— Ава! Кто это?
— Саша… муж…
— Констанс.
Ксавье с трудом развернулся, я удержала его.
— Нет! Ксавье, не надо, не иди за ним.
Не упуская нас из виду, Саша нажал на кнопку, и створки лифта сомкнулись. Я успела прочесть на его лице отчаяние пополам с агрессией.
— Почему? Почему, Ава, ты мне не сказала, что это он? Я должен встретиться с ним, принести свои извинения…
Он еще раз рванулся к лифту, но я загородила дорогу своим телом.
— Нет, Ксавье… Оставь его, пожалуйста. Дай же всем хоть немного покоя, прошу тебя.
— Но…
— Да ты тут вообще ни при чем! Лучше побеспокойся о детях! — нервничала я, а слезы заливали мои щеки.
Мне не нравилось использовать Пенелопу и Титуана в качестве аргумента, но делать было нечего. Я не могла допустить, чтобы все было испорчено, чтобы почва опять ушла у него из-под ног. Трудно угадать, что может произойти, если Ксавье найдет Констанс и Сашу. Как просчитать Сашину реакцию? Я бы с удовольствием избавила мужа от этой случайной встречи, которую и встречей-то не назовешь. И вроде я все предусмотрела, но такого просто не могла предположить. Как ни крути, нам суждено постоянно натыкаться друг на друга. А ведь я уже столько дней подряд избегала его… И, если быть честной, не из желания защитить Ксавье, а по совсем другой причине. Уверена ли я в этом? Ведь в любом случае я защищала своего мужа от этого человека…
— Пойдем на улицу, — буркнул он. — Мне нечем дышать.
Мне тоже.
Ксавье поднял лицо к небу и сделал несколько глубоких вдохов. Мне пришлось его поддержать, потому что он с трудом сохранял равновесие на свежем воздухе, которого глотнул впервые за несколько недель. Когда он решил, что достаточно прочно держится на ногах, мы молча пошли к машине. У него сбилось дыхание: ему приходилось прилагать усилия, чтобы перемещаться. К тому же его, наверное, все подавляло: пребывание вне помещения, в одежде, на холоде, влажный воздух, отдаленный шум дорожного движения. Когда прекратятся телесные и душевные страдания Ксавье? Он очень медленно, стараясь избежать боли, забрался в машину, я подхватила костыли и положила в багажник. Перед тем как сесть за руль, я не утерпела и подняла лицо к фасаду больницы, к окну его теперь уже пустой палаты. Послала «прощай» и этому месту, и всему, о чем оно напоминало. Я села и захлопнула дверцу, но никак не могла запустить двигатель.
— Давай попробуем забыть? — предложила я.
— Я никогда не забуду.
— Знаю… Прости, я не должна была так говорить…
— Что бы мы ни делали, что бы я ни делал, эта женщина вошла в мою жизнь, и тут ничего не изменишь.
А ее муж вошел в мою жизнь.
— Мне не хватило смелости найти ее, а ведь я должен был обыскать больницу до последнего закоулка перед тем, как уйти… Однажды мне все равно надо будет встретиться с ней, а может, и поговорить с ними обоими… Мне обязательно нужно извиниться…
Ох, пора тебе перестать об этом думать…
— Давай поедем домой.
Дом устоял. Дети сдержали слово и не пытались запрыгнуть на отца, хоть им ужасно этого хотелось. И напротив, ничего нельзя было поделать с Месье, который громко лаял, вертелся вокруг своей оси и подпрыгивал, взлетая в воздух. Он развеселил и растрогал Ксавье, который проковылял по гостиной в сопровождении детей, устроился на диване и позволил псу устроить подобающий прием. Его лицо, как по щелчку, расслабилось, на нем даже проступила радость. Ксавье и его животные! Сдержанность Мадемуазель, которая бродила по комнате, даже не косясь на него и предпочитая тереться о мои ноги, окончательно подняла ему настроение.
— Вот паршивка, она на меня дуется.
Все мы покатились со смеху. И это было хорошо. Походило на сбывшуюся мечту. Пока нас не было, Пенелопа и Титуан приготовили сюрприз — семейный полдник. Страшно представить, в каком состоянии кухня! Моя старшая, но все еще маленькая девочка сварила большой кофейник горячего шоколада, Титуан выложил на тарелку печенье и разноцветные шоколадные пастилки. Дети появились в гостиной с подносом, заставили меня сесть рядом с Ксавье и принялись нас угощать. Я едва не расплакалась. Сами они устроились на полу, поближе к нам. Мне хотелось, чтобы этот момент длился вечно, чтобы мы все четверо всегда были вот так довольны жизнью, даря друг другу душевное тепло, позабыв обо всем, что на нас свалилось, о нашей драме и обо всех испытаниях.
— Познакомишь меня с программой? — попросил Ксавье. — Догадываюсь, что мы недолго пробудем в узком кругу.
— Титуан согласился не приглашать детей на день рождения. Зато вечером придут мой отец, Кармен и Идрис. Ты не против?
После долгожданной встречи с ее суматохой Ксавье устал и прилег на диван. Я отправила детей в их комнату. Сама же взялась за приготовление ужина и каждые две минуты переходила из кухни в гостиную и обратно. Я не могла не следить, не наблюдать за ним, не убеждаться снова и снова в его присутствии, пусть и молчаливом. Странно, но я отвыкла от того, что мой муж здесь, у нас дома. За его долгое, в течение месяца, отсутствие и за все эти бесконечные недели в больнице у меня появились новые точки отсчета, мое жизненное пространство изменилось. Мне нужно было привыкать к тому, что он опять среди нас, с нами. Привыкать к тому, что рядом со мной находится почти что незнакомец. Я позабыла, как это — жить вдвоем. Обстановка была непривычная, я прислушивалась к малейшему шороху, оставалась настороже, была готова мгновенно откликнуться на зов мужа, выполнить любую просьбу, с помощью очередной уловки заставить детей замолчать. Ксавье не спал и блуждал взглядом где-то в туманной дали. Он был далеко-далеко, погрузился в размышления, а улыбка, появившаяся на его лице, когда он вошел в дом и когда рядом были дети, исчезла. Я растерялась и не знала, что нужно сделать, чтобы вернуть его к нам, ко мне.
