– Буду у вас в неоплатном долгу, – поблагодарил пациент, и хотел было добавить какой-то тонкий комплимент, но почему-то ничего не лезло в голову.
– Не стоит благодарности. Это наша работа, – опередила его медичка. И вот еще что. Вы к нам поступили с подозрением на болезнь Боткина. Так, что по коридору не расхаживать. И с персоналом не общаться. Все необходимое будете получать через заключенного-фельдшера. В современной медицине он разбирается туговато, и медицинского образования у него нет. Фельдшер человек своеобразный и знает много, чего не знаем мы. Все его зовут Шукун. Он эвенк по национальности и на гражданке был шаманом в отдаленном селении. Шукун уже срок досиживает. Когда-то давно он накурился грибов, вошел в транс и застрелил начальника геологической разведки. Сказал, что духи приказали. А вообще, он человек ведающий и нашего начальника колонии лечит от запоев. А тот ему разрешил держать черного кота. Так, что он вам может быть полезен. А еще Шукун твердит, что видит прошлое и будущее.
За две недели, которые Левша провалялся в инфекционном изоляторе, он сдружился с плосколицым, коротконогим Шукуном. Курение в санчасти было запрещено категорически, не говоря уже о чае. Фельдшер был единственным звеном, связывающим Левшу с лагерем, и потихоньку таскал сигареты и чай.
Заварить чифир не было возможности, поэтому Левша и шаман, закрывшись в изоляторе, жевали чай всухую и, проглотив слюну, напитанную кофеином, подолгу молча, курили и понимали друг друга без слов.
В последний вечер Шукун явился в сопровождении толстого, ленивого кота, принес в спичечном коробке какое-то зелье, свернул самокрутку, несколько раз глубоко затянулся и протянул "козью ножку" Левше.
– На, бачка, курни и сиди тихо-тихо. Буду камлать. О тебе с духами разговаривать.
Шаман уселся на корточки и, раскачиваясь из стороны в сторону, заунывно, пуская звук через нос, затянул тягучую мелодию.
Левша, послюнявил палец, помазал на самокрутке то место, которое выгорало быстрее, сделал пару затяжек и попросил Шукуна:
– Да не гундось так жалобно. А то конвойных собак распугаешь.
Шаман посмотрел невидящими, стеклянными глазами и ничего не ответил. После третьей затяжки тело у Левши стало тяжелым и невесомым одновременно, а сознание улетело куда-то в другое измерение. Шукун слегка толкнул его в плечо и вывел из этого состояния.
– А, ты бачка, счастливый, умирал много-много раз, но жить, однако, будешь долго-долго. Если эту ночь переживешь, однако.
Черный кот преданно потерся о ногу хозяина, выгнулся дугой, и, в подтверждение его слов, противно мяукнул. Шаман бережно взял на руки своего любимца, забрал у Левши самокрутку, глубоко затянулся и выпустил струю дыма в кошачью морду. Тот потянулся, закрыл глаза и блаженно заурчал.
– Совсем как человек, все понимает. Людей злых чует. Шибко умный, однако. Такой как я. Мой ученик, – погладил Шукун четвероногого.
Шаман докурил косяк до "пятки" и спрятал окурок в спичечный коробок.
– Скоро освобождаюсь, однако, возьмёшь адрес. Захочешь, приезжай. Будешь у нас жить. Нам ветеринар нужен шибко. Олешек лечить. Я тебя много-много научу. С духами разговаривать у тебя получится. Ты мало-мало сумасшедший, однако.
Шаманово зелье не пошло Левше впрок. Долго ворочался на скрипучей больничной койке и забылся тревожным сном только под утро. Как ни странно, предостережение Шукуна, в какой-то мере оказалось пророческим. К счастью, только в виртуальном смысле. Во сне Левше удалось совершить невозможное и, oн побывал на собственных похоронах. С поразительной достоверностью Левша видел самого себя, лежащего в грубой лагерной домовине, готового уйти последним этапом. Он растолкал зевак и вплотную приблизился к своему второму "Я". Черты лица не разобрал, но на робе с левой стороны была его фамилия, номер отряда и бригады. Левша плохо запомнил окончание сна, но