предупредила меня об этом? Почему позволила попасть в эту западню?
Я ничего не скрыла от родителей: ни события ночи, ни дневные побои, ни издевательства свекрови. Я рассказала им каждую отвратительную постыдную деталь своей жизни, а им было все равно. Я с таким трудом заставила себя поговорить об этом, но получила лишь нотации о том, что теперь мой священный долг – всегда быть рядом с мужем.
– Но как вы не понимаете! Я не люблю его. Я ненавижу его. Он злой и постоянно меня мучает. Он заставляет меня делать такое…
– Нуджуд, ты должна жить с мужем. Ты же теперь замужем.
– Нет, я хочу домой, жить с вами!
– Это невозможно, – отрезал Aba.
– Но папочка, пожалуйста…
– Это вопрос чести, Sharaf, понимаешь? Если ты разведешься, наша семья будет опозорена, а мои братья убьют меня. Это честь семьи, как же ты не поймешь.
Я отказывалась думать о чести семьи, которая позволяет вытворять такое с их ребенком. Терпеть боль от Фаеза было тяжело, но мне всегда придавала сил надежда, что моя семья заступится за меня. Но они отказались от меня ради чести… Честь – что это вообще значит?
По-своему, по-детски меня поддерживала Хайфа, хотя она ничего не понимала из того, что я обсуждаю с родителями. На мою сторону попыталась встать Мона, но она слишком застенчива, чтобы отстаивать свою точку зрения. Да и разве кого-то волнует ее мнение? Мы живем в мире, где все решают мужчины. Но раз решения мужчин меня не устраивают, я должна рассчитывать только на себя.
Мне удалось еще на немного отсрочить отъезд в Кхарджи, но время поджимало, а я так и не придумала план спасения. Ждать поддержки от семьи было бесполезно: папа был непреклонен, а мама лишь плакала и говорила, что ничего не может для меня сделать.
Вскоре к нам домой явился Фаез и напомнил о супружеском долге. Я сопротивлялась, умоляла, но в итоге мне пришлось согласиться на компромисс.
Мне разрешили побыть в Сане еще несколько недель, но только при условии, что я буду жить с мужем у его дяди, – он боялся, что я сбегу, если останусь с семьей. Пришлось согласиться, и мой кошмар начался вновь…
– О Аллах, когда ты прекратишь свое нытье? – крикнул он как-то утром, яростно сверкая глазами и тряся надо мной кулаком.
– А когда ты разрешишь мне вернуться к родителям? – вскрикнула я, закрываясь от него руками.
Понимая, что я не перестану требовать, он согласился – видимо, мое «нытье» нарушало его спокойствие.
– Это в последний раз, поняла?
Дома я смекнула, что сейчас мой последний шанс избавиться от Фаеза. Совсем скоро мы уедем в Кхарджи, и неизвестно, когда вернемся в Сану, если такое вообще случится. Отец и братья по-прежнему меня не поддерживали, и я начала искать других людей, которые поняли бы меня и поддержали. Так я очутилась у Доулы, второй жены моего отца.
Доула и ее пять детей жили в крошечной квартире на первом этаже старой многоэтажки – в глубине тупика, на той же улице, где и мы. Ее жилище было еще хуже нашего: в квартиру вела старая лестница, идти по которой можно было, только зажав нос пальцами, – настолько сильно там воняло отходами и экскрементами из общественных туалетов. Доула, одетая в красно-черное платье, встретила меня с широкой улыбкой:
– Нуджуд! Не ожидала тебя увидеть. Проходи, будь как дома.
Доула мне всегда нравилась. Она была очень красивая: длинные волосы, высокий рост, стройная фигура. Маме было до нее далеко. А еще Доула всегда была ко мне добра и никогда не ругалась. У нее была непростая судьба. Ее выдали замуж в двадцать лет – очень поздно для Йемена. Отец почти не обращал на нее внимание и не помогал, и ей приходилось рассчитывать только на себя. Ежемесячно ей нужно было как минимум восемь тысяч риалов[28], чтобы заплатить за еду и аренду – деньги она добывала, попрошайничая на улице. А еще ее старшей дочери, восьмилетней Джахуа, нужен был постоянный уход: у нее была родовая травма, из-за которой она не ходила, а иногда с ней случались нервные срывы, и длились они по несколько часов. Но, несмотря на все трудности жизни, Доула всегда оставалась приветливой и жизнерадостной.
Она предложила мне сесть на соломенную кровать, занимавшую почти половину комнаты, рядом с небольшой печкой, где в котелке бурлила вода. Доула варила чай. Часто он заменял ее детям молоко. Вдоль стены висели пластиковые пакеты, где она хранила еду, – все они были полупустые.