Около семи вечера я на цыпочках подошла к мужу, опустилась на колени рядом с диваном и погладила Ксавье по голове. Он пристально посмотрел на меня.
— Все в порядке? — прошептала я.
Он кивнул.
— Я попросила их прийти не слишком поздно, чтобы ужин не затянулся. Пойду наверх, переоденусь, накрашусь, хочу тебе понравиться.
— Делай как знаешь.
Я предпочла бы услышать другое.
— Мы сможем спать в гостиной, я все подготовила, тебе не придется подниматься.
— Я вернулся домой не для того, чтобы спать на диване, — возразил он.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы смириться с сухостью его тона.
— Тебе ничего не нужно?
— Придвинь поближе костыли, и все будет о’кей.
Я подала ему костыли и пошла на второй этаж. Перед тем как заняться собой, я заглянула к детям и попросила их спуститься к отцу. Они только и ждали сигнала и тут же скатились по лестнице. На них можно положиться, все пройдет хорошо. Но можно ли положиться на Ксавье? Поведет ли он себя с детьми достаточно бережно? Я взяла одежду, которую тщательно выбрала до того, как ехать в больницу. Пусть он не проявил энтузиазма, я все равно поступлю как раньше: буду красивой ради него, как делала это всегда, когда мы отмечали какое-нибудь событие. Я долго стояла под душем, очень горячая вода помогла мне немного расслабиться, но не сумела рассеять нарастающую тревогу. Ксавье не рад возвращению, и мне не удавалось смириться с этим. В какие-то минуты он, несомненно, был доволен, что снова с нами, но эта радость быстро испарялась. Мне было плохо, печаль душила меня. Завернувшись в полотенце, я расчесала волосы и впервые заметила в гуще темно-каштановой копны несколько седых прядок. Я постарела, мимические морщины стали менее лукавыми, напоминая о том, что я реже смеялась и улыбалась, вот они и предпочли отражать тяжелый опыт последних недель, а не удовольствие от жизни. Я встретилась в зеркале с собственным взглядом, и он меня напугал: в нем читалось смятение, едва ли не беспомощность и тоска. Как такое возможно? Ксавье дома, а я невыносимо одинока.
Я запуталась в своих тревогах и непонятных чувствах. Мои мысли переключились на больницу и на Сашу, оставшегося там со своей женой. Был ли он таким же одиноким, как я? Считал ли, что жена превратилась в незнакомку? Если бы только я могла поговорить с ним, увидеть его. Вспоминает ли он меня? К горлу подкатила тошнота. Я с трудом помешала себе наброситься на собственное отражение в зеркале. Нужно срочно прекратить все эти блуждания, сконцентрироваться на главном, на Ксавье, на воодушевлении детей. Я была сама себе противна. Разве при таких обстоятельствах можно быть эгоисткой?! Я себя не узнавала.
Возьми себя в руки, Ава. Забудь. Позаботься о близких, о своей любви.
Если бы к нам в гости неожиданно заявился незнакомец, он бы нашел обычную семью, празднующую день рождения. Его бы позабавило возбуждение детей, особенно младшего, которому не терпелось развернуть подарки. Он бы оценил продуманное украшение стола, удивился золотым блесткам, догадался, что тут приложили руку дети или, быть может, лучшая подруга хозяйки, экспансивная, но очаровательная и любящая всех членов семьи. Он бы счел комичным оцепенение художника, который робеет от своего присутствия в этой компании в качестве полноправного члена узкого круга близких. У незнакомца бы потекли слюнки при виде вереницы блюд. Он бы охотно пригубил бокал с шампанским. Он бы ни за что не пропустил растроганное лицо дедушки, возвышающегося в центре своего племени, но при этом особенно внимательного к дочке, на которую то и дело поглядывает. Он бы обязательно отметил, как она пожирает мужа глазами, в которых то и дело вспыхивают звездочки эмоций. Он бы разглядел шрамы отца семейства, довольно серьезно искалеченного, но решил, что вроде ничего страшного, раз тот уже дома. Случайный гость пришел бы к выводу, что в этой красивой семье все счастливы, что все у них хорошо, и покинул дом, не попытавшись соскрести глянец с идиллической картинки. Но если бы он побыл подольше и взял на себя труд внимательнее понаблюдать, он бы увидел нечто совсем другое. Его бы в конце концов заинтересовало, почему у отца семейства часто — слишком часто — отсутствующий взгляд, и ему бы даже показалось, что этот человек ощущает себя не на своем месте. Он бы задался вопросом, почему тот почти ничего не ест и, главное, почему не всегда реагирует, когда к нему обращаются дети. Если бы он получше проследил за разговорами за столом, его бы удивило, что все они ни о чем. И тут до него бы дошло, что эти разговоры поддерживаются целиком и полностью тремя гостями и детьми. А потом он бы неминуемо подметил грусть мамы, которой явно не по себе. Он бы счел ее напряженной, с оголенными нервами, испуганной отстраненным поведением мужа. Он отдал бы себе отчет в том, что она изо всех — даже последних — сил старается, чтобы никто не догадался, как ей тяжело. И ему бы вряд ли удалось скрыть свое и