— Чего ты мне здесь проходной двор устроил? — заорал он. — Вчера какого-то раненого приволок, сегодня… Притон просто. А может, она снайпер, с крыши спустилась? И вообще, я спать хочу.
— Ну и спи, — сказал я. — Желаем тебе спокойной ночи.
Гриша занял топчан и демонстративно отвернулся к стене. А мы с Полиной проговорили до утра. Так, словно были давно знакомы. Я узнал, что она учится на первом курсе университета и готовится к конкурсу красоты «Мисс Россия», потому что уже занимала первые места на других конкурсах — газеты «Московский доброволец» и фирмы «Ринако», а фотографии ее появлялись на обложках некоторых журналов. Но она не хотела бы работать фотомоделью, хотя предложения были, — слишком много грязи и склоки, а ехать за границу, так вообще можно пропасть; известно, куда там девушки попадают. Лучше получить образование, профессию, а дальше видно будет. Кроме того, у фотомоделей определенный стандарт, а она по некоторым параметрам не подходит. Я не стал уточнять — по каким. На мой взгляд, все у нее было в полном порядке. Папа у нее журналист, а мама — театральный художник, но денег конечно же все равно не хватает.
— А сколько ты зарабатываешь, Алеша?
— Мало, — вздохнул я. — Вот брат у меня — бизнесмен, у него денег куры не клюют; он здесь живет, в Москве, но мы редко видимся. А родители и сестра в Твери. Есть еще самый старший брат, военный, капитан, он сейчас на линии огня, между осетинами и ингушами.
— Кому это нужно, чтобы убивали друг друга?
— Не говори.
— Ужасно, правда? Ужасный век, ужасные сердца. Мой папа пишет об этом в газетах.
— А мой на КамАЗе работает. Перевозки Чита — Москва. Там, на китайской границе, товары в три раза дешевле. Можно подзаработать.
— В долларах?
— Не говори громко о долларах, а то Гриша проснется: он на них рехнулся.
— Я это заметила. Предлагал мне. Вот сволочь!
— Нет, теперь все такие. У всех в глазах просто полтинники.
— А есть ли другие?
— Не знаю…
— Мама зачитывалась Тургеневым и назвала меня в честь его любимой женщины — Полины Виардо.
— А сейчас пойдут одни Анжелики.
— Тогда были другие времена.
— Времена всегда другие — это любимая присказка стариков; а я хочу построить большой дом — с мраморными колоннами, на берегу реки, собрать в нем своих родных и друзей, и чтобы время в нем остановилось навсегда. Чтобы никто не изменился, не умер и не стал хуже.
— А мне иногда почему-то хочется умереть.
— Можно, я тебя поцелую?
— Да.
И я поцеловал ее. Губы у нее были мягкие и нежные, и каштановые волосы до плеч, и пронзительно-синие глаза, и вообще, я впервые обнимал такую девушку, похожую на мечту.
Потом она спросила:
— Хочешь, я почитаю свои стихи?
Я кивнул, потому что еще не пришел в себя от поцелуя. Стихи у нее были слабые и смешные, как у всех девчонок. Что-то вроде: «Вот ты ушел и вслед сказал: прощай! А за окном цветы и месяц май…» Я слушал и чуть не прыскал от смеха, еле сдерживался. Ну что за роковые страсти из девятнадцатого века?
Она все же заметила мое веселье и недовольно поморщилась:
— Я вижу, ты ни черта не понимаешь в поэзии. Ты, наверное, вообще недоразвитый.
— Конечно, — согласился я. — Я и алфавит-то только до половины одолел.
— Наверное, в школе для ослов учился?
— Как ты угадала?
— По твоим ушам.
И я снова ее поцеловал. На этот раз без разрешения. Его и не имело смысла спрашивать. А когда мы, словно очумелые, отодвинулись друг от друга, я опрокинул термос, и он загремел на всю палатку.
— Дадите вы мне наконец поспать, голубки?! — заорал проснувшийся Гриша. — Житья от вас нет, чтоб вы провалились!
И мы со смехом провалились, вернее, убежали на свежий воздух. Наступил рассвет, комендантский час закончился, и по улице торопились первые прохожие. Я попробовал отыскать в хмуром сером небе исчезающие звезды. Но их не было. Не было и той утренней звезды, которая пропадает последней.
Мы договорились встретиться вечером. Она пригласила меня к себе в гости. Занятия в училище начинались в девять утра, но я все равно никогда не приходил к первой паре и по инерции завернул к старушке. Слава Богу, алкашей на этот раз не было — видеть их не могу. Наверное, стеклянные деньги собирали. Марья Никитична сидела около окошка, сложив на коленях руки, а Леночка собиралась в школу.
— Алеша пришел! — заверещала она радостно, повиснув у меня на плечах. Потом чмокнула меня в нос. И вдруг, отодвинув голову, посмотрела мне прямо в глаза и принюхалась.
— Ты чего нос морщишь?
— Так-так… Да от тебя духами несет. Эге-ге…
— Да это я решил попробовать подушиться.
— Ну-ну… Духи-то женские. — Она улыбнулась и отошла в сторону, искоса наблюдая за мной.
Все-то она знает, откуда только?
— Держи лучше шоколад. — Я стал распаковывать сумку. Она посмотрела на «Марс», но не притронулась к нему.
— Не надо, — сказала она совершенно серьезно, тяжело вздохнув. — Ты все носишь и носишь, и можно подумать, что только за конфеты я с тобой дружу, а это не так.
