Девушки тоже есть, но их мало, да и одеты они совсем по-мужски. Ни на одной нет юбки, только штаны. Мы выкатили за город, здесь кругом один и тот же вид — сплошь лес, изредка его разрежают деревни. Эстон умолк. А я? Я наконец смог погрузиться в свои мысли.
Кто мне Эстон? Соперник? Конкурент? Друг? Союзник — вот то самое верное слово По всему видно, что он меня едва терпит, но очень старается быть дружелюбным, вежливым, оказывает поддержку, будто бы я теперь и не раб. Как же я отвык за последние дни своей жизни от столь привычного прежде обращения! Какое счастье вновь очутиться в обществе аристократа, пусть ненадолго, но ощутить себя равным ему. И все же, я помню, как он мне угрожал там, у школы, как выудил из меня обещание поддерживать мир в гареме.
И вновь волна ярости вскипает в душе! Эстон меня и соперником своим не считает, лишь постельной прихотью своей жены. И я не представляю, какую власть надо мной ему дала метка эльтем на запястье. Темная роза стремится распустить лепестки на угольно черной коже красавца-дроу. Моя Диинаэ наградила соперника этой меткой.
Тем Эстон холит и лелеет свой знак, отнюдь не рабский, как на мне самом. Он обводит лепестки розы пальцем по кругу, будто бы прихотливо ласкает женщину, ее нежное тело. Мою женщину, ту самую, о которой мечтаем мы оба. Я с омерзением представляю пышную церемонию их брака, знать, которая была на нее приглашена в качестве гостей, слова клятвы, прикосновение Диинаэ к запястью своего жениха. Эльтем меня предала, не стала думать о моих чувствах, не посчитала для себя важным чувства своего раба. Особенного, как говорит Эстон.
Я сгораю от ревности, ярости и стыда. Едва могу терпеть мягкий взгляд Эстона на себе. Знаю, точно знаю, что он обо мне думает, кем считает. Вещью, не больше. И я готов отказаться теперь от эльтем, не хочу ее знать. Лучше умереть с достоинством, чем быть никем. Я просто не могу представить, как посмотрю в глаза Эстона, если мы с ним столкнемся в особняке, возле спальни Диинаэ. Не смогу склонить головы, не смогу и держать спину прямо. Даже не любовник, прихоть жены, так он меня назвал при директоре лицея.
— Альер, обними моего пасынка за плечи, он задремал.
— Да, разумеется, господин, — сиплю я, и ненависть хлещет в голосе, я не могу ее удержать в себе.
Дроу даже не маг, уверен, что он и меч давно не держал в руках, леса здесь просторные и большие. Столько земли кругом, в багаже экипажа есть лопаты.
— Решает эльтем, стоит помнить об этом, — хмыкнул Эстон.
— Не только она. На мне нет ошейника.
— Тише, юный тем может услышать, да и другие тоже.
— Я и сейчас могу решить свою судьбу за себя.
— Ты ошибаешься, — голос Эстона обманчиво мягок и совсем тих, — Ты никогда не посмеешь причинить боль той, которую любишь. Ни своей смертью, ни моей. Так или иначе, мы оба ей дороги. Тебя она купила, со мной заключила брак.
— Сделку, — поправил я.
— Ты в ее жизнь проник тоже как результат некоей сделки. Тридцать серебрух — твоя цена. Полновесных, прости, я забыл.
Я багровею. Пальцы словно сами собой начинают плести замысловатое заклинание. На мое запястье опускаются прохладные пальцы дроу.
— И только Диинаэ решать, кого она станет пытать своей страстью. Полагаю, ты познаешь ее первым.
— А потом?
— На все воля женщины. Мы оба принадлежим ей. Ты не посмеешь меня убить из любви к этой женщине, я не посмею убить тебя из уважения к ее воле. Но есть еще Сергей.
— Папа? — юноша завозился между нами, резко проснулся.
— Да, сынок, — скорбно откликнулся на его голос родной отец.
— Ничего, — парень поспешил отвернуться к окну, таращится заспанными глазами на верхушки елей. Автобус свернул на боковую дорогу.
— Тем Денис, вы голодны? У меня есть провиант из кафе.
— Нет, спасибо, я сыт.
— Как хотите.
Денис
Нас выгрузили из автобуса на берегу какого-то озера. Ветер и дубак, кругом никого! Альер и папа похватали лопаты, Эстону досталось древко от флага. Сам флаг у меня. Идем куда-то вперед по тропинке. Альер учесал немного вперёд строевым шагом. Эстон держится чуть ближе ко мне, но все равно далеко. И только папа шагает последним, вздыхает через раз. Сгорбленный, жалкий, еще и хромает немного.
— Ты прости меня, сыночек, зря я на тебя так. Просто костюм и вправду было жалко. Думал, ты специально со мной так поступил, а выходит, случайно.
— Да, ничего. Это ты меня прости.
— Я очень перед тобой виноват. Старался заработать, думал, вернусь — заживем втроем. Мама твоя наконец-то не будет меня попрекать. Уедем во Францию, купим там домик. Чтоб все у тебя было, как надо, лучше, чем у других. Я на твое будущее работал, сил не жалел. Чтобы ты не как я, а чтоб сразу! Хорошая школа, институт, языки, карьера. Чтоб тебе не пришлось пахать на стройке с юности. От такой работы потом, знаешь, как суставы ломит всю жизнь? Аж выкручивает. Но ничего, я потерплю.
— Мгм, — я не знал, что ответить. Слова застряли колючим комком в горле. Мне действительно было жалко отца. Очень жалко. Я даже не стал вырывать свою руку из его теплых пальцев.
