Дальше Эрик мало что помнил. Бабушка заболела и в марте умерла в больнице. А в конце февраля родилась Юлька, их дочка. Бабушка правнучку так и не увидела.
Теперь Эрик не понимал, каким это всё время для него было? Тогда он считал, что его жизнь внезапно превратилась в ад, хотя почему он так всё воспринял. Может, это суетное время с грудным ребёнком в центре их существования и было истинным счастьем? Нет, не было. Наоборот. С рождением ребёнка он сразу стал понимать, что совершил ошибку, которую теперь уже не исправишь. Вся торжественная процедура встречи Аллки из роддома прошла по-деловому, без положенных в этом случае радостных жестов, бабушка умирала, было ясно, что дни её сочтены. Всё происходило параллельно: похороны в промозглый мартовский день, а дома посередине столовой сидела с голой грудью Аллка, качала орущего младенца и плакала, не в силах выжать из груди ни одной капли молока. Дочка показалась Эрику жалкой и некрасивой, ему совали в руки запелёнутый сверток, он брал его, но ничего не испытывал, с ужасом понимая, что пока совершенно не готов быть отцом. На следующий день после роддома, Юльку стали купать в тазу, долго готовились, грели воду, раскладывали на полотенце разные баночки и коробочки с притирками. Вокруг маленького красного, с тонкими руками и ногами тельца столпилась вся семья, сразу стало заметно, что не хватает бабушки. Главной была мама, она окунула ребёнка в таз, и держа его одной рукой за спинку, другой лила на девочку тёплую воду, потом зачерпнув пригоршню, сильно и смело плеснула ей воду в лицо, омывая его. При этом мама что-то шепнула на идише. Надо же, она знала какой-то древний еврейский обычай. Эрик помнил, что это его тогда поразило: его такая советская мама была еврейской женщиной, наверное, если бы с ними была бабушка, это сделала бы она, но мама, понимая, что старшая в семье женщина — теперь она, заменила бабушку самым естественным образом. «Мазолтов», — говорила мама, и папа повторял это слово за ней. Ну да, ну да… Дочка — это хорошо, но Эрик всё-таки ощущал себя лишним, не мужское это всё было дело, а Аллка с оттянутым животом и набухшей синими прожилками грудью, была ему физически неприятна. Никакого участия в уходе за маленькой Юлькой он не принимал. Целый день пропадал в институте, готовился к сессии, писал курсовую. Какой с него спрос! Ночью Юлька несколько раз просыпалась, орала, Аллка не умела её успокоить, вставала мама. Эрик вставал утром сонный, усталый, и понуро шёл на занятия. По всему дому висели верёвки с сохнущими пелёнками, на плите вечно стоял бак с кипящим бельём, пахло детскими какашками, молочной рвотой и мазями. Аллка мучилась маститом, попала в больницу, ей там чего-то резали. Она сидела на диване в вечном белом лифчике, располневшая, раздражённая, злая, все ей помогали, но помощь всегда казалась ей недостаточной. Боже, зачем он это сделал? Как он мог хотеть эту вздорную девку, неумёху и раздолбайку? Что на него тогда нашло? Ему была нужна другая жена? Нет, ему никакая была не нужна, и дети не нужны. Может потом, гораздо позже, не сейчас. В жизни столько всего интересного: компания, друзья, гитара, лыжи, яхты, походы, наука… Он же теперь не сможет всем этим заниматься. Будет урывать время, ничему себя полностью не посвящая. Зачем он это сделал? Никто из друзей ещё не был женат. Ребята приглашали его выпить, он отказывался, и на него укоризненно смотрели. Эрику казалось, что к их сочувствию примешивалось ещё и злорадство: так тебе, мудак, и надо, Ромео ты наш… Аллка стала очень требовательной и сварливой. «Почему ты так поздно?.. Куда это ты собрался, сегодня же воскресение… Возьми ребёнка, мне надо поспать… Что ты сидишь? У меня уже чистых пелёнок нет, пойди постирай… Это твой ребёнок… Ты только и думал, что о себе…» Конечно, она теперь могла всё что угодно говорить, куда бы он делся. Мама видела их перебранки, не вмешивалась, только иногда наедине увещевала его, что надо к Аллочке лучше относиться, ей нелегко, она — мать его ребёнка, её надо понять и прочее, по её словам получалось, что он сам во всём виноват и должен нести ответственность за свои поступки. Когда Юлька чуть подросла, её по маминой инициативе отдали в ясли, она ещё даже ходить не умела, и нянька ей кричала: «Эй, Хасина, ползи сюда». Потом дочь страшно заболела пиелонефритом, всю зиму просидела дома, Эрик так толком и не понял, вылечили ли её, или последствия болезни будут всю жизнь проявляться. Аллка ребёнка любила, но обращалась с дочерью странно, совсем не так, как было принято у них в семье. Она могла вдруг заорать на ребёнка, употребляя неприемлемые слово: дрянь, паршивка, мерзавка, уродка. «Ах, ты сволочь! Ты что сделала, дрянь проклятая?» — орала Аллка на двухлетнего ребёнка, и в следующую минуту она обнимала её, приговаривая сюсюкающим тоном: «Ах, ты мой сладкий, ты моё сокровище, ты моя рыбонька». Если родные это наблюдали, они всегда молчали. «Надо подождать, пока Аллочка привыкнет к нашей семье, у неё было непростое детство». Мама никогда никого не осуждала, пыталась понять, приговаривая, что «просто люди разные». Она вообще за Аллку тогда взялась, решила её «направить». Мама когда-то мечтала быть врачом, но не получилось. Сестра пошла на геологический, сам он заканчивал МВТУ, и вот Аллочка должна стать медиком. Да, к сожалению, в институт ей не подготовиться, ничего, путь поступит в медучилище. Хорошая женская профессия, всегда востребованная и благородная. Эрик прекрасно знал, что Аллке и в медучилище будет трудно поступить: физика, химия, сочинение. «Нет, Эрик, не говори так, надо Аллочке помочь. Это наша задача. Ты с ней позанимаешься», — мама говорила всё это не терпящим возражения тоном. Какая же это была каторга разжёвывать Аллке закон сохранения энергии или законы газового состояния! Она не то чтобы забыла школьную программу, она её никогда не знала. Эрику было непонятно, как можно было быть такой тупой? Как? Он был вынужден талдычить ей материал шестого класса. Аллка в медучилище поступила, наверное, там все были такие же бестолковые коровы. Когда он сдавал свои сложные экзамены и курсовые, родители даже не знали, а когда Аллка, — её хвалили, не переставая: «Молодец, Аллочка!»