— Глупости. — Я, честно говоря, был сражен ее искренностью. — Просто хочу сделать тебе приятное. А когда ты вырастешь… и победишь на конкурсе «мисс Мира», то мне чего-нибудь купишь. «Мерседес».
— Ну хорошо, — милостиво согласилась она, беря шоколадку. — Только я не хочу быть «мисс Мира». Я буду знаешь кем?
Она притянула мою голову обеими руками и шепнула, а я повалился на пол от смеха. «Кошачьим парикмахером» — вот о чем она мечтала! Она смотрела на меня немного обиженно, а потом тоже засмеялась, не в силах удержаться. Даже Марья Никитична и та улыбнулась. Со стороны посмотреть — прямо счастливое семейство, и только. Потом мы все вместе позавтракали, и Леночка за столом без умолку трещала о своих школьных делишках, а я иногда застывал с поднятой вилкой, думая о Полине.
— Ты не слушаешь! — сказала Леночка.
— Почему? Слушаю. Скажи своему Шурке, что он получит по лбу, если будет драться.
— Ну-ну… — сказала Леночка, хитро прищуриваясь. — Эге-ге… Теперь я все понимаю.
— Что ты понимаешь?
— Что ты влюбился.
— Ерунда! — сказал я, чувствуя, что краснею. — Придет же такое в голову. Чушь и бред.
— Вовсе не чушь! Что же ты тогда покраснел?
— Просто так.
— Просто так не краснеют.
— А я краснею когда хочу, где хочу и сколько хочу. Могу вообще как помидор налиться.
— Ну и налейся. Наливайся, наливайся, я подожду.
— Леночка, ты в школу опоздаешь, — вмешалась Марья Никитична, спасая меня.
— Ну ладно! — строго сказала Леночка. — Поговорим в другой раз, а то мне некогда.
Вот бестия, подумал я, неужели она права? Да что мне в этой Полине? Ну красивая, конечно, привлекательная, можно с ума сойти при желании. А можно не сходить, так спокойнее.
Вообще-то мне почему-то не везет с девушками. Один раз я уже сошел с ума, там, в Твери, и влип. Мог загреметь на полную катушку. Но даже двух месяцев в тюрьме хватило по горло. Год назад это было. Я встречался с девушкой, Аней, наверное, самой красивой в Твери, доброй, умной и очень порядочной, нас даже звали «жених и невеста», я бы на ней женился, надо было только подождать года два. Но нас лучше бы сразу заковать в наручники, чтобы мы какую-нибудь глупость, по мнению взрослых, не совершили. И то, что должно было произойти, произошло. На квартире моего приятеля, местного рок-фаната. Любил ли я ее? Еще бы! Мог пойти за нее в огонь и воду. И пошел.
Как-то раз вечером около ее дома слышу крики и по своей дурацкой привычке бросился разбираться. Смотрю: за кустами на пустыре два здоровенных жлоба навалились на девушку, один ей рот зажимает, а другой платье рвет. А девушкой этой была моя Аня. У меня в голове все помутилось.
Как я их месил — страшно рассказывать. Там уже народ прибежал с милицией, оттаскивали за уши.
Но самое интересное и гнусное началось потом. Сначала их посадили, завели дело, и все вроде бы пошло своим чередом. Но после их почему-то отпустили, а через пару дней забрали меня — тепленького, прямо из постели. Все повернулось так, что это я пытался Аню изнасиловать, а они ее защищали. Я в камере чуть не рехнулся от этого идиотизма.
«Да спросите вы Аню!» — ору я следователю, а он спокойненько говорит: «Вот ее заявление». Новое. Где черным по белому подтверждается то, что говорят эти подонки. Я глазам своим не поверил. Это потом уже я узнал, что они ее запугали, обещали всю семью вырезать. Но тогда-то мне было от этого не легче. Тогда я сник, как кисель, и думал только, чем бы мне свою башку размозжить, чтобы поганый этот мир больше не видеть. Тошно было. Не потому даже, что придется несколько лет в тюрьме провести, а из-за предательства этого Аниного, чем бы оно ни оправдывалось.
Очухался я только в камере для малолеток, когда пришлось собраться с силами, иначе стерли бы в порошок. Нравы там такие же, как у взрослых, и бритвы, и заточки у кого надо имеются. Честно скажу, хоть дрался я там почти каждый день, но больше мне досталось: от всей стаи не отмахаешься. А потом родители мои вместе с братом-бизнесменом поднапряглись и выкупили меня из тюрьмы, тем более что и Аня свое заявление назад забрала. Но с ней я больше не виделся. Пусть как хочет, так и живет.
…Леночка уже ушла в школу, и я, с разрешения Марьи Никитичны, позвонил в Тверь. К телефону подошла мама и очень обрадовалась моему голосу. Она беспокоилась, не болею ли я и чем там, в Москве, питаюсь? Я сказал, что кренделями с маком. Еще она сообщила, что выслала мне деньги и чтобы я не лез туда, где стреляют, а в субботу непременно был дома, потому что из Владикавказа в отпуск приезжает Николай, и отец как раз вернется из рейса, и вообще все разъехались и никто не звонит, и чтобы я предупредил Володю. «Мама, я, может быть, приеду не один», — сказал я; у меня вдруг родилась шальная идея взять с собой Полину. «А с кем?» — испуганно спросила мама. «Ты сама увидишь». И тут нас разъединили, а перезванивать я не стал.