— А я плевать хотел.
— Макс, умоляю тебя, будь благоразумнее, смотри на вещи шире. Она твоя дочь, и ты всегда останешься ее отцом…
— И я никогда в жизни больше ее не увижу. Ты этого хочешь от меня?
— А чего хочешь ты?
— Хочу, чтобы все было так, как было!
— Но это невозможно! Макс, я знала его раньше, чем тебя! Я всегда любила его! Я без него жить не могу!
— Так не живи.
— Ты это серьезно?
— Я все равно тебя потерял, я ведь не полный кретин. Я же сказал — ты свободна! Вали отсюда.
— Ты дашь мне развод?
— Ну, блин! Сказал же, хоть завтра! Езжай куда хочешь, рожай кого хочешь! Но мою дочь ты не получишь!
Лера заплакала, но Максима и это не проняло. Он сказал:
— Ты зря мотаешь нервы и мне, и себе. Поступай как знаешь, живи с кем хочешь. Но будет так, как я сказал!
Красовский вышел из больницы и снова появился на студии. У него на столе лежало два заявления: от Валерии Голицыной и Натальи Маркус. Обе просили уволить их по собственному желанию, и дата на заявлениях была одна и та же.
— Папа! Наконец-то! Как я ждала тебя! — Лера обвила руками шею улыбающегося Романа.
— Как ты жила без меня, дочка?
— Папа! Я ушла с работы, мы расстались с мужем! Я ничего не получила взамен, не знаю, что меня ждет… Но зато я живу теперь с чистой совестью!
— Разве этого мало, дочка? Ты говоришь, ничего не получила? А твоя чистая совесть?
— Прости, папа, я сказала неправильно. Ты даже не представляешь, как много теперь есть у меня… Просто мне трудно сейчас…
— Я понял, это — судьба, твоя и моя. Наша судьба — сцена. Видно, пришло твое время. Завтра утром приезжай ко мне в театр, будем тебя смотреть…
— Но, папа, я так давно не пела!
— А душа твоя тоже молчит?
— Она плачет, папа!
— Вот и славно, цыганские песни не бывают без слез!
— Папа, но я… жду ребенка…
— Что ж, многие цыганки рожали на сцене! Почему муж оставил тебя?
— Нет, папа, я сама во всем виновата! Я сказала ему, что этот ребенок не имеет к нему никакого отношения! Он не хотел уходить, но так жить невозможно. Папа, я не люблю его, никогда не любила, я всегда любила другого…
— И где он теперь?
— Он далеко… — Лера вдруг сняла со стены гитару и запела низким голосом.
В дверь стучится зимний вечер,
А на сердце зимний хла-ад…
Он уехал, он уехал,
Не вернется он назад…
Роман стал подпевать ей, изменяя слова:
— Он уехал, он уехал и воротится назад…
Лера рассмеялась, обняла отца, и они запели на два голоса, красиво и чисто, и романс звучал так удивительно и прекрасно, что преображал и околдовывал все вокруг.
Юрген Грасс вместе с оператором сидел на специальном съемочном кране высоко над обломками Берлинской стены. На его глазах творилась история. А он думал о Лере, и он еще ничего не знал о том, что произошло в Москве после его отъезда. Почему она так странно разговаривала с ним? Может быть, решила остаться с мужем? Эта мысль больно кольнула его.
— Клаус, давай панораму со стены на людей… Потом наезд трансфокатором на лица, мне нужно несколько крупных планов…
Кран стал медленно опускаться в гущу толпы…
Часть третья
…Мокрый черный асфальт… в нем отражается свет фонарей, красные, зеленые огни светофоров… И мы с тобой, на пустом перекрестке… Машины проносятся мимо, словно и нет нас под дождем, на этом перекрестке… Почему опять дождь? Почему всегда — дождь?..
Потом мы все-таки садимся в машину… Промокшие насквозь, мы сидим на заднем сиденье… Ты улыбаешься мне, ты держишь мою руку в своей руке… Я боюсь шелохнуться… Слипшиеся волосы падают мне на лицо. Я встряхиваю головой. Они снова падают, лезут в глаза… Тогда ты осторожно отодвигаешь мои мокрые волосы своей горячей рукой… За окном машины расплывчато светят разноцветные фонари, мелькают дома, дома, дома… Льет дождь. Я улыбаюсь. Я счастлива. Ты рядом со мной…
Я вижу только твое лицо… Все кругом словно в тумане… Мы прощаемся на вокзале? Но я не вижу кругом никого, кроме тебя… Или, может быть, мы только что встретились с тобой там, в пустом сквере, и я вижу твое лицо в блеклых отсветах фонаря, слегка качающегося от ветра? Я вижу только твое лицо, твои глаза… Мы — одни. Мы с тобой одни во всем мире, во всей вселенной… И эта пустая комната — в квартире, в гостинице, в замке или дворце? Где этот город — в Сибири, во Франции, в Германии?.. Неплотно задернутые шторы, за окном — расплывчатый свет фонарей, мельканье фар… Или это отблески моря в лунном свете? И тихий шелест волн? Мы одни. Дождь постукивает за окном, опять дождь… Моя голова лежит на твоем плече… Ты обнимаешь меня, и я еще крепче прижимаюсь к тебе. На твоем лице играют солнечные блики… Дыхание моря, аромат магнолий, дивный цветущий сад… Я самая счастливая на земле, никого нет в мире, кроме нас с тобой… Это бесконечный прекрасный сон и — единственная реальность… Сколько минут, часов или дней прошло? Сколько лет прошло с тех пор, как мы оказались одни в мире?
