На крыльце главного губернского храма государева сына с блестящей свитой встречал епископ Тобольский и Сибирский Преосвященнейший Иустин в окружении избранного духовенства в белых ризах. После краткого приветствия, приложения Николая Александровича к кресту и окропления святой водой под звуки хора «Днесь благодать святого духа нас собра» и колокольный звон процессия проследовала в собор.
За молебном, благословением Его Высочества святой Абалакской иконой Божьей Матери «в серебряной позлащённой ризе» и её целованием последовало посещение ризницы. Здесь Государь-Наследник изволил осмотреть храмовые реликвии и припасть к жезлу своего прародителя — патриарха Филарета Никитича, одарившего им в 1620 году на служение в земле Сибирской подвижника и первого Тобольского архиепископа Киприана[259].
Далее великий князь удостоил своим посещением дом епископа, губернский музей, памятник Ермаку и изволил принять в дар альбом видов музея, оленью доху, шкатулку и модель памятника Ермаку из мамонтовой кости. Уже в темноте он проехал по городу и в 1 час 10 минут пополуночи отбыл под колокольный звон в Омск. Наиболее восторженная тобольская публика с музыкой и криками «ура» сопровождала на пароходе «Сибиряк» Высокого гостя до Абалакского монастыря.
Утром от имени цесаревича были розданы многочисленные подарки: епископу — светографический портрет наследника с автографом; священнику Н. Скосыреву — золотые часы с гербом; ключарю собора — золотые часы с вензелем великого князя; городские головы С. М. Трусов, А. А. Мальцев, тобольский полицмейстер А. А. Каверзин удостоились золотых перстней с бриллиантами и т. д.
Благодарные «нестяжатели» ещё пять дней с колокольным звоном служили молебны о здравии и благополучии щедрому дарителю, закончившиеся 15 июля народным гулянием на городской площади и в Ермаковском саду.
Уставшие, едва не занемогшие, отец и сын Колмогоровы возвратились домой после вечера и ужина, данных Тобольским Обществом 11 июля в зимнем помещении Общественного собрания для депутаций губернских городов[260]. Они и оставили нам свои впечатления от поездки, подтверждаемые официальными публикациями тех лет.
Филимон Степанович отказался и от членства в новом составе городской думы, и от председательства в попечительном совете женской прогимназии, передав его в 1891 году в руки сына Григория. Исключением можно считать его согласие на выборы в 1892 году в действительные члены комитета Тобольского губернского музея (принятого 31 августа 1891 года под Высочайшее Покровительство Государя-Наследника Цесаревича и великого князя Николая Александровича) вместе с тюменскими купцами П. А. Андреевым, А. И. Текутьевым и другими.
Отлаженный и стабильно работающий завод фактически перешёл в руки его сыновей: управленца-коммерсанта Григория и юриста Фёдора. Уступая их настойчивому желанию иметь по примеру успешных заводчиков собственный пароход, Филимон согласился вложить капитал в строительство 85-сильного судна «Владимир» и двух барж к навигации 1892 года[261].
Но летом город поразила очередная эпидемия холеры, унёсшая на этот раз, помимо многих других, и жизнь купца единоверца П. И. Гилева — основателя Торгового дома своего имени. Брали годы своё и над Филимоном. От главы семейства, страдающего приступами болей в желудке, близкие всё чаще и чаще слышали мрачные прибаутки вроде: «Был конь, да изъездился» или «Пора костям на место».
Он мог гордиться тем, что ему удалось в этой жизни: создать образцовое кожевенное предприятие, одно из крупнейших в губернии; занять подобающее место в купеческой элите города 1860–90 годов; дать достойное образование трём из четырёх своих сыновей; построить дом, памятник архитектуры Заречья (сохранившийся и до наших дней — ул. Щербакова, № 4); выслужить потомственное почётное гражданство; удостоиться профессионального признания на промышленных выставках России (бронзовая, серебряная, золотая медали); быть пожалованным двумя императорами «иконостасом» из пяти шейных наград «За усердие», в том числе четырёх золотых на орденских лентах, включая Александровскую.[262]
Часть восьмая(1890–1898 гг.)
В Кексгольмском полку
10 августа 1890 года по завершении полевых маневров в военном лагере Красного Села под Петербургом старший портупей-юнкер Борис Адамович получил свой первый офицерский чин подпоручика. Окончание училища по 1-му разряду открывало ему возможность распределения в гвардейские части армии. Его выбор пал на один из трёх самых старых петровских полков — Семёновский. Ввиду отсутствия вакансии кандидат не счёл для себя зазорным временно определиться в Кексгольмский гренадерский императора австрийского полк, основанный Петром Великим в 1710 году и квартировавший с 1862 года в казармах Варшавской Александровской цитадели. За многочисленные ратные заслуги и отличия он входил в состав 3-ей гвардейской дивизии, именуемой за глаза столичной армейской элитой «суконной гвардией».
