Нину я увидела издалека. Она стояла на своём обычном месте, слегка подпрыгивая от нетерпения, и вместе с ней подпрыгивал туго набитый портфель. На ней была её любимая бирюзовая кофточка, джинсы и кроссовки.
— Ромашка-а-а! — закричала Нина, махнув пакетом со сменкой так, что он чуть не улетел. Я улыбнулась и зашагала быстрее.
Почему-то, когда я дошла до Нины, вокруг нас начал клубиться туман. Он стелился по ногам и земле, пытаясь скрыть от меня окружающее пространство. Зачем? Я и так знаю, что справа — дом и дорога, за спиной и прямо тоже, а слева забор и наша школа. Даже с закрытыми глазами найду…
— Пошли? — спросила Нина. А я смотрела на неё и всё не могла осознать: почему мне так грустно? Почему я чувствую себя такой потерянной и виноватой? И почему так счастлива видеть эти её две косички со смешными резинками с бабочками, голубые глаза, родинку над верхней губой…
— Пошли, — ответила я тихо, и мы зашагали к школе. Туман расступался, и постепенно я смогла рассмотреть очертания окружающих нас предметов и зданий. Но вместе с туманом будто бы расступалось и моё забытье. И с каждым шагом я вспоминала… вспоминала по одному году, прошедшему со дня смерти Нины.
Восемнадцать шагов — и я остановилась, глядя на неё уже совсем иначе. Хотела что-то спросить, открыла рот… но Нина успела первой.
— Ты хочешь знать, какая ты? Пойдём, я покажу.
Она взяла меня за руку — и я вздрогнула. Вздрогнула, потому что наяву мне часто казалось, что я уже почти забыла это ощущение своей ладони в её руке. Забыла, какая у неё тёплая, сухая и мягкая кожа…
Оказывается — нет, не забыла…
Школьный двор, ступеньки, предбанник, стол охранника, а затем — холл первого этажа. И большое зеркало во всю стену, в котором отражались мы. Мы такие, какими были тогда — мне четырнадцать, Нине шестнадцать.
— Вот. Вот, Ромашка. Это ты.
Но я смотрела не на себя, а на Нину. На её улыбку, чуть кособокую — её всегда это страшно бесило — и на длинные ресницы — мечта любой девочки! — и на чуть лопоухие уши, торчащие из-под косичек.
А Нина вдруг положила свои руки мне на плечи, встала сзади и зашептала:
— Единственная подруга, единственный любимый. Ты такая, Ромашка. В тех людях, которые пытались с тобой подружиться, ты искала меня. В каждом. И в каждом мужчине пыталась найти Сергея.
Теперь я наконец посмотрела на себя. На рыжую чуть растрёпанную косичку и удивлённые зелёные глаза за стёклами больших очков.
— Я… Нин, да… Я искала тебя… Но так и не нашла.
Она покачала головой, улыбаясь.
— Нельзя войти дважды в одну и ту же реку, Ромашка.
Конечно, нельзя. Я и не смогла.
— Почему ты не ходила на выпускной?
— Не хотела без тебя.
— Тогда пошли вместе.
Я не успела спросить, как это — Нина, смеясь, раскрутила меня вокруг своей оси, и когда я вновь очутилась лицом перед зеркалом, оказалось, что обе мы в платьях.
Я — в белом с жёлтыми перчатками, и Нина — в жёлтом с белыми.
— Здорово, правда? — она по-прежнему обнимала меня за плечи. — Я это давно придумала, просто тебе не успела рассказать. Ну что, пойдём?
Я хотела сказать, что выпускной давно прошёл и мы не сможем пойти на него вместе, словно забыла, что это сон. А потом огляделась…
Холл больше не был пустым, он оказался украшен шариками и прочей ерундой, а на зеркале было выведено: «Поздравляем выпускников!» Позади нас с Ниной сновали одноклассники и их родители, все красивые, торжественные, с букетами и счастливыми улыбками. Всё было именно так, как случилось много лет назад. Я ведь смотрела видео…
Только на том видео не было нас с Ниной. Нам не дарили аттестаты, нас не поздравляли и не приглашали к столу. И Нина, ухмыляясь во весь рот, не лопала из большой тарелки салат «оливье». И не отталкивала под столом руки нашего одноклассника Мишки Грибова, который пытался налить ей водки вместо сока…
— Пойдём танцевать?
— Пойдём!
Актовый зал тоже был украшен. Я знала, что в реальности дискотека была совсем поздно вечером, но сейчас в окна лилось яркое солнце. Словно позволяло мне хорошенько рассмотреть Нину… и проститься с ней.
Все эти годы я хотела с ней проститься.
Музыка звучала громко-громко, отдаваясь у меня в ушах болью, но я всё равно слышала, как Нина подпевала ей.
— Когда уйдём со школьного двора под звуки нестареющего вальса, учитель нас проводит до угла, и вновь — назад, и вновь ему с утра — встречай, учи и снова расставайся…
И я тоже начала подпевать. А потом мы танцевали, взявшись за руки, и кружились, как бешеная юла — наш любимый трюк, Нина называла это «центрифуга»… И вместе с нами кружился школьный актовый зал, сливаясь в одно большое яркое пятно, и музыка звенела, а я видела только улыбку Нины и слышала только её радостный смех…
А потом, когда всё закончилось, она сказала:
— Пойдём, я провожу тебя.
Я не стала уточнять, куда, просто взяла её за руку.