Боже мой! Я люблю вас, герр Грасс! Я люблю тебя, милый Юрген, я умираю от любви. Еще сильнее, чем раньше… Я не знала, что такое в жизни бывает! Я люблю тебя до безумия, это и счастье, и горе. Это — все… Я стараюсь удержать в памяти твое лицо, каждую черточку, но оно тает и тает в голубоватом дыму…
В квартире стояла полная тишина. Потом раздался пронзительный звон будильника.
— Мама, я проснулся! — произнес детский голос.
Снова — тишина.
— Мама, ты слышишь, я уже проснулся!
Белобрысый Юрик сел в постели, сонно протирая глаза. Потом начал всхлипывать.
— Ты что ревешь? — сердито спросила Соня, глядя на брата из-под одеяла, натянутого почти до самых глаз.
— Где мама-а?
— Я не знаю, где мама, — произнесла Соня, — наверное, дома… Мама! Где ты? — закричала она, не вставая с постели.
Никто не отозвался.
— Я писать хочу, — раздалось в тишине.
— Садись и писай! Кто тебе мешает? — Соня зевнула, потянулась, опустила ноги на пол, прошаркала к зеркалу.
— А где горшок? — возопил Юрик.
— Не стыдно тебе, взрослый ребенок, а ходит на горшок! Посмотрели бы на тебя девочки из группы!
— Ну и что! У нас в группе все на горшок ходят!
— Мама, ну где же ты?! — закричала Соня, придавая голосу трагический оттенок и разглядывая в зеркале свое отражение. — Юрка мешает мне в лицей собираться! Господи, ну почему у меня столько веснушек! И косу мне никто не заплетает!
— Юрка никому не мешает, — обиженно сказал брат, сидя на горшке и катая по дивану маленькую машинку.
— Мама, если ты не встанешь, я сегодня же остригусь! — произнесла Соня.
— Мама, нельзя спать! — закричал Юрик. — Мама, вставай, Сонька ножницы взяла!
Лера слегка приоткрыла глаза, сладко зевнула и перевернулась на другой бок.
— Сонька, почему мама спит? — Юрик всхлипнул, слезая с горшка.
— А я откуда знаю? — Соня передернула плечами. — Мам, может, ты заболела? This is disaster! У нас сегодня вечером дискотека! В чем я пойду?
— Это твои проблемы! — с серьезным видом высказался брат.
— Ты что такой наглый? — рассердилась Соня. — Сейчас у меня получишь!
— Ребенка бить нельзя!
— Мама, если ты не встанешь, я изобью ребенка! — ехидно произнесла Соня.
Лера, протирая глаза, села в постели.
— Это гнусный шантаж! — сказала она. — И вообще, завяжите мне бант, принесите, наконец, горшок, и отведите меня на дискотеку! Что стоите?
— Мама все слышала! — завизжал Юрик. — Она притворялась!
— Мама всегда все слышит, даже когда спит, — сказала Соня. — Мама, ты что сегодня видела во сне?
— Потом расскажу, я еще не проснулась…
Соня посмотрела на мать проникновенным взглядом.
— Опять своего Юргена? Да?
— Ну не продюсера же Лернера! — засмеялась Лера. — Соня, отведешь Юрика в сад?
— Ну вот, опять, — тяжело вздохнула девочка. — Сегодня я не могу!
— Соня, ну пожалуйста! — взмолилась Лера.
— Ну мама, я опаздываю, а он еще не одет! У меня, в конце концов, тоже есть личная жизнь!
Лера быстро вскочила с постели, напялила на сына штанишки и куртку, сунула ему в руку яблоко.
В это время зазвонил телефон.
— Здравствуйте, Борис Ефимович! — Лера посмотрела на Соню умоляющим взглядом. — Да, у меня концерт только вечером. Днем я свободна, могу приехать… Что, вы пришлете курьера? Со сценарием? Это срочно? Хорошо, сегодня же прочитаю… Спасибо… Когда вам позвонить? Не позднее завтрашнего утра?..
Соня снова вздохнула, взяла брата за руку.
— Звонит продюсер Валернер!
— Соня, пожалуйста, не называй его так… — прошептала Лера, прикрыв рукой трубку.
— Все ясно. Это надолго… — вздохнула Соня. — Ладно, пошли, спиногрыз!
Потом Лера смотрела в окно, как они шли по двору. Соня вышагивала гордо и неторопливо, держа за руку Юрика. К ней подбежал долговязый парень, снял у нее со спины рюкзачок, повесил себе на плечо, взял Юрика за вторую руку. Сзади появился еще один претендент и с размаху огрел соперника рюкзаком по голове. Тот стремительно обернулся и нанес ответный удар двумя рюкзаками сразу. Соня, стоя чуть в стороне, спокойно наблюдала за поединком, а Юрик прыгал и визжал от восторга… Потом оба парня взяли Юрика за руки и торжественно повели в сад. Ребенок, подпрыгивая, повисал на них, в конце концов один нацепил на себя все три рюкзака, а другой водрузил на плечи Юрика…
Лера отошла от окна, насыпала в чашку кофе, залила кипятком, поискала в холодильнике молоко. Конечно, опять выпили дети! Ладно… Обжигаясь, она сделала несколько глотков, закурила и задумчиво опустилась в кресло…
Она начала выступать вместе с отцом еще до рождения Юрика и очень скоро привлекла к себе внимание продюсеров. Стали поступать довольно заманчивые предложения, ей сулили головокружительную карьеру, но Лера, почти не имея опыта общения с подобной публикой, растерялась и насторожилась. За каждым из блистательных предложений просматривалась либо неизбежная совместная постель с продюсером, либо изощренное мошенничество. Посоветовавшись с отцом, Лера отказалась от многообещающих, но сомнительных перспектив и продолжала петь в цыганском ансамбле почти до рождения Юрика. Когда она снова появилась на сцене, после первого же концерта к ней подошел немолодой человек с умным, интеллигентным лицом и сказал: