занимаешься. Братишка твой Володька много кричит. Не сердись и не забывай. Любящий тебя папа.[239]
«Грусть твоя передаётся мне…»
В середине июля 1888 года Борис Адамович завершил своё начальное военное образование в числе лучших выпускников корпуса. Остались позади экзамены и летний полевой лагерь. Приехав на дачу к матери и сестре в Стрельну, он наслаждался солнцем, теплом, морем, покоем и общением с родными ему людьми, восполняя силы перед новыми испытаниями.
Для продолжения офицерской карьеры его выбор пал на 2-е Константиновское военное училище, одно из трёх существовавших на тот период пехотных учебных заведений армии[240]. Когда-то в его стенах (до 1863 года — Павловского кадетского корпуса) проживала семья его матери, учились трое его дядьёв и служил в должности эконома дед — надворный советник и кавалер А. Ф. Байков.
Короткое стрельнинское наваждение очень быстро растворилось в балтийской дымке, и 1 сентября юнкер младшего курса 2-й роты начал военную службу. Новая, непривычная и оттого казавшаяся чужой обстановка с незнакомыми лицами вокруг угнетающе подействовала на 17-летнего юношу, породив неверие в свои командирские качества.
Из письма матери к Борису от 2 октября 1888 года:
…Грусть твоя всецело передаётся мне. Каждое твоё страдание я переживаю вдвойне. За тебя и за своё бессилие снять его. Может быть, когда ты будешь читать это письмо, твоё настроение уже изменилось и тогда тон моего письма будет излишним. Но сейчас мне так жаль тебя, что хочется серьёзно поговорить с тобой. Мы во многом обездоленные люди. Наш мир уже видимого мира других. У нас почти нет родных и мало друзей, а потому мы должны жить иначе и нести больше обязанностей. Если мы не будем искренне и крепко связаны между собой, если не будем глубоко правдивы и честны, готовы буквально положить друг за друга душу, то мы должны пропасть. По крайней мере, нравственно. Нам надо всё завоёвывать — место между людьми, их уважение и добиться, чтобы невольно они отдавали нам справедливость. Как, по-твоему, мы можем дойти до этого? Именно усвоив себе строго нравственный и в то же время трезвый взгляд на жизнь. Мы все честны и верны от предков своей родине, государю. Но этого мало, это только основа. Мы никогда не должны позволять беспричинной тоске овладевать нами, опускать руки от того, что сердце рвётся к какой-то другой жизни. Совсем не той, что окружает нас…
Не жить будущим потому, что оно неминуемо вытекает из настоящего. А настоящее — это каждый переживаемый час и глубокая ответственность за него. Уже сейчас ты становишься опорой семье, так как у нас нет её отца. Но есть молодая сестра и не старая мать, которым нужна сила. И она в твоей любви, уважении, отношении к нам обеим. Ты наша опора и защита…[241]
Психологический барьер во взаимоотношениях со сверстниками вскоре был преодолён, судя по присвоению Борису Адамовичу воинских званий унтер-офицера, младшего и старшего портупей-юнкера[242].
Заречный «палаццо»
Паводок Туры 1889 года принёс жителям и владельцам заводов Заречья новые беды. И вновь среди членов думского комитета по наводнениям — Филимон и Фёдор Колмогоровы. Хлопоты, заботы и понесённые семьёй убытки в моральном плане компенсировало Высочайшее пожалование самого младшего из сыновей кожевенника царским орденом.
Инженер Александр Колмогоров первой же наградой — орденом Св. Станислава 3-ей степени[243] — превзошёл 65-летнего отца особенностью отличия. В дальнейшем он удостоится и других более высоких наград, но до ленты ордена Св. Александра Невского, на которой купец Филимон Колмогоров получит свою четвёртую золотую медаль «За усердие»[244], не дослужится никогда.
Зиму 1890 года большая семья Колмогоровых встретила в новом и только что отделанном дворце, ставшем бесспорным украшением Зареки. Из прекрасного лицевого кирпича с парадным балконом со стороны Мостовой улицы и большими окнами 2-го этажа по всему периметру здание уступало своей значимостью только Вознесенско-Георгиевскому храму этой части города.
Парадный зал второго этажа поражал приглашённое на освящение избранное городское общество внутренним убранством и громадностью пространства. Даже просторные подвалы дома, возведённого на пойменных грунтах, оставались совершенно сухими. Заметили гости и невысокие ступени внутренней лестницы, устроенной, как оказалось, по желанию хозяина. Замысел Филимона удивить и поразить и на этот раз удался в полной мере.
Выстроенные в эти же годы виноторговцами братьями Дмитриевыми и купцом Колмаковым кирпичные особняки (на пересечении улиц Спасская/Перекопская, Царская/будущая Голицынская) явно проигрывали заречному «палаццо».
