видеть не захотела. Татьяна была в сознании, просила её спасти, сделать хоть что-нибудь, потом она стала просить помочь ей умереть. И потом, после очередного укола промедола, она плакала и повторяла, что не хочет умирать, а мать сидела рядом, видела её мучения, но прочитав историю болезни, прекрасно понимала, что дочь безнадежна, что у неё началась агония. Она кричала почти до самого конца. На этом месте воображение Наташе всегда услужливо отказывало, последние эпизоды трагедии Наташа никогда не «смотрела».
Тогда она не представляла себе всю серьезность маминой болезни, а ведь мама могла запросто умереть, даже странно, что не умерла. Видимо просто не позволила себе обездолить свою младшую дочь. А если бы мама умерла, что бы с ней было? Наташа всегда задним числом ужасалась. Таню ей было неимоверно жалко, но сестра не занимала в её жизни серьёзного места, а от мамы она тогда зависела, это разные вещи.
Наташа уже не могла дождаться, когда же им можно будет возвратиться домой. Мужу на телефон позвонил русский риэлтор Саша, который всем представлялся как Алекс, и сказал, что клиенты ушли и больше уже сегодня вечером никто не придёт. Эдик спросил: «Ну что?» Алекс был, как всегда, уклончив: «Пока трудно сказать… Вы же понимаете». За всю неделю всего один показ. Так они никогда не продадут. Когда они только обсуждали продажу, Наташе казалось, что ей будет очень жалко дома. Они столько вложили в его украшение и обустройство, так любили свои комнаты, что расставаться — это было как от сердца оторвать. Но сейчас Наташа вдруг поймала себя на том, что ей абсолютно всё равно: этот дом, или другой… Вирджиния или Флорида. Лишь бы быстрее продать, не ходить на работу, делать, что захочется, высыпаться, не торопиться, расслабиться и перестать наконец изводить себя мыслями о служебном несоответствии, бесконечным страхом «а вдруг выгонят». Ей 67 лет, неужели она до сих пор не заслужила покоя, права на простую жизнь без бесконечной борьбы? Эдик, который сам давно не работал, считал, что цену опускать ни в коем случае нельзя, что можно подождать. Подождать означало продолжать работать. Хорошо ему говорить, а она дошла до ручки. Каждый новый день на работе стал казаться ей каторгой.
Об этом не стоило пока думать, завтра на работу, и тут ничего не поделаешь. Вечером перед сном Наташа приготовила одежду, в которой собиралась идти на работу. Светлые брюки, льняной пиджак, скромно, неброско, довольно дорого, но скучновато. Последние лет десять Наташа уже не носила ни юбок, ни каблуков. Она вообще не любила свою внешность. Что тут любить! Весила 100 фунтов, но её давно нельзя было назвать тоненькой, да и худой тоже нельзя. Она была тощей, по-старушечьи усохшей. Фигура не скрывала возраст, а наоборот, подчёркивала его. Ни за что на свете Наташа не согласилась бы показывать свои голые в голубых жилках ноги. Ноги потеряли форму, икры высохли, были видны берцовые кости. Брюки маленького размера едва сходились на несуществующей талии, но не облегали вислого зада. Живот немного торчал, мягкий старческий жирок в небольших неуместных складках на талии чуть свисал через ремень. Спина предательски сгорбилась, и голова свешивалась вниз. Лицо сморщилось, превратившись в печёную грушу: глаза-щелочки, острый подбородок, узкие блеклые губы с опущенными вниз уголками, впалые щёки, испещрённые мелкими морщинами, переходящими у рта в глубокие. Волосы, выкрашенные в рыжеватый ненатуральный цвет, стали безобразно редкими и сухими. Наташа смотрела на себя в зеркало и узнавала бабушку. Бабушка в этом возрасте казалась ей в детстве очень старой. Неужели она молодым ребятам из группы тоже такой кажется.
А когда-то она собой гордилась. Именно так. Наташа всегда умела посмотреть на себя как бы со стороны, объективно. Вовсе она не была красивой, никогда не была и иллюзий по этому поводу не имела. Но что-то в ней всё-таки было. Немногое, но Наташа очень быстро научилась этим немногим и трудно объяснимым пользоваться. Мужчины не обходили её своим вниманием. Нет, не обходили. Даже самые простые из них, видели в ней изюминку, то, что французы называют du cachet. С ранней юности Наташа не была одна.
Мужчин у Наташи было не сказать, чтобы очень много, пару десятков, не больше, но зато она их всех помнила и могла сказать, за что любила. А она их любила, пусть недолго, но увлекалась серьёзно, бросалась в новую привязанность очертя голову, никогда не думая о последствиях. Впрочем, какие могли быть такие уж пагубные последствия? Лишний аборт? Ну, это была веха времени: неприятно, но не катастрофично, просто неприятность, хоть и весьма досадная.
Первый друг у неё случился в конце десятого класса. Из-за него она навеки поссорилась с закадычной подругой Олей. Это было глупое недоразумение, парень в очках, Слава не нужен был ни одной, ни другой, но Оля обиделась, Наташа сочла её дурой и больше они уже в жизни никогда не общались. Оля, скорее всего, ждала объяснений и примирения, но Наташа просто выкинула этот случай из головы. Оля стала ей не нужна, она изжила инфантильно-романтический период своей жизни. Мириться Наташа с подругой не захотела, сказав Маше, что их с Олей жизнь развела. Она любила эту формулировку, которая списывала её излишнюю эгоистичность на судьбу.