— Даже бабушке твоей денег не высылал, думал — она потерпит. Все копил, работал сутками, мерз на северах. Там зарплата побольше. Вернулся, а жена не дождалась. Променяла меня на богатеньких! Так это больно.
— Тебя не было четырнадцать лет. Как бы мама тебя дождалась?
— Верные жены и дольше ждут мужа. Просто твоя мать не такая. Пропащая она, продалась за тугой кошелек. И тебя продала. Ты же этого Эстона любишь, я же вижу. Даже в автобусе со мной рядом не сел.
— Да я как-то и не подумал.
— Шею так ломит, — отец неуклюже перебросил лопату с плеча на плечо.
— Может, давай я понесу?
— Вот еще, стану я сына мучить.
— Но тебе же тяжело.
Я отобрал у папы лопату, закинул ее себе на спину.
— Вот и остался я без жены, без сына на старости лет. Все у меня украли. И молодость, и здоровье свои я на вахте оставил.
— А, но я же с тобой?
— Разве?
— Ну, да.
— Давай сгоняем во Францию? На неделю? Поживем вместе, матери теперь все равно не до тебя, у нее эти, — в глазах папы стояли слезы, — Захочешь, так и останешься.
— У меня школа, выпускной класс.
— Ну, думай сам, сынок. Тебе решать. Ты только помни, что маме скоро будешь совсем не нужен.
— Ммм.
— Она уже тебя променяла. Ты просто этого не заметил. Подарками откупается, да?
— Ну, нет.
— И Эстон тебя никогда не полюбит по-настоящему, так, как я. Он только сейчас тебя балует, чтоб маме твоей понравиться. Играет роль добренького папочки. Не успеешь оглянуться, воспитывать начнет. А может, просто выпроводит из дому. Кинет в какой-нибудь закрытый пансионат. И будешь ты учиться там круглые сутки, пока мать станет с ним развлекаться.
— Думаешь? — я всерьез насторожился.
Что-то было справедливое в словах отца. Вдруг и вправду Эстон меня отправит куда подальше? Школа, расписание, форма, уроки с утра до вечера. А что, если в Англию? Чтоб полное погружение в ад мне организовать? Ну в языковую среду, то есть. Аж пот по спине потек. Я прям представил решетки на окнах, полезную здоровую пищу, и вот это вот всё!
— Ну, конечно. Мать еще и нового ребенка завести может. Нужен ты тогда будешь ей? Нет, конечно. Она за Эстона станет держаться, а тебя выбросит из своей жизни. Якобы из благих чувств.
— Об этом я не подумал.
— Держись меня, сын. Я-то тебе родной. Всю жизнь горбатился, чтоб ты начал жизнь достойно. Кстати, а Альер кто?
— Мамин друг, он гостит у нас.
— Любовничек, выходит. И как Эстон это терпит. Мать твоя — распутница. Себя продала, тебя просто выбросит из жизни. Меня же выбросила!
— Угу. Эстон говорил, что судить нужно по поступкам.
— Именно.
Пазл наконец-то сложился в моей голове. Вот что задумал Эстон. Меня вышвырнет, мать у меня украдёт, и будут они жить счастливо, пока я в ссылке!
Глава 25
Альер
Эстон довел нас до уступа реки, пользуясь артефактами. Здесь нас встретил крестьянин. Холщовая одежда, сумка у пояса, ни ножа, ни меча при себе не имеет, даром, что лес полон зверей. Я видел и следы, и смятые ветки.
— Блатные? Кто папаша, а кто охрана? Сказано было, один ребенок, один, стало быть, папочка. А вас трое. Не честно.
— Я — отчим, — произнес Эстон веско. Там позади — родной отец моего дорого пасынка.
— А это? — сморщился крестьянин, глядя прямо на меня.
— Тоже отчим, — произнес я с особым достоинством, чтоб пресечь все разговоры. И каплю магии влил в свой голос, сделал его особенным.
— Копать здесь, — крестьянин воткнул лопату в мерзлый песок, — Укреп сооружение. Вам досталась эпоха Петра. Делаем по образцу Улицкого Шанца. Копаем ров как бы в форме звезды, землю откидываем внутрь. В центре сооружаем цитадель. Кто умеет — может шалаш поставить.
— Благодарю, я уже уточнил устройство будущей крепости. Какова высота стен?
— Да хоть полметра. Вы, главное, — флаг воткните, как докопаете. Времени два часа на все про все. Потом автобус, шашлыки и по домам с песнями.
— Фотофиксация? — произнёс Эстон что-то странное.
— С дрона.
— Когда?
— Первая — через час. Постарайтесь выглядеть значимо. В газету пойдет кадр.
— Благодарю.
Тем Денис воткнул в землю лопату, та, на удивление, отскочила. Нужная вещь, безусловно, если надо вскопать огород, или земля хоть немного оттаяла. Крестьянин фыркнул.
— Хоть какой раскоп сделайте и флаг воткните. За первое место — призы.
— Да, конечно. Мы справимся, не сомневайтесь.
— Я хотел бы уточнить, — позволил я себе вступить в диалог, — Где предполагаемая граница наших земель и откуда ждать конницу?
— Ха! Считай, со всех. Уланы не дремлют. Или шведы? Я что, помнить должен? Эпоха Петра — это не моя тема диссертации!
Крестьянин ушел. Сергей внезапно ухватился за спину. Он примерно одного роста со мной, хоть и тщедушный, накаченных мышц совсем нет в его теле. Зато, безусловно, красив особой мужской красотой, которая так привлекает женщин. Черные брови вразлет, тонкие черты лица, нос с легкой горбинкой. Его и синяк под глазом не особенно портит, хоть и растекся тот на половину щеки. Сын Диинаэ пордой пошел точно в отца, в их родстве сомневаться, увы, не приходится.