После долгожданного 2-х месячного отпуска, проведённого в кругу родственников в имении отца при селе Петровцы на Украине, подпоручик 6 октября прибыл в Варшаву. Легко войдя в офицерскую среду и отказавшись от перевода на открывшуюся вакансию в гвардейскую столицу, Борис Викторович навсегда связал свою судьбу со ставшим ему родным Кексгольмским полком, вписав в дальнейшем в его летопись несколько ярких страниц.
Наряду со службой он участвует в создании музея полка (второго по времени образования в армейских частях), становится его первым хранителем, а с октября 1896 года и историографом.
С удивлением он обнаруживает в списках кексгольмцев 1796–98 годов своего прадеда по материнской линии и его брата — прапорщиков Ф. А. и Я. А. Байковых; в списках 1835–49 годов — родственников по линии прабабушки Доротеи Германовны баронов фон-Пфейлицер-Франк — прапорщика, позднее штабс-капитана К. А. Франк и прапорщика, позднее майора — ФА. Франк.
Свою литературную деятельность Борис Викторович начал поэмой «Карагачская годовщина», посвящённой памятному бою одного из батальонов Кексгольмского полка в русско-турецкой войне 1877–78 годов, опубликованной в военно-литературном журнале «Разведчик»:[263]
…С закатом Карагач туманный
Тревожно дремлет, — грозный сон
Восстал пред ним и голос бранный,
Орудий гром и сабель звон
Он в страхе слышит: вот «ура»
Несётся мощно, залп, удар!..
Войны кровавая пора
Пред ним восстала… Смерть, пожар…
Ура! Аллах! Моленья шёпот,
Восторг и ужас, месть, позор,
И гнев, и счастье, плачь и ропот,
Врага надменный, гордый взор…
В столичном «Военном сборнике» (№ 10 за 1893 год) появилось и его первое историческое повествование «Участие Кексгольмского полка в морском Чесменском походе 1769–74 гг.».
Быстро проявившиеся способности недавнего юнкера в сочетании с ревностным отношением к службе послужили причиной направления его в Николаевскую академию Генерального штаба[264] и почти одновременного производства в поручики. Сыну удалось сделать то, чего не смог его отец, — сдать экзамены и быть зачисленным в самое престижное военно-учебное заведение империи.
Но проучившись почти полгода[265], офицер был вынужден похоронить свою мечту «по домашним обстоятельствам». Надежда на материальную поддержку от отца не оправдалась. Имея вторую семью с четырьмя малолетними детьми, тот был не в состоянии оказывать помощь взрослому сыну от первого гражданского брака. Не могла помочь и мать, перебивающаяся мелкими литературными заработками в столичных газетах.
В утешение о несбывшихся мечтах Борис Адамович удостоился редкой среди военных и первой в своей жизни монаршей награды[266] — бриллиантового перстня в 4 карата с вензелем шефа полка. Таким оригинальным подарком император Франц Иосиф решил осчастливить всех офицеров-кексгольмцев в связи с 80-летием австрийского императорского шефства над ними.
Задумав написать к 200-летию полка более полную его историю, Б. В. Адамович в течение ряда лет на несколько месяцев в году будет командироваться для сбора материалов в архивы — Московский военный и Главного штаба в С.-Петербурге.
Повторный брак
Григорий Филимонович Колмогоров после ухода с поста директора Городского общественного банка оставался по 1902 год членом учётного комитета временных его отделений на Ирбитской и Ишимской ярмарках, обслуживая в полной мере и коммерческие интересы завода отца.
30 марта 1892 года, желая реализовать своё право на классный гражданский чин, он поступает на государственную службу в тюменский «Приказ о ссыльных», но 12 января следующего года выходит в отставку, сохранив за собой чин коллежского секретаря до конца жизни.
Принёс изменения этот год и в жизнь 34-летнего коллежского асессора А. Ф. Колмогорова — 5 марта по докладу министра внутренних дел он был Высочайше утверждён в звании добровольного директора тюменского отделения Попечительного о тюрьмах комитета.
Но главным событием для него стало второе бракосочетание. Минуло 6 лет с отъезда Надежды Александровны и фактического распада семьи. Их сыну Григорию исполнилось 14 лет. Дошли до Тюмени и известия о полном фиаско многолетнего судебного разбирательства по искам его жены и о плачевном итоге самого судебного процесса.
Но решив жениться и даже имея личный печальный опыт «неравного брака», Александр Филимонович впал из одной крайности в другую, аукнувшуюся ему на старости лет.