На первом курсе у Наташи была страстная летняя любовь с сибиряком Витей Морозовым. Он был вежлив и сдержан, но потом писал ей романтические открытки с изображением различных букетов. Называл её «своей Натулей» и грозился приехать. Не приехал, и Наташа была этому рада. Её друзья стали тоньше и сложнее, чем спортсмен Витя со свистком на груди. Она оставалась с мужчиной по нескольку месяцев, иногда год. Теневой бизнесмен, успевший посидеть за фарцу, еврей Иосиф. Он, разумеется, не был романтиком, но умел всё достать, обеспечивал, выполнял любой Наташин каприз. Это было приятно, но Иосиф ещё умел вести туманные разговоры о духовной сути Каббалы, о еврейских древних законах, о вечном народе. Наташа велась на эту странную смесь практической жилки, тюремного опыта и метафизической мудрости. Куда до Иосифа было Вите из Челябинска!
Иногда молодой человек оставлял в Наташиной жизни только мимолетный след, хотя и очень яркий. Она до сих пор помнила белокурого стройного Костю с холодными голубыми глазами. Он отдыхал с Наташей в доме отдыха в Прибалтике. У неё была путевка на 24 дня, а у него только на двенадцать. Наташа прятала парня в своём номере, тайно носила ему из столовой еду, трогательно скрывала от администрации, и они выходили ночью гулять по берегу холодного моря. Понимала ли она тогда, что молодой человек Костя ничем не примечателен? Может, и понимала, но Наташа любила в любви саму любовь, самоотверженность, жертвы, на которые она ради любимого была способна, тайну и интригу, далёкие от обыденности.
С военным Володей Наташа была долго. Он даже представил её своей матери. Подруга Маша считала Володю женихом, но не тут-то было. Замуж идти Наташа была не готова, хотя прекрасно знала, что Володя видел себя её мужем, но в практическом и простоватом майоре она не видела своего героя. Они расстались, парень совсем скоро женился, а у Наташи случилось два бурных летних романа одновременно: с сотрудником милиции лейтенантом Валерой и студентом-медиком Андреем. Андрей был интеллектуальнее, но тусклее, Валера был проще, но ярче. Валера относился к Наташе слегка небрежно, считал её своей «летней» девушкой, а Андрей не на шутку влюбился и ездил к Наташе по тёмному шоссе в лагерь за 80 километров из Москвы на гоночном велосипеде. С ними обоими Наташа была три месяца и всё не могла выбрать. А коли не могла, то была и с тем и с другим. Сейчас она их обоих вспоминала очень редко, но никогда себя за ветреность не осуждала. Она была свободной молодой женщиной и никого не обманывала.
Странным образом Наташа вспоминала себя тогдашнюю через запахи. Очень жаркое лето 69 года. Дальнее по тем временам Подмосковье, большая территория бедненького лагеря: домики барачного типа, приземистое здание столовой, бетонные плиты линейки с пробивающейся между ними пожухлой травой. Запах сосен, разогретой земли, от страшного зноя даже птицы куда-то попрятались. Рядом с корпусом будки уборной. Из уборной пахнет: смешанный запах нечистот и хлорки. Подальше жестяной желоб, куда текут пару десятков водопроводных кранов. Запах сырости, мокрой травы, зубной пасты и земляничного мыла. В траве квакают лягушки. Из столовой несёт жирным супом и котлетами. Нормальные запахи пионерского лагеря. Наташа сидит после отбоя на крохотной терраске, в которую открывается закуток, где стоит её кровать с панцирной сеткой и двумя ватными матрасами. Наташе повезло, у неё своя комната. Она сидит на колченогом стуле в открытом сарафане. Ветерок шевелит верхушки сосен, лягушки оглушительно квакают, а ещё слышно настойчивое стрекотание цикад. Уже часов десять, пионеры пока не спят, слышен их смех. Суховей обдувает разгоряченную кожу, чуть поднимает подол сарафана. Наташа физически ощущает своё здоровое молодое тело. Спать ей совсем не хочется. Минут через двадцать ребята замолкают, и Наташа идёт в клуб на танцы. Танцев, впрочем, никаких нет. Молодые вожатые сидят на открытой площадке вокруг играющего на гитаре Валеры Лихачёва. «Эти глаза напротив калейдоскоп огней… вот и свела судьба…» — у Валеры приятный тенорок, он привык быть в центре внимания. Валера — среднего роста парень, с простым, но приятным славянским лицом, с хитринкой глаза, улыбка, цепкие умелые руки на грифе. Валера знает себе цену, девушки его избаловали. Особой разницы в них он не замечает: была бы ладненькая и миловидная, на ум Валере наплевать. У Валеры мягкое, даже чуть обрюзгшее тело, но под уютным слоем жирка перекатываются мышцы, у Валеры разряд по милицейскому боевому самбо. Он Наташе этим не хвастался, просто сказал к слову. А ещё у него есть медаль «За спасение на водах». Спас ребёнка, тонувшего невдалеке от выпивающих родителей. Они сидят с ребятами-вожатыми ещё час, потом Валера захватывает из своей комнаты тонкое шерстяное одеяло, и они с Наташей идут за ворота лагеря, проходят к лесу и на опушке под писк комаров любят друг друга. Валера умел, ласков, бережен. Наташе с ним хорошо, хотя он ни разу не сказал ей, что любит. Нет, не сказал, просто улыбался и всё. Ну, не сказал — и не надо. Наташа же всё понимает, зачем ей этот лейтенант, простой милиционер. Сейчас хорошо — и ладно, не стоит ничего на будущее загадывать, тем более, что в пятницу приедет Андрей.