— Очень приятно. Иза. Сестра доброжелательно улыбалась. Они ходили на концерт в консерваторию, а потом, проводив Миру, Рафа поехал домой. Иза ждала его, не ложилась.
— Ну как она тебе? Говори.
— Симпатичная девушка, но я же её совсем не знаю. Она умная?
— Ой, господи. Ну зачем девушке быть умной? Она разумная девушка и меня любит. Разве этого недостаточно?
— Не знаю. У тебя с ней серьёзно?
— Серьёзно. Но я ещё ничего не решил. Тебя ждал. Ты считаешь она красивая?
— Да, вполне. Ты что ей уже предложение сделал?
Их разговор коснулся мелких деталей, а потом свернул на другое. Рафа принял решение. Предложение Мире он не сделал, но Изин вопрос его подстегнул. Нечего ждать. Они заканчивают институт. Пора.
Иза уехала, Рафа долго собирался поговорить с папой и наконец решился:
— Пап, я хочу жениться.
— Да? На ком?
— Я её приведу, познакомлю.
— Подожди приводить. Я не могу принимать в доме всех твоих подружек.
— Пап…
— Что «пап»? Расскажи мне о ней. Она еврейка?
— Нет, она русская.
— Русская… и хочет за тебя замуж? Интересно.
Нет, Наум Зиновьевич не стал чинить сыну никаких препятствий. Жаль, что не еврейка, но зато… будущий доктор, он её направит. Русские бабы — хорошие жены. Не станет капризничать и лениться. Девка из простой семьи. Это плохо, но с другой стороны не будет выпендриваться. Знаем мы этих «тонких». Где тонко — там и рвется. У него вот «порвалось». Наум с тоской посмотрел на сидящую у окна жену. На кухне суетилась тёща, к которой у него не было претензий. Хорошая тётка, преданная, но тут-то и проблема… Надо её решать, но как Наум пока не знал. Рафа, идиот, об этом даже не подумал. Где они жить-то будут? Он проблему конечно решит, но со временем, а надо сейчас.
Наум ошибался, когда думал, что Рафа настолько ребячлив и легкомыслен, что не подумал, где они с Мирой будут жить. Думал он, только ничего придумать не мог. В бревенчатом старом доме на Ереванской в трёх крохотных комнатах не разместиться. «Удобства» — во дворе. Бабушка так и говорила «сходить на двор». В доме имелись горшки, которых никто не стеснялся. Самая большая комната была столовой с круглым обеденным столом посередине, из неё вход в две совсем маленькие спальни, в одной бабушка, в другой родители. Проходная столовая — Рафина, хотя там до ночи все ходили. В одну комнату к Миркиным родителям и брату он не пойдёт. Только этого не хватало. Об этом и речи не было, но куда он приведёт молодую жену? В проходную комнату? В бабушкиной комнате спать? Хорошо бы, но бабушку тогда куда? Она старая, то есть это тоже невозможно. Безвыходная ситуация. Предложение Мирке он сделал, но где им жить они так и не решили. Уже и день свадьбы назначили, Рафке не терпелось. На свиданиях он целовался с Миркой на тёмных скамейках, лез ей под юбку и в лифчик. Она отталкивала его руку, хихикала и всё повторяла: «Ну Раф, ну Рафочка. Нельзя. Тут люди ходят. Не надо. Потом». Когда потом? Рафка чувствовал в своих ладонях её нежную кожу и страшно заводился. Женщин у него пока не было.
Бабушка тоже, конечно, узнала о том, что её Рафонька женится, но выбором невесты была страшно недовольна. Рафа приводил Миру в дом, и бабушка потом говорила, что у неё длинный нос. Эх, бабушка, никогда-то она ни о ком хорошо не говорила. Хорошими у неё были только свои. Впрочем, Рафа прекрасно понимал, что дело тут было не в носе. Бабушка не могла принять, что Мира не еврейка. Тогда Рафу это страшно злило, но сейчас он бабушку понимал.
Синагога находилась на Грузинской улице, довольно от их дома далеко. Пешком около получаса. Рафа представлял себе давно умершего дедушку. Вот он, одетый в кипу и талес, важно отправляется субботним утром на молитву. Рядом с ним идут три его сына: близнецы-подростки и младший Лёленька, ему ещё нет 13-ти. Не идти дедушка не может: в синагоге будут все его друзья, не дай бог не создастся миньяна из 10 человек, меньше же для молитвы нельзя, на него и его старших сыновей рассчитывали. В пятницу вечером бабушка подавала хороший ужин, читала молитву и зажигала свечи в честь шаббата. Там, за этим столом сидела его мама. Бабушка уже давно никаких, как она говорила «шабасов» не соблюдала, но ничего не забыла. Её старший сын женился на русской, даже не совсем русской, а мордовке, и бабушка с его Клавдией едва разговаривала. Не могла себя заставить. И внуки, получается, были не евреи, и бабушка, кажется, была к ним вполне равнодушна. Так у неё в семье только один раз вышло, но бабушка только в дурном сне могла себе представить, что это снова произойдет, да ещё с её любимым внуком. Когда Рафа всё-таки объявил о своём решении жениться на Мире, он слышал, как она вечером плакала в своей комнате, он приоткрыл дверь и услышал, как бабушка время от времени восклицает на идише «о, вей из мир, цорес цу майне ор, клог из мир… хуцпе шиксе… а зох ун вей…» Когда Рафа спросил бабушку, почему она плачет, она только махнула ему рукой, чтобы он вышел. Да и знал он прекрасно, почему бабушка так убивается. Её плач его раздражал, он отказывался понимать, что бабушку не устраивало.
