Дома я разлил сливки по стаканам и смотрел, как Лилия, мать двоих детей, впервые в жизни пьет их. Я чувствовал, что у меня самого наворачиваются слезы на эту несправедливость жизни: ну почему, почему она обделяла этого прекрасного ребенка так долго? Ну что это за жизнь, когда взрослый человек, очень даже взрослый, не знает даже слова «сливки»? И что за страна, где целые регионы живут, по сути, за чертой голода, и это считается нормой?
Но дальше случилось то, что обязательно должно было случиться в фирме, где хозяин не вор в законе, что любого достанет и посадит на нож: один из самых близких и доверяемых в фирме решился прокрутить собственную операцию, пользуясь моим полным доверием, и тем самым лишил ее всех денег.
Лиля долго плакала, она вообще легко ударяется в слезы, а сейчас в самом деле горько и тяжело. Даже у меня, толстокожего, ком в глотке.
– Да, – сказал я зло, – нас подставили те, на кого уж никак не могли подумать. Даже не подставили, а именно предали! И сейчас, когда мы на нуле… и даже ниже, чем на нуле, нам теперь не тягаться с могучими концернами. У них есть власть, связи, помещения, техника, производство. Но что-то есть такое, чего у них нет, а у нас есть…
– Что? – спросила она с недоверием.
– Головы, – ответил я почти свирепо. – Есть поле деятельности, когда никакие связи и власти не помогут. Когда садятся двое за шахматную доску, то побеждает тот, кто сильнее. Здесь не помогут ни связи, ни хитрости, ни подлости! На этом ринге мы побиваем и свое жулье, и американцев, и немцев, и всех-всех на свете. Для того, чтобы написать картину, нужно всего лишь холст и краски. Для того, чтобы написать книгу, нужно лист бумаги и огрызок карандаша. Издать мы сумеем… а там мы выкарабкаемся снова. Нужно только издать то, что будет раскупаться и что принесет прибыль. А там посмотрим, когда схлестнемся на равных!
Она смотрела с надеждой. Потом вздрогнула, вскинула брови:
– Но где взять такой суперроман?
– Да, – ответил я, – в этом все дело.
– У тебя… есть какие-то идеи?
– Ты же знаешь, я ими всегда полон.
Мокрые дорожки на ее щеках не высохли, блестели, но пока запруда век уже сдерживала новое море слез.
– Да, но…
– Лиля, – сказал я, – нас осталось двое. Мы не сдаемся. Но попробуем зайти с другого конца. За четырнадцать лет, которые я был под запретом, а затем в забвении, я все время от времени писал. Садился… нет, не за стол, стола у меня никогда не было, а примащивался либо с пишущей машинкой на коленях, либо на подоконнике, но все же писал. Мне было обидно, что вся Россия знает легенды о рыцарях Круглого стола, но редкий слышал о великом воине и маге Олеге Вещем, мало кто знает славянские легенды о богах и героях. Я составил такое…
Теперь мокрые дорожки начали подсыхать. Она спросила все еще сиплым голосом:
– И что у тебя есть?
– Два-три романа готовы к печати, – ответил я. – Они, кстати, уже попутешествовали по издательствам, но везде был отказ… И еще три-четыре написаны на две трети. Плюс куча рукописей с романами, сделанными до половины.
Она смотрела с удивлением, затем в глазах блеснула надежда:
– Ты хочешь…
– Да, – ответил я. – Мы создаем новое издательство. Маленькое, крохотное. Всего ты и я. Ты директор и… все остальное. Вплоть до уборщицы. Нет, включая. А я по старой памяти буду грузчиком. Возьмем в банке или не в банке денег под процент, купим бумагу, запустим мою книгу. Если удастся выпустить крохотных тиражик и продать, то мы выживем. А дальше… Мы все равно выживем! У нас есть отвага, мы умеем работать по двадцать часов сутки, у нас есть мозги!
Слезы начали высыхать, она спросила жадно:
– Как назовем?
– «Равлик», – ответил я, не задумываясь.
Ее глаза стали как блюдца:
– Что это еще за равлик?
– В древнерусском языке так называлась маленькая улитка. Крохотная! Так, кстати, и сейчас называют на украинском, польском и прочих славянских языках. Равлик может стать Змеем Горынычем, если сумеет пройти через множество бед, опасностей, препятствий.
Она замедленно кивнула, я видел как отчаяние в ее прекрасных глазах уступает место расчетливому выражению:
– Да, а потом, если сумеем встать на ноги снова, мы возродим своего Змея. Если прямо сейчас подать на регистрацию… Как ты назвал свой роман?
Вопрос застиг меня врасплох. Я пожал плечами:
– Пока никак. Там речь идет о трех простофилях из Леса, которые выходят в мир, подобный нашему. Просто трое из Леса.
– Пусть будет «Трое из Леса», – решила она.
– Пусть. Я всегда пасую с названиями.
– Но их вроде бы придумывают в самом начале…
– Кто как. Я обычно в последнюю минуту, когда надо сдавать в издательство.
Выпускаем «Трое из Леса», расходится неожиданно «на ура». Похоже, англо-американской фантастикой уже обожрались. Все-таки за советское время нас приучили к высококачественной пище, по крайней мере в жанре фантастики: переводили только лучших, плюс переводчиками выступали прекрасные писатели, как знатоки языка иностранного, так и виртуозы своего. В результате переводные произведения часто получались выше классом, чем оригиналы.
