Это, конечно, тоже особенность новейшего времени, в частности – Интернета. То есть в доинтернетью эпоху козы ходили с козами, а волки с волками, сейчас же рухнули все двери, все запоры. В Корчму, как и на другие сайты, приходят люди разного возраста и разного уровня, что было немыслимо не только в эпоху салонов, но и вообще: где вы видели дом, двери которого открыты действительно для всех?..
В Корчме же, к примеру, двери не просто открыты, но и какой-нибудь школьник, укрывшийся за ником «Потрясатель вселенной», «Супербог» или «Тайфун», еще не проходивший ни одной линьки, начинает яростно доказывать истины своего уровня, что-нибудь типа того, что никаких крыльев не бывает, просто грызешь-грызешь лист, растешь, толстеешь, жиреешь, а потом все, застыл, помер. А если учесть, что таких абсолютное большинство, эту гусеницу обычно поддерживает дружный хор других гусениц, то вообще умолкаешь и надолго переходишь в режим read-only.
Во все века, во все эпохи, при всех правителях, режимах, в западных и восточных странах всегда была проблема накормить народ, накормить желательно досыта, хотя, конечно, это всегда оставалось несбыточной мечтой.
Собственно, это была одна эпоха, протянувшаяся от пещер и до космических ракет. Даже раньше, чем от пещер: от амеб и хламидомонад до полетов в космос. Две трети моей жизни прошли в эту эпоху, когда слово «поправился» означало и «выздоровел», и «потолстел», ибо дородность, то есть тучность, считалась признаком здоровья, а вот худоба – признаком болезни. И само слово «худой» означало не только болезнь, но и вообще все плохое, чего надо сторониться.
И вот пришла странная причудливая эпоха, в которую не смогли бы поверить не только египетские фараоны или римские императоры, но даже такие близкие нам по времени Пушкин, Некрасов, Толстой, Бунин или даже Максим Горький. Да что там Горький.
Эта эпоха нашла отражение в расхожей фразе: чтоб такое съесть, чтобы похудеть? То есть незаметно пришло изобилие, когда исчезла необходимость не только отвозить стариков в зимний лес… добавлю, что это не какой-то истинно русский обычай: во всех странах практиковалось умерщвлять стариков, а переломный момент нашел отражение в сказках, вы все их читали, там молодой парень прячет престарелого отца, а тот мудрыми советами спасает ему жизнь, помогает добыть богатство и принцессу.
Так вот исчезла необходимость не только отвозить стариков на смерть, чтобы остатков хлеба хватило на семью, но исчезла необходимость делать запасы. В том числе и на боках в виде жирового слоя.
Это пришло из развитых стран, Индия, Африка и Латинская Америка все еще голодают, Китай голодать перестал, но проблемы переедания пока что не существует, зато Европа, США а теперь и Россия уже ломают головы: как по-прежнему жрать в три горла: рефлексы голодного существования так просто не задушишь, но в то же время не толстеть безобразно?
Сегодня был у одного приятеля, его внук продемонстрировал мне стилизованные под старину катану, топор, меч, а еще показал пишущую машинку и начал объяснять, с какой стороны вставлять лист:
– Только клавиш надо не просто касаться, – говорил он, возбужденно сверкая глазами, – а бить!.. Понимаете, бить! Только силой удара пальца срабатывает система рычагов, один из них поднимется и, размахнувшись по дуге, с силой бьет по чернильной ленте, пропитанной особым составом! Эта лента ползет прямо по бумаге или в миллиметре над нею, а на рычажке,видите, припаяна литера… ну, точно такая, какие сделал Гуттенберг!.. ее оттиск и остался на бумаге. Если слабо ударите, то оттиск будет слабым, если совсем слабо, то рычаг вовсе не коснется бумаги, а если чересчур сильно, то металлическая литера прорвет и ленту, и бумагу.
– Гм, да не может быть, – сказал я.
– Может! – вскричал он. – Потом, я читал, пришли на смену электрические, когда человек ударом по клавише только замыкал электрическую цепь, а рычаг поднимал электромотор, он даже передвигал каретку, но электрические почему-то не прижились. Наверное, были слишком сложные?
Да, подумал я, наверное. Электрические страшно шумели, жрали электричество, как подводные лодки, грохотали, каждое прикосновение по клавише подбрасывало машинку, а когда доходило до конца строки, машинистка хваталась за нее руками, ибо каретка, возвращаясь, разгонялась и била в ограничитель с такой силой, что с каждым ударом придвигалась к краю стола. Для этих пишмашинок наверняка не разрабатывали особые моторы, а использовали готовые, например танковые, потому такие машинки держали только в крупных производственных объединениях, а дома в квартире нельзя, соседи из-за мощного грохота будут стучать в стенки и вызывать милицию даже днем.
Для старшего поколения все еще в диковинку, что в почтовый ящик бросают бесплатно газеты, рекламные брошюры, проспекты, целые каталоги с прекрасными цветными иллюстрациями. Старшее поколение помнит, как газеты собирали, укладывали стопками, хранили, чтобы потом обменять на талончик, по которому когда-нибудь смогут купить, выстояв в жуткой очереди, интересную или просто дефицитную книгу.