Эрик свернул на трассу, ведущую прямо до Раман-Гана, здание лаборатории находилось совсем недалеко от университетского кампуса. На работе его ждал начатый эксперимент по использованию реакции чистого алюминия с кислородом, дававшей электричество, чистейший источник энергии, даже лучше литиевых батарей. Сейчас всё стало серьёзно, с ними «Тесла» теперь работает. Мысли Эрика полностью переключились на работу. Сейчас будет конференция по скайпу с американскими заказчиками. Цидон, пусть он хоть сто раз директор и основатель фирмы, без него не обойдётся. Американцы начнут задавать вопросы, а ответов Цидон не знает, для этого у них он, доктор Хасин. Эрик вошёл в свой тесный кабинет, спёртый воздух из вентиляционной решётки сразу пахнул на него душной волной, но сейчас обращать внимание на такие мелочи у Эрика не было времени. Надо подготовиться к конференции. Ещё не было и восьми часов, а он уже был полностью готов к любым вопросам, пока результаты обнадёживали, хотя в промышленных испытаниях всё может быть по-другому. Если всё пойдет не совсем так, как они надеются, «Тесла» батарею не купит, и никто не заработает тех денег, о которых мечтают. Его самого деньги не то чтобы не волновали, волновали, но настроение его от заработков не зависело. Авив Цидон уже звонил, напоминал о конференции. Неужели он кажется таким старым, способным забыть о важной вещи? Да пошли вы все… В последнее время Эрику всё сильнее хотелось всех послать.
А тогда в ранней юности непреодолимо хотелось послать сонную жену Аллку вместе со всеми её разбросанными по дому бебехами, которые она никогда не убирала. На тахту, где они спали, даже невозможно было присесть. Теперь она стояла вплотную к стене, там, где раньше было пианино. Его продали во время войны. Да кто на нём играл, кроме дяди Лёши! Но всё равно Эрик скучал по пианино, ему казалось, что он бы тоже с удовольствием играл.
Каким же он тогда был молодым и дерзким, дрался за правду-матку. Видимо, традиции бурного черкизовского детства и юности в мужской компании, живущей по своим законам чести, ещё превалировали в его сознании над разумной взрослой осторожностью. Назвали в вагоне метро жидом, он вышел и «товарища» как следует отхуячил, тот валялся на краю платформы, и под свист дежурной Эрик быстрым шагом ушёл на эскалатор. А один раз поздно ночью он девушку до дома проводил, шёл к метро, увидел милиционеров, которые забирали пьяного дядьку в вытрезвитель, бедный парень был вовсе не так уж пьян. Забрал дядьку, довёл до дому, пришлось давать милиционерам деньги. Один раз за чужую девушку вступился, не мог не вступиться, никогда бы себе этого не простил. Отбил, но знал, что для него ещё ничего не кончилось. Был конечно прав. За углом его ждали приблатнённые парни в кепочках, он ударил первым, знал, что так надо. Один из парней упал, а другой вынул нож, которым полоснул его по лицу. Боль была такая, что Эрик почти потерял сознание, упал, кровь залила лицо. Пришлось накладывать швы, прохожие помогли добраться до Боткинской. Дома его увидали всего перевязанного, шуму было… Теперь шрам через всю щеку. Метка на всю жизнь. Вот таким он был. А может и сейчас такой. Проверить это Эрик уже не мог, но вспоминать свои подвиги любил, хотя никому о них не рассказывал. Кто тогда знал, тот знал, хвастаться такими вещами в их среде считалось неприличным. Он уже был женат, Аллка кудахтала, что ребёнок мог бы остаться без отца, но кто на её кудахтанье внимание обращал? Отец ничего не сказал, он и сам таким был.
Юлька росла, дом их в Черкизово пошёл под слом, родители переехали на Речной вокзал, сестра в старую комнату в коммуналке на Арбате в Скатертном переулке, оставшуюся от покойной бабушки Мины, папиной матери. А они с Аллкой получили квартиру в Гольяново, которое Эрик сразу стал называть «Гальюново». Аллка так и не поняла, что тут смешного, не знала, дура, слова «гальюн», уборная на корабле. Время шло тогда очень быстро: диплом, защищённый с блеском, аспирантура при объединении «Квант». Как же ему было интересно работать над своей кандидатской диссертацией, каким многообещающим был этот период его жизни. Не всё, правда, сразу получилось. После института он целый год не мог устроиться на работу.