Бабушка заменила ему мать. Так уж получилось. Родители познакомились на медицинском факультете Казанского университета. Отец был тогда красивый и статный, хотя и небольшого роста, а мать… полотняные светлые платья, шёлковые закрытые блузки, на шее камеи, хорошая фигура, волосы забранные в пучок, на лице круглые интеллигентские очки. Оба закончили курс на «отлично» и поехали работать в Ульяновск, Ленин уже тогда умер и Симбирск недавно переименовали. Родители работали в небольшой больнице на окраине, а потом он родился. Мама даже и мысли не допускала, чтобы оставить карьеру. Они переехали в Нижний к бабушке. Дедушка уже умер и бабушка жила одна, денег у неё не было, а тут дочь с зятем и внуком у неё поселились, зажили одной семьей. Молодые работали, а бабушка занималась хозяйством. Рафа уже спал, когда родители возвращались с работы. Бабушка покупала Рафоньке новые костюмчики-матроски, у него была бескозырка, две пары кожаных туфелек, много дорогих игрушек. Бабушка кормила его куриным бульоном с «манделах», фарфеле, хоменташен, и частенько водила его в фотографию, где знакомый фотограф-еврей долго усаживал бабушкино сокровище. Рафонька с машинкой, с мишкой… на стульчике… во весь рост, улыбается. Вот какой он у неё красивый, здоровенький, умненький. Лишь бы ему побольше «нахес». После съёмок бабушка прижимала его к себе, судорожно целовала и шептала «золст мир зайн азой ланг гезунт!» Рафа, конечно, не знал значений всех слов, но прекрасно понимал, что она ему желала здоровья и счастья. Он с радостью принимал бабушкины поцелуи, от неё приятно пахло корицей, мятными конфетками и недорогим кремом для рук. Папа его вообще никогда не обнимал, и Рафа считал это нормальным. Мамины руки он помнил, хотя она его никогда не купала, не одевала, это было бабушкиной работой, зато сажала с себе на колени и учила играть на стареньком пианино: прижимала его маленький палец к клавише и что-то объясняла. Мама иногда по вечерам садилась за инструмент и играла что-то щемяще-грустное, то медленное, то быстрое. Рафа знал, что это Шопен, Брамс, Григ, иногда Бетховен. Бабушка мамину игру не слушала, да и отец читал в это время газету. Мама играла для себя и ещё, наверное, для него, хоть он и был маленьким. На родительские собрания бабушка ходить отказывалась, она боялась что-нибудь не понять. Отцу с матерью приходилось это делать. Рафика, как его многие называли, никогда не ругали, он был ребёнком благополучным, как и все послушные еврейские мальчики. Мама всегда полагала, что сын счастлив: досмотрен, накормлен и обласкан. Пусть не ею, а бабушкой, это ничего. Вот такая у них была семья.
А потом началась война. Рафе было уже 9 лет. Отца немедленно мобилизовали. В его воинском билете была красная полоса наискосок: явка на сборный пункт в первые два часа мобилизации. На фронт он не отправился, а стал главным терапевтом Черноморского флота, личным врачом командующего всей черноморской флотилией адмирала Октябрьского. Мать не призвали, у неё был ребёнок. Короткое время они прожили с отцом в Севастополе, а потом уехали обратно в Горький. Что произошло с матерью Рафа толком не знал и не помнил. Потом отец рассказывал, что её вызывали в органы, там предлагали стать «сексотом». Согласилась мать или отказалась — Рафа понятия не имел. Скорее всего, согласилась. Куда ей было деваться. Что там ей говорили, чем пугали или угрожали… никто не знал. Просто сразу после похода в НКВД мать как подменили. Сначала она начала ото всех прятаться, даже залезала в чулан, боялась выходить на улицу, ночью кричала, звала мужа, повторяла: «Я не могу, не могу…не надо, я не хочу…» Затем острый период прошёл. Зина просто безучастно сидела, смотрела в одну точку и курила одну за другой свои папиросы. С её губ не сходила блуждающая бессмысленная улыбка. Она перестала чем-либо интересоваться, ничего не читала. Отец несколько раз приезжал, показывал её светилам психиатрии, но ничего не помогло.
У матери начался депрессивный психоз, к которому она, вероятно, была предрасположена. Когда война закончилась и вернулся отец, с матерью он уже обращался, как с вещью. Хотя странно, Рафа помнил, что отец начал писать диссертацию и он слышал, как ночами мать ходила по спальне и надиктовывала отцу текст. На 90 процентов папина диссертация была маминой. Его собственных наработок там было мало, в основном — её.
Конечно, у Рафы был отец, но к нему с годами пришло чёткое убеждение, что он папу чем-то разочаровал, не смог стать таким, каким бы отец хотел его видеть. Мама была не в счёт, бабушка — в общем-то тоже. Он чувствовал себя сиротой, и от этого в его детстве и ранней юности чего-то важного не хватало. Он тянулся к московской кузине и особенно к дяде Лёле. Как Рафе хотелось иметь такого отца. Его собственный отец ощущался чужим, холодным, отстранённым, полностью поглощённым профессией, которая настолько заполняла его жизнь, что там не оставалось места для сына. Доктор Полонский, главный терапевт Горького, был важным солидным господином. Тихий звучный голос, рубленые внятные фразы, отдающие распоряжения коллегам. Папа — на совещании в горздраве, на обходе, на консилиуме, на партактиве, на заседании обкома… ловится каждое его слово, каждый жест выверен. Папа уверен в своей правоте, он вообще не может быть неправ. У папы влиятельные друзья, он «всё может». Он нужен городу! Вот какой у него папа, а он, Рафа, никому не нужен, кроме Миры. А раз так, то он на ней женится! Кто может ему помешать, вот только… бабушка? Она уже старая, ей за семьдесят, хотя она и полна энергии. Вот ч