Будильник вырвал меня из короткого сна, который все-таки сморил меня под утро. Ксавье тоже проснулся, шевельнул рукой и задел мою спину. Рефлекторно погладил меня, и я окаменела.
— Спи дальше, я займусь детьми.
Я спешно выбралась из постели и из спальни. Быстро натянула джинсы, свитер и кроссовки и пошла проверить, встали ли Пенелопа с Титуаном. Я избегала смотреть на них и не слишком ласково подгоняла. Когда мы спустились на кухню, меня ждал неприятный сюрприз: там уже был Ксавье. Почему он надумал вновь присоединиться к семейному завтраку именно в этот день? Я отводила от него глаза, перебегала взглядом с собственных ног на кружки, кофеварку и хлеб, который излишне старательно нарезала. Я включила радио на большую громкость — пусть оно заговорит и заполнит пустоту. Сев за стол, я почувствовала, что разваливаюсь на куски, нужно было срочно взять себя в руки, успокоиться, ничего не показывать. Теперь моя жизнь всегда будет такой, мне будет стыдно перед мужем и детьми, да и перед собой тоже. Как я могла пренебречь всеми последствиями содеянного? Я заставила себя что-то съесть и сделать несколько глотков кофе.
— Вчера вечером все прошло хорошо? — спросила Пенелопа.
Я растерялась, услышав вопрос дочки, моей красавицы-дочки, которая смотрела на меня с восхищением. Если бы она знала, она бы возненавидела меня, отвергла навсегда. Я с трудом подавила приступ тошноты.
— Было много народу, — с усилием выдавила я.
— Я не слышал, как ты пришла, — включился Ксавье. — Поздно?
Когда он обращался ко мне, интонация была осмотрительной, как если бы он опасался слишком приблизиться, и его опасения были оправданны, поскольку я только что испачкала нас.
— Да, довольно поздно… Я все привела в порядок, Кармен и Идрис помогли.
И тут меня отчаянно затошнило. Я закрыла рот рукой, выскочила из кухни, заперлась в туалете и вырвала то, что сумела проглотить, и остальное тоже. У меня все внутри болело, особенно желудок, его спазмы мне никак не удавалось укротить. В дверь дважды стукнули.
— Ава, — позвал Ксавье, — тебе что-то нужно?
Искреннее беспокойство в его голосе пронзило мне сердце.
— Нет, нет, — ответила я, по-прежнему склоняясь над унитазом. — Наверное, чем-то вчера отравилась.
И это отравление останется со мной навсегда…
Мне удалось выпрямиться, опираясь на стенку. Когда слабость немного отступила, я вышла в коридор и нос к носу столкнулась с Ксавье, который явно волновался за меня.
— Сможешь отвезти Титуана в школу? Если что, я сам его отвезу, а то ты не в лучшей форме.
— Все в порядке, умоюсь холодной водой — и о’кей, не беспокойся за меня.
Я сама удивилась раздражению в своем голосе. И поняла, что злюсь на мужа. Я приходила в ужас от самой себя: взяла и переложила часть ответственности на Ксавье. Если бы не было этой аварии, если бы он не отталкивал меня, если бы принимал меня в расчет, не отлучал от процесса своего выздоровления, а позволил разделить с ним испытания, если бы все его помыслы не крутились вокруг Констанс, разве я бы пришла к тому, к чему пришла сегодня? Но что я могла знать на самом деле? Где пределы нашей стойкости? Мне должно быть стыдно, что я ищу себе жалкие оправдания и сваливаю вину на Ксавье. Насколько мне известно, он не толкал меня в постель другого мужчины. Единственный, кто во всем виноват, — это я.
Я удрала из дома, чтобы больше не видеть лица детей и Ксавье, это дало мне краткую передышку, немного смягчило подавленность. Как и каждое утро, я направилась в галерею, уговаривая себя, что ничего не изменилось. По крайней мере в этой составляющей моей жизни. На углу улицы я резко затормозила: из-за глубокой усталости я забыла сделать крюк, чтобы подойти к галерее, минуя музыкальную лавку. Я нигде не задерживалась, чтобы по обыкновению поздороваться со знакомыми, слишком мрачное у меня было настроение, и не позволила себе заглянуть внутрь лавки Жозефа, опасаясь разбудить воспоминания о сегодняшней ночи. Даже будь у меня сильная воля — а это вряд ли, — достаточно было самой малости, чтобы я в эти воспоминания погрузилась, захотела зажмуриться и ощутить руки, тело Саши. Я вошла в галерею, надеясь, что она привычно сыграет роль моей защитной скорлупы, но этого не случилось: мне всюду мерещился Саша, в каждом зале, перед картинами и скульптурами. Он был гораздо реальнее Ксавье, который уже давным-давно здесь не бывал. Я представила себе, что мы могли уступить желанию и здесь, в этих стенах. Тогда я бы уже никогда не смогла сюда прийти. Тут я принялась воображать, что Саша якобы об этом догадался. Я себе не совсем верила, но тем не менее была тронута его вниманием.