Сейчас же лучшее уже выбрали, хорошего нигде не бывают горы, а теперь пошли на-гора цистерны дерьма, которого в американской фантастике тот же процент, что в любой другой. И, наконец, читателю восхотелось хоть чего-то и отечественного. Это я так, объясняю, хотя, конечно же, хочется сказать, что у меня намного лучше, круче, интереснее… как оно на самом деле, конечно же, и есть.
И хотя тиражи «Троих из Леса» невелики, но повторяем их и повторяем, прибыль стопроцентная, хватает платить за квартиру, офис и склад, выплачивать чудовищный процент: двадцать пять процентов… в месяц! Лилия наконец-то оделась с головы до ног в настоящую фирменную одежду, а не ту, которую сама шила по выкройкам из журнала «Бурда». Конечно, не Версачи, но все-таки концы с концами уже сводим.
– Теперь я наконец-то могу показаться своим, – прошептала она, вертясь перед зеркалом в магазине.
– Родне?
– Не только. Всем, кто отговаривал.
– Ехать в Москву?
– Ехать к тебе. Ни один человек не сказал: езжай! Все говорили: пропадешь, дура. Не смей!
Я развел руками.
– Считаешь, что новой одежды достаточно?
– Ну хоть что-то. Представляешь, что обо мне в Перми рассказывают?
Я невесело засмеялся.
– То же самое, что обо мне в Харькове.
Выпустили «Трое в Песках», а затем и «Трое и Дана», вторую и третью книгу моего цикла. Уходят на улет, читатели требуют продолжения. Я встал перед трудной дилеммой, надо выдавать те книги, что хорошо расходятся, это азбука выживания, но в то же время я в первую очередь – писатель. А это значит, что я самое свободное, независимое и сварливое существо на свете, которое знает все и как, и никто ему слова поперек не скажи, не указывай, не учи, даже не намекивай, что кто-то что-то может знать лучше.
Словом, у меня две уже начатые книги совсем на другую тему, и совсем не хочется писать то, что читатель требует. А вот возьму и напишу не то, что он хочет, а то, что ему нужно!..
Еще через пару лет после колоссальной трескучей рекламы могучее и богатейшее питерское издательство «Северо-Запад» выпускает роман Семеновой «Волкодав». В рекламе роман именуется «русским Конаном», что, собственно, верно, сюжет почти полностью повторяет два американских фильма: «Конан-варвар» и «Конан-разрушитель». Правда, видеомагнитофоны пока еще редкость, а фильмы только на пиратских кассетах, так что «Волкодав» без всяких помех провозглашен первым произведением в русском фэнтези, а Семенову объявили родоначальницей русского фэнтези.
Мои читатели возмущались, как же так, я успокаивал: мол, я – марафонец, и весна покажет, кто где срал. В нашей стране и в нашей неразберихе и не то возможно. Мне, собственно, это до фени, кто есть кто, кого как назовет в угоду своим интересам финансовая группа, но пройдут годы, оглушительная реклама стихнет, дурман развеется, и читающие увидят, кто есть ху.
Уже потом, глядя с высоты опыта и прожитых лет при новой власти, понял, что моя профессия творческого человека позволила в числе самых первых создать частное предприятие… и моя же щепетильность человека свободной профессии погубила его.
Присмотревшись, в бизнес перешли люди из райкомов, горкомов, парткомов. Кто-то приватизировал типографии, заводы, склады с бумагой и картоном, кто-то – сразу даже заводы и многоэтажные здания. Они сразу начали вести дела так, как вели и раньше партийные: по трупам, по трупам, по трупам… Тогда еще не было киллеров, но конкурентов, которые у них же покупают бумагу, у них же снимают помещение под склад для книг и под офис, можно убивать и по-иному.
Их можно, что называется, подставить, их можно подвести тысячью других способов и выставить виновными, а в уже купленной ими газете купленный журналист напишет, что если не умеешь вести дела, то не берись. Человеку не важно, как и почему книга не вышла вовремя, ему дай ее любой ценой. Любой. ЛЮБОЙ. Страшноватое слово, а? Но звучит гордо, а если не вдумываться в страшный смысл, то можно лихо петь: «Нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим!»
Прекраснодушные мечтатели, которые первыми начали как перестройку, так и бизнес, сгинули. Одни в концлагерях, других вытолкали за рубеж, а героем стал отец водородной бомбы, лауреат Сталинской, Ленинских и прочих премий, который к концу карьеры в некоторых аспектах перестал соглашаться с методами построения коммунизма.
И что же? Да ничего. Каждому свое. Может быть, и лучше, что совестливых более беззастенчивые вытеснили… даже попросту вышибли с рынка. И меня в том числе. А то и сам бы постепенно стал таким.
А так снова пишу книги.
Народец стандартен и одинаков, как доски в заборе. Слепо копируют друг друга, даже не подумают сделать шаг вправо или влево.
Более консервативного занятия, чем книгоиздательство, похоже, вообще не существует. Ну, разве что пришла иная техника. Даже дедушка Ленин не трогал книгоиздание, это дядюшка Сталин взял и приказал перевернуть корешок, чтоб у нас и это было не так, как на проклятом Западе.