Но переводили ее много раз за рубежом вовсе не за молодость автора.
В детстве мы все играли в английский футбол. И все называли кого хавбеком, кого центрфорвардом, кого голкипером, кричали: «В офсайде!», «Корнер!», «Аут!», а уже много лет спустя то ли вышло какое-то постановление, то ли еще почему, но английский футбол стали называть просто футболом, как французскую булку – городской, а все понятные и привычное слова, как корнер или хавбек, заменили неуклюжими и очень длинными русскими.
Это повторялось со всеми заимствованиями, так точно раньше были английский бокс и китайский, но английский постепенно стал просто боксом, а китайский исчез вообще.
Доходило до курьезов: уже совсем в недавнее время в Россию, нет, еще в СССР, завезли такую диковинку, как джунгарские хомячки. Эти карликовые зверюшки вошли в моду: их держать легко, они неприхотливы, а наблюдать за ними интересно.
И вот однажды мои дети, вернувшись из зоологического музея, рассказывают мне с горящими от возбуждения глазами:
– А мы там видели такого хомяка, такого хомячищу, что просто таких не бывает!.. Вот такой огромадный! Ты не поверишь, в самом деле вот такой!.. Нет, даже еще больше!
Ну и как им объяснить, что это и есть самый обычный хомяк, что живет по всей России и всем сопредельным странам, а джунгарские – как раз необычные? Как объяснить, если слово «джунгарские» уже исчезло, а значит – это просто хомяки? Обычные хомяки?
Ленин сказал: «Коммунизм – это Советская власть, плюс электрификация всей страны», но Хрущев, который лезет во все щели и к каждой бочке затычка, дал свое определение: мол, коммунизм – это полная химизация всей страны.
И началась эта химизация, от которой всех трясло. Мы знали до этого, что химия – удел одиночек, чудаков-ученых в закрытых институтах, откуда если что и выходит, то для себя же, в смысле для государства, а нас никогда не коснется, но тут нас всех накрыло этой ядовитой волной…
Слово «химия» стало писаться с большой буквы, ударными темпами строятся заводы по производству химических удобрений, в массовом количестве появились ядовитые удобрения, которые убивали всех-всех насекомых, и в продаже впервые появились не червивые яблоки.
Правда, осторожные люди по-прежнему предпочитают покупать только червивые, это гарантия, что яблоко не отравлено ядами, а червяка можно аккуратно вырезать ножом и выбросить, зато сам не отравишься, однако большинство населения такие вот румяные, налитые соком яблоки покупают с энтузиазмом.
Появились новые сорта яблок, груш, слив, из вишен сперва появилась шпанка, так называли испанскую вишню, а потом и вовсе привезли неведомую экзотическую черешню, особый сорт вишен: крупные, сладкие, совершенно без раздражающей кислоты, с большим количеством мякоти. Забегая вперед скажу, что постепенно черешни практически полностью вытеснили привычные вишни. Теперь уже вишни воспринимаются как экзотика, а черешня – привычное блюдо.
Ежедневно идут ликующие репортажи, как с самолетов опыляют огромные площади, и от этого опыления гибнут все вредители сельского хозяйства. Строятся все новые заводы по изготовлению химических удобрений, к ним прокладываются новые железнодорожные ветки, потом оттуда в села и деревни идут эшелоны с химикатами.
На всех станциях уже высятся горы этих химикалий, которые не успели вовремя вывезти, и теперь все это превратилось в камень. Отдают под суд председателей колхозов, что берут эти химикалии, раз уж сверху заставляют, но тайком сваливают в овраги. Поля покрывали таким количеством химикатов: одни – для урожайности, другие – убивающие сорняки и насекомых, что достаточно одного дождя, чтобы в соседних реках погибала вся рыба и вообще гибло все живое.
В быт вошли слова «гербициды» и «пестициды». Одни убивают вредные растения, другие – насекомых. В том числе и пчел, что пробуют собирать мед, дуры.
А в Антарктиде уже появились пингвины, насквозь пропитанные дустом. Как известно, он нерастворим, из организма не выводится, а только накапливается, пока не задерешь лапти кверху. И через тысячи лет будет убивать и убивать, а потом еще убивать.
Но, конечно, не Хрущев на самом деле виноват, хотя это привычно связывается с его именем: просто тогда еще никто не знал минусов любой химии, а уж поголовной и тотальной химизации – так и вовсе. Во всем мире была эйфория и всеобщее ликование, надежды, что всесильная химия разом решит все проблемы.
Если правду – то она в самом деле большую часть проблем решила. И впервые сумела накормить постоянно вымирающие от голода Африку, Индию, Индонезию, Бирму и прочие малоразвитые страны. Их вежливо называют слаборазвитыми, но на самом деле понятно, что это совершенно неразвитые, если сравнивать с европейскими.
Журналисты как одурели: чуть ли не каждый день изобретают новое название нашему времени: атомный век, век полимеров, век химии, а каждую стройку объявляют стройкой века.
Я бурчу, что это все глупо: сейчас только середина века: шестидесятые годы – как можно назвать что-то стройкой века, как будто знаешь наперед, что в семидесятые, восьмидесятые или девяностые уже ничего не будет построено?