Мы спустились по лестнице и вышли из школы. Дошли до перекрёстка…
На Нине вновь была её любимая бирюзовая кофточка, джинсы и кроссовки. Что было на мне, я не знаю — я не смотрела…
— Ты будешь меня ждать?
Не знаю, почему я это спросила. Всё равно ведь знала ответ…
— Конечно, буду.
Нина улыбалась, но её улыбка уже начинала затягиваться тем самым туманом. И я сказала — быстро-быстро, пока всё не исчезло:
— Прости меня, Нин… Я так скучала… И так хотела, чтобы ты жила!
Туман затянул уже почти всё, но я по-прежнему чувствовала в своей ладони Нинины пальцы. Тёплые и сухие, словно и правда… живые.
И когда она ответила мне, голос её тоже был тёплым и совершенно живым.
— Дурочка ты, Ромашка. Я живу, пока ты меня помнишь.
Я хотела спросить — а что будет, если я забуду? — но вдруг ясно и чётко осознала: не забуду.
И неважно, сколько пройдёт лет. Там, где сейчас Нина, всё равно нет времени.
Проснулась я от настойчивого и даже навязчивого звонка в дверь. Проснулась — и охнула.
Всё тело горело и болело, в глазах песок, во рту горечь. Кажется, мне не просто не стало лучше — мне стало хуже…
Физически. Но не морально.
А в дверь между тем всё звонили и звонили. Я вылезла из кровати, накинула халат и поспешила открывать. Если так звонят, может, что-то случилось? Пожар, например… Не будет нормальный человек так долго на кнопку жать…
Я угадала — человека за дверью к нормальным относить точно нельзя.
— Ну и что… — начала моя мать, но вдруг осеклась. Выронила на пол какие-то сумки — в них что-то страдальчески звякнуло — и взревела: — Рита! Немедленно в постель! Я сейчас вызову врача!
— Не… — попыталась сказать я, но когда маман меня вообще слушала? Вот именно: никогда.
— Поговори мне ещё тут! — она затолкала меня обратно в квартиру, зашла сама, схватив сумки, и закрыла дверь. — Марш в постель, я сказала!
Я вздохнула и решила послушаться. Поспорю потом. Когда температура спадёт…
Во вторник с утра Мишин первым делом позвонил Юрьевскому — сообщить, что на работу в ближайшую неделю не явится. Макс выслушал его весёлый — а чего драматизировать? — монолог и иронично заметил:
— Тебе гроб какого цвета больше нравится? Белый, чёрный… фиолетовый?
— Предпочитаю урну. Беленькую. И надпись: «Был мужчина — просто ах! А теперь всего лишь прах».
— Тьфу на тебя, Мишин.
— Не надо на меня тьфукать. На меня уже натьфукали… вон, даже в больницу попал.
— Хорошо, что вообще жив остался.
— Согласен. Ну ступил, с кем не бывает…
— Действительно. Да уж, съездили в командировку… Ты теперь-то чего делать будешь?
— Подожду следующего хода Верещагина. Он, конечно, любит свою дочь, но убивать меня, я думаю, не собирается.
— Ну надеюсь. Ты хоть и придурок, а мне пригодишься ещё…
После разговора с Юрьевским Сергей, недолго думая, позвонил Рите. Но она по-прежнему не брала трубку. Странно… неужели Верещагин и до неё добрался?
Страх тугим узлом скрутился в животе у Мишина. На себя было по барабану, но Ромашка… Ей и так по жизни досталось, не хватает только наездов Верещагина для полного счастья…
Поэтому Сергей решил позвонить Варе. У Риты с Варей отношения вроде бы сложились, впрочем, он вообще слабо представлял себе человека, у которого могли бы не сложиться с ней отношения.
Варя, в отличие от Ромашки, взяла трубку сразу.
— Да, шеф.
Сергей фыркнул.
— Привет, Варь. Скажи мне, а где Рита? Я что-то звоню-звоню…
— А-а-а, ей пока бесполезно звонить. Она заболела.
У Мишина даже сердце от волнения заколотилось.
— Заболела? А… чем?
— Простудилась. Недавно мама её звонила, предупредила, что Рита не придёт. На больничном будет минимум неделю.
Если бы Сергей стоял, он бы, наверное, сел. Но поскольку он лежал… пришлось просто тупо таращить глаза и открывать рот.
— Мама?..
— Ну да. — Варя, видимо, не понимала, что в этом такого удивительного. — Мама.
Значит, Ромашка всё-таки взяла трубку.
— Ладно, Варь. Могу я тебя попросить…
— Сообщать тебе о том, как Рита себя чувствует?
— Да. А… как ты догадалась?
— Ну я вообще догадливая.
Что ни говори, а каждому человеку нужна мама. Даже взрослому.
Я почти забыла, каково это — когда о тебе заботятся. А мама развела бурную деятельность — поменяла влажное постельное бельё, заставила меня обтереться мокрой губкой, переодеться в чистое и лечь в постель. Подоткнула мне одеяло, сварила куриную лапшу и накормила ей меня, сходила в магазин и купила чая, мёда, лимонов и кучу прописанных врачом лекарств. Да-да, и врача она мне вызвала, как и обещала, сразу.
Удивительное дело, но она меня толком и не ругала, хотя раньше обязательно бы прошлась по моей безответственности, безголовости и общей неблагодарности. Так, повозмущалась, но в пределах нормы: «Как это — нет лекарств?!», «Почему у тебя настолько пустой холодильник?!», ну и классика — «Боже, какая ужасная квартира!»