В благодарность Вседержителю, сподобившему узреть свершившееся, семья Колмогоровых в октябре 1890 года основала Воскресенскую церковно-приходскую школу, оставаясь до самой своей смерти её попечителями. К концу 1900 года их стараниями учебное заведение окончили около 300 детей[245].
Признание наследником
В конце сентября 1889 года Д. Адамович — второй помощник капитана элегантного двухтрубного каспийского колёсного красавца «Князь Барятинский» — получил неожиданную телеграмму от присяжного поверенного Корейского: «Поздравляю признанием сыном наследником. Приезжайте». Дождавшись постановки парохода на зимний ремонт, Дмитрий поспешил в Москву.
Адвокатам Надежды Александровны удалось добиться пересмотра постановления московского окружного суда от 19 ноября 1888 года, руководствуясь прецедентом гражданского кассационного департамента, изменившего взгляд российской практики на доказательства законности рождения.
На основании предположения римского права (отцом признаётся тот, на кого указывает законный брак) и французского (отцом ребёнка, зачатого во время супружества, считается муж) ребёнок считается законнорожденным, если рождение его не было скрыто от мужа матерью или когда супруг, зная о его рождении, не оспорил этой законности судебным порядком. Чего Афанасием Лухмановым сделано не было.
В результате Московская судебная палата (по 1-му департаменту), оставив доводы поверенных семьи Лухмановых «без уважения», отменила прежнее судебное решение и признала семейные и имущественные права истца. В восторженных чувствах от скорого обладания наследством, Дмитрий выправил у градоначальства новый паспорт на имя Дмитрия Афанасьевича Лухманова и справку для узаконения мореходных документов на новое имя.
Если для адвокатов и сиявшей от счастья Надежды Александровны только начинался второй этап тяжбы за отчуждение у семьи Лухмановых львиной доли её богатств, то 22-летний вольный штурман, вернувшись на Каспий, посчитал дело выигранным и на радостях решил непременно жениться!
Не особенно утруждая себя поисками возлюбленной, молодой моряк и потенциальный богач остановил свой выбор на первой приглянувшейся ему бакинской выпускнице-гимназистке с именем обожаемой им матери. К сожалению, мы не знаем даже девичьей фамилии невесты.
Приведём одно из немногих сохранившихся её писем к Борису Адамовичу. Из Баку в С.-Петербург от 11 декабря 1889 года:
…Получила твоё письмо (первое ко мне). Чем же я Вас так расположила к себе, голубчик? На Рождество (январь-февраль) рассчитываем с Митей быть в столице. Он сейчас в числе старших запасных помощников на том же жалованьи (кроме столовых). Завтра переходим на новую квартиру, так как эта сырая, даже Митя приболел и несколько дней лежал в кровати. Платить придётся 15 рублей. Жизнь здесь дорога. Наш адрес: Баку, Никольская ул., дом Тер-Степановых. Чем была больна твоя мама? Слава Богу, что ей лучше. Тебе тоже не полагается хворать. Где будешь служить? Мой покойный папочка и брат служили в Ширванском полку. Целую тебя, а ты за меня маму и Маню. Надя[246].
Игра судьбы
Изнурительные судебные хлопоты и процессы в Москве и С.-Петербурге о наследстве сына, о расторжении церковного брака с Колмогоровым, о получении нового паспорта и вида на жительство, заботы о доме, детях и личная жизнь с М. Ф. Гейслером не оставляли Надежде Александровне времени ни на что иное.
Литературные переводы, которыми она подрабатывала в книжном издательстве Поставщика Двора Его Императорского Величества Г. Шмицдорфа (Невский проспект, 6), носили скорее эпизодический, чем постоянный характер. Но по мере таяния надежд на скорое обладание чужим богатством вдова подполковника Лухманова (именно это положение и фамилию она теперь обрела официально) решилась искать постоянного себе заработка. Тем более, что 30-летний «близкий друг», получив вместе с дипломом гражданского инженера и право на чин коллежского секретаря, как-то неожиданно прозрел и охладел в своей странной страсти к… 50-летней сердцеедке. Принятый в начале 1890 года на службу в Министерство Императорского Двора смотрителем зданий придворной певческой капеллы, он даже съехал на другую квартиру, продолжая, впрочем, оплачивать съёмное жильё предмета своего обожания.
Из письма Мани к Борису от 6 апреля 1890 года:
Мама попала в редакцию юмористического журнала «Шут». Перезнакомилась со всеми, и трое из них собрались у нас. Удумали издавать свой собственный журнал «Вестник». Понятно, к Мишеньке (надо минимум 1000 рублей). Тот сперва — на дыбы, но потом согласился. Итак, их четверо. Контора будет у нас в квартире, секретарём — я. Вчера собрались, составили программу.
С 1 июня надеемся открыться, а с июля уже 1-й номер