Увы, при чем здесь глупо или не глупо, главное – сенсация, яркий заголовок, интересный текст. И неважно, что брехня, зато интересно.
В начале нашей эры население земного шара составляло около 200-300 миллионов человек. К 1000 году практически не увеличилось и оценивается примерно в 275 миллионов человек. К 1650 году достигло 545 миллионов, в 1800 году – 906, в 1900 – 1608, к 1940 году – это когда я уже был, мне исполнился год! – 2248, к 1950 – 2517, а в 1964 году равнялось 3260 миллионам человек!
Иначе говоря, за последние шестьдесят лет, на которые пришлись две неслыханные по масштабу истребления мировые бойни, – несмотря на это, население земного шара удвоилось за столь короткий срок! В ближайшие двадцать пять лет оно должно вновь удвоиться и к концу ХХ века достигнет примерно шести миллиардов.
То есть если я доживу до пенсии, что проблематично при такой собачьей жизни, то на Земле будет около шести миллиардов! Миллиардов, подумать только…
Нет, это не укладывается в голову.
Тараканы – звери тропические, нежные, капризные. В деревенских хатах типа нашей вечером жара побольше, чем в Сахаре, а за ночь выстывает так, что вода порой замерзает в ведре, а тараканам подай одинаковую тропическую температуру, какую дает паровое отопление.
Рассказывали про одного умника, что ходит в гости со спичечным коробком, полным тараканов, и незаметно выпускает их, чтобы и у других этого добра хватало. В нашем журавлевском доме тараканы не дожили бы до утра…
Диссиденты, диссиденты. В Харькове угрюмо бурчат, что зажрались там в Москве, могут себе это позволить. Попробовали бы подиссиденствовать не в Москве, где полно иностранных посольств, где стадами бродят корреспонденты крупнейших газет Запада, а, скажем, где-нибудь в Челябинске, Иркутске? Или, того хуже, в союзной республике? В том же моем родном Харькове?
Такой смельчак сгинул бы без следа, как и пропадали люди. Я им не прощу своего друга Костю Белобородова. Все это без огласки, все тайно, и никто не посмеет поинтересоваться: что случилось, куда такой-то исчез, потому что и спрашивающего могут преспокойно взять прямо на улице или когда вечером возвращается с работы, потренироваться на нем, обучаясь ломать кости, а также убивать голыми руками, затем отправить, как и остальных, под зеленый дерн в местном лесопарке.
Когда пришло такое странное явление с таким же нелепым словом «обои», мир изменился. Люди освинели, перестали постоянно контролировать себя, что, мол, нельзя слишком близко проходить рядом со стеной и, упаси боже, прислониться! Я уже вижу странный и дивный мир, где люди могут останавливаться в комнатах, в коридорах, как у себя дома, так и в учреждениях, прислонившись спиной к стене! Помня, что они прислоняются не нечаянно, а по своей воле! Прислоняются и – не тревожатся!!! Это будет странный, дивный мир будущего!
Как-то зимой уговорил друзей пойти на речку искупаться. Со мной отправилась большая компания, все намеревались только посмотреть, как сумасшедший Никитин полезет в прорубь, но все получилось намного интереснее. Я из тех лидеров, которые не желают быть лидерами, не умеют и не хотят, инстинктивно предпочитая быть «духовными вождями», но, однако, там, на берегу реки, я всех уговорил раздеться и полезть вместе со мной в прорубь. Правда, сперва сам прыгнул в ледяную воду, поплавал, вылез на край льдины и посидел в позе лотоса, и вот уже человек семь, оставив одежды на заснеженной лавке, полезли в темную воду…
Все были уверены, что обязательно подхватят от своего безумного поступка что-то совсем уж страшное, перед которым даже воспаление легких – пустяк, но на другой и третий день звонили в полном восторге и уверяли, как будто для меня это чудо, что не подхватили даже насморка!
С моржеванием, как и все в моей жизни, похоже на анекдот. Попал туда, как и во многое в жизни, случайно: купался с приятелем довольно поздно осенью, нас увидел некий мужик, оказавшийся тренером, и пригласил вступить в его секцию моржевания на том берегу реки.
Секция располагала домиком, двумя лавками и удобным спуском в воду. Когда замерзала река, то кайлами и топорами прорубывали лед, вылавливали льдинки и готовили полынью для купания.
Я заметил выше по течению добротный дом, поинтересовался:
– А кто там?
– Дикие, – ответил тренер нехотя.
– Кто?
– Кто не прошел медкомиссию, – объяснил он угрюмо. – Кому нельзя купаться в холодной воде.
– А они что… купаются?
– Да, – буркнул он раздраженно, – но это уже на свой страх и риск. Мы за них не отвечаем.
Через неделю ударили морозы, река покрылась льдом. Я пришел в секцию моржевания, где врач после тщательного исследования… не забраковал. Мои физические показатели мастера спорта уже позволяют любое экстремальное чудачество. И все же из любопытства я отправился к диким моржам. Здесь дом втрое просторнее, весело топятся две печки, народ задорный, жизнерадостный, а из снаряжения помимо топоров и прочей мелочи – еще и две бензопилы.