Ни Лилия, ни я долго не могли привыкнуть, что в почтовые ящики бросают бесплатные (!) газеты, да еще такие многостраничные, яркие, многоцветные. На входе в магазины раздают цветные проспекты на прекрасной бумаге, а продукты упакованы в такую изумительную тару, что сама по себе украшение квартиры. Совсем недавно мы копили бутылки, отмывали и сдавали, в том недавнем мире трехлитровые стеклянные банки на вес золота – универсальная тара для всего-всего, но сейчас многие продукты уже расфасованы в одно-двух-трех-пятилитровые пакеты и ведерки с плотно подогнанными крышками, выбрасывать до слез жаль, но и сохранять глупо: следующая порция в такой же точно таре, куда столько?
По жвачнику мелькнула реклама новенького майонеза: «…капуста брюссельская, колбаски немецкие, перец болгарский, оливки греческие, креветки турецкие, семга норвежская…», еще чего-то целая куча, не запомнил, ну и гордая концовка, та, что майонез-то нашенский, домашний, фабрики такой-то, без него – никуда. И все обращают внимание только на этот самый майонез, потому что все остальное: капуста брюссельская, колбаски немецкие и все-все из самых разных частей света – знакомо, привычно, буднично.
Да, никто из сегодняшних людей и ухом не ведет на такое невозможное совсем недавно чудо, никто не вскакивает с криком изумления и недоверия!
А если еще добавить совершенно немыслимое: все это ставят передо мной… или перед вами – не жалко, заботливые женские руки в разгар зимы? Но для нас это так привычно, что ни ухом, ни глазом. А ведь подобное было недоступно даже всесильному товарищу Сталину, генералиссимусу и отцу народов, не было доступно божественному Ленину, знаменитым Черчиллю или Рузвельту, не говоря уже о всяких там императорских величествах и высочествах, помазанниках Божьих, королях, шахах, падишахах и магараджах.
А вот вы – жрете, хоть бы что! Хотя вроде бы не императоры.
Жара, зной, озверевшее солнце печет так, что асфальт не просто прогибается под ногами, а буквально течет. Я иду с привычно расстегнутой рубашкой, на редкость жаркий день для столицы, на улицах не только подростки, но солидные и степенные мужчины, нисколько не стесняясь свисающих до колен животиков, ходят по улицам в шортах и обнаженные до пояса. Есть уже загорелые, есть бледные, как недокормленные куры, но не чувствуют себя изгоями общества. Женщины ходят, все еще прикрывая грудь, но уже чисто символически, и когда я написал в одном романе, а потом и во втором, что в недалеком будущем часть женщин станут тоже ходить обнаженными до пояса, поднялся крик, возмущение и косяком пошли всяческие предположения, что у меня сдвиг на почве эротических хвантазий.
Начинаю постигать, почему пенсионный возраст установлен на рубеже 60–65 лет. Постигаю на своем опыте, ибо нет отца, который мог бы подсказать на своем примере, но зато свое, открытое собой, врезается лучше.
Итак, я все еще силен и здоров, могу посадить Лилию на плечи и пробежаться с нею, с удовольствием гоняю на велосипеде по лесу, и половые гормоны все еще в норме, хочу и могу, однако… все чаще наступает грозное равнодушие.
А вот ни фига не работается, ибо нет того азарта, что заставлял вкалывать раньше. Нет и необходимости, ибо уже заработал на безбедное доживание оставшихся лет, а в миллионах ну вот нет потребности, нет. Равнодушно смотрю на романы, начатые, недописанные, задуманные… Слезть бы с дивана да поиграть в компьютерные игры, за последний месяц вышло три или четыре стоящих, но и то если сперва дерябнуть крепкого кофе, кто бы принес прямо к дивану…
В двадцать лет за девчонкой бегал на другой конец города и возвращался пешком к утру, опоздав на последний троллейбус, в тридцать мудро предпочитал пастись в своем районе, ведь подрастают свои дети, долг перед матерью-природой в какой-то мере выполнен, размножился, в сорок – в своем микрорайоне, а то и в доме, даже в подъезде, чтобы, значится, перебежать в трениках, в шестьдесят брал уже то, что само забредет в гости… А теперь, когда сильно за шестьдесят, чтобы оно еще и само залезло сверху. Лень. Все лень, все по фигу. Веют ветры и возвращаются на круги своя, и так далее, словом, а на фиг оно все нужно, все бесполезно, все тупые, один я такой замечательный, что все понимаю и потому ничего не хочу.
«Проблемы с женщинами»… Почему-то молодежи кажется, что в тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят лет, это в зависимости от возраста самого спрашивающего – обязательно наступают «проблемы с женщинами». Именно от возраста. Признаюсь, сам так думал. Но вот постепенно проходил все стазы жизни, от личинки до имаго, а затем до очень даже матерого имаго, и убеждался в мудрости природы, которая отрегулировала все таким образом, что проблем в этом деле нет, но по бабам уже не ходишь, хотя в двадцать лет так прямо порхал, носился, как стрекозел, как трудолюбивая пчелка, стараясь выполнить сверхзадачу природы: перетрахать все, что движется! И что не движется, ибо указано свыше: плодитесь и размножайтесь.