Не снимая с двери табличку «Закрыто», я прошла в кабинет. Звонки не прекращались и отвлекали от малоприятных мыслей, не давая мне окончательно впасть в тоску. Звонившие просили зарезервировать одно из произведений, сыпались поздравления и благодарности за вчерашний вечер, художники демонстрировали возродившееся доверие. Это было слабым утешением, но доказывало, что я не во всем потерпела фиаско. Понимая, что вот-вот заявится Кармен, я отправила ей эсэмэску с просьбой сегодня не приходить и обещанием связаться с ней, как только буду в силах. Она не настаивала. Мне нужно было разобраться в собственных мыслях и расставить все по своим местам до того, как я поговорю с ней, до того, как все ей расскажу. А может, я хотела сохранить эту ночь для себя и только для себя. Кармен была мне как сестра, но делятся ли с сестрой ночью запретной любви? И как внятно описать то, что я пережила, что ощутили мое тело и мое сердце? Как объяснить это желание жить, такое сильное, что с ним не справиться? Разрушительное желание. Отчаянное стремление существовать сейчас, сегодня. Перестать плестись в хвосте аварии. Хоть ненадолго забыть обо всем.
Я пережила мощное потрясение и больше никогда не буду такой, как раньше. Я была уничтожена и не знала, что делать. Как сбросить гнет непоправимого? Почему Саша появился в моей жизни? Он все разбил вдребезги — мои клятвы, мою цельность. А ведь Ксавье нуждался во мне, он полагал, что может рассчитывать на жену, на ее надежность и силу. Выходит, он заблуждался. Он старался обрести себя, искупить вину перед Констанс, а я провела ночь с ее мужем? Неужели я хотела окончательно ее уничтожить? Или мне была уготована роль разрушительницы наших судеб, судеб всех нас четверых? Я проявила непростительную слабость. И все равно руки Саши, его черные глаза преследовали меня, ведь мне было с ним необыкновенно хорошо. Мое существование не имело смысла без Ксавье, никто и ничто не сможет поставить это под сомнение. Но Саша уже вошел в мою жизнь, забрал часть меня, я сама ее отдала, искренне и с пылом. Возможно, пора забрать ее обратно? Даже если я буду страдать? Да, пожалуй, я готова принести жертву, необходимость которой не вызывает сомнений. Потому что по-хорошему вопрос «готова — не готова» вообще не стоит. Я не должна больше видеть Сашу, и точка. Никогда. Я пообещала себе, что не буду его искать.
Глава четырнадцатая
Чем глубже я погружалась в чувство вины и неутоленное желание, тем больше распрямлялся Ксавье. Констанс исцеляла его. С каждым днем он все лучше держал спину и передвигался с меньшими усилиями. На его лице стало проступать выражение, которое исчезло после аварии. Например, ссоры Пенелопы и Титуана на втором этаже стали вызывать у него усмешку, полную нежности. Когда это произошло в первый раз, мне пришлось убежать, чтобы скрыть волнение. Но я подмечала и признаки того, что Ксавье не просто так настаивал на том, что он теперь другой: он действительно изменился, несомненно стал жестче, а его взгляд, хоть и постепенно смягчался, все же потерял свою прежнюю теплоту. Возможно, она уже никогда больше не появится или нам достанется лишь малая ее толика, но пока все перемены шли на пользу Ксавье. У него появилась энергия, он наконец-то готов был опять начать жить. Я наблюдала за ним тайком, отслеживала его повседневные жесты и замечала, как те из них, что еще совсем недавно были ему недоступны, если и не восстановились, то по крайней мере могли восстановиться. Такая вероятность существовала, потому что он добивался их возвращения с хорошей злостью. Он сжимал зубы, но делал это охотно и азартно.
Я была свидетельницей возрождения его внутреннего огня. Взлеты преобладали над падениями. А если что-то не удавалось, Ксавье больше не замыкался в себе. Ну или замыкался совсем ненадолго.
Свинцовый колпак, который изолировал его от окружающего мира, почти утратил свою злую магическую силу. Это ощутила вся семья. Ксавье возвращал себе роль полноценного отца семейства. Мне даже пришлось иметь дело с дурным настроением Титуана, после того как домашние задания с ним делал Ксавье, возмущавшийся отсутствием у сына интереса к школе. В отличие от меня, прощавшей Титуану все. Да, Ксавье стал более требовательным к себе, но и к другим тоже. Помимо этого, придя с работы, я все чаще заставала его весело болтающим с детьми. Пенелопе и Титуану жилось теперь гораздо лучше, их лица снова засияли, как и должно было быть, они ругались из-за любой ерунды, как раньше и как все братья и сестры в их возрасте, не опасаясь, что отец наорет на них. Ксавье теперь выходил в вестибюль, с костылями или без них, чтобы вместе с Месье встретить меня. Он робко целовал меня в губы. Мне хотелось ответить на поцелуй, вернуть себе его губы, спрятаться в его объятиях, в которых мне всегда было очень спокойно и по которым я так скучала, но я, по моему убеждению, потеряла на это право.
Я всех лишилась. Ксавье, которого любила больше собственной жизни, несмотря на всех его демонов и все, что он заставил меня вытерпеть. Я прошла процесс саморазрушения до конца, утоляя свое желание. Эта история не может вечно оставаться тайной. Мне было мучительно трудно забыть того, с кем я изменила, а саму измену я не забуду вообще никогда. Раньше или позже я буду вынуждена во всем признаться Ксавье и пойти на риск потерять его навсегда. Он никогда не смирится с тем, что я принадлежала другому мужчине. Я его не достойна. Мой эгоизм, мои желания, лишения и разочарования лишили меня мужа.