– Девочка моя, ты выглядишь очень несчастной, – сказала Доула, нахмурившись.
Она была одной из немногих родственниц, которые отговаривали отца от моего брака, но, как я уже говорила, женское слово против мужского в нашей стране не значит ровным счетом ничего. Я знала, что могу открыться Доуле и поделиться своей бедой – жизнь не обозлила ее, и у нее всегда находились слова сочувствия.
– Я хочу тебе кое-что рассказать… – смущенно пробормотала я и как на духу выложила ей мою историю.
С каждым моим словом Доула хмурилась все сильнее, ее явно расстроило то, что она услышала. Когда я замолчала, она налила мне горячего чая в единственную целую кружку в квартире, собралась с мыслями и произнесла:
– Нуджуд, кажется, у тебя есть только один выход. Раз никому нет дела, то тебе нужно пойти в суд!
Ну конечно! Почему я сама об этом не подумала? Я видела суд в каком-то сериале по телевизору, когда с Хайфой была в гостях у соседей. Я еще тогда обратила внимание, что актеры говорили немного на другом арабском, не как в Йемене. Точно!
– Насколько я знаю, суд – это единственное место, где могут помочь разобраться со всем законно. Попроси, чтобы кто-то отвел тебя к судье. Они же представляют правительство, а долг правительства защищать всех, кто попал в беду.
Доула смогла меня убедить, и картинка дальнейших действий стала вдруг очень четкой. Раз родители не хотят заступаться за меня, пусть это сделают судьи. Если я была готова сбежать в горы, лишь бы быть подальше от этой ужасной комнаты с циновкой, почему я должна бояться идти в суд?
Я крепко обняла Доулу и горячо ее поблагодарила. На прощание она дала мне двести риалов[29] – все подаяния, которые ей удалось собрать за утро.
Следующим утром я проснулась, полная решимости и энтузиазма, – у меня было чувство, что все точно получится. Я старалась вести себя как обычно и не привлекать внимание – умылась, прочитала молитву, вскипятила воду для чая, но внутри меня все сгорало от нетерпения. Когда же мама уже проснется?
Мама встала позже, чем обычно. После таких же утренних ритуалов она потянулась к правому уголку черного платка – там она хранила деньги. Во мне затеплилась надежда – вот он шанс выйти из дома.
– Сходи за хлебом к завтраку, пожалуйста.
– Конечно, Omma.
Как развивались события дальше, вам уже известно. Я оделась, тихонько закрыла за собой дверь, выскользнула на полупустые улицы и направилась к булочной на углу, где пекут чудесный ароматный хлеб, как и любой другой, он особенно хорош свежим, только из печи. М-м-м-м, вкуснятина. Вдалеке слышен шум тележки – это вышел торговать продавец газировки. Я уже почти подошла к булочной – настолько близко, что начала чувствовать аромат горячих хлебцев khobz. За ними уже выстроилась целая очередь. В последний момент я решилась и свернула на улицу, которая ведет к центральной улице нашего квартала. «Нуджуд, ты должна пойти в суд», – крутились у меня в голове слова Доулы.
Я шла по улице и тряслась от страха – вдруг меня узнают? Вдруг встречу родственников или взрослые прохожие в чем-то заподозрят? Стараясь стать невидимкой – лишь одной из многих замужних женщин в черном платке – я поглубже натянула niqab и отправилась к автобусной остановке. Я знала, что около бакалеи, где мы покупали пластиковые баллоны с водой, останавливается желто-белый автобус, который довозит пассажиров до площади Тахрир в центре города. Я была единственной маленькой девочкой, которая стояла в очереди одна, поэтому постаралась быть как можно неприметнее и не бросаться никому в глаза. Казалось, что мои мысли высечены у меня на лбу, поэтому я склонила голову как можно ниже и старательно рассматривала дорогу.
Подъехал автобус. Водитель открыл, словно шторку, дверь, и меня вместе с толпой унесло в салон. Я молилась, чтобы мы тронулись как можно быстрее, пока меня не хватились дома и не вызвали полицию. Мне удалось забиться в самый конец автобуса и сесть между двумя полными, укутанными с ног до головы женщинами. Вновь притворяясь невидимкой, я опустила глаза вниз и запретила себе смотреть в окно – вдруг пройдет знакомый?
Автобус медленно ехал по улицам Саны. Какая же все-таки у нас большая столица и как много людей здесь живет! Уже начались утренние пробки, на улицу повалил народ – кто на работу, кто в магазин, тут и там толкаются уличные торговцы жвачки, букетиков жасмина и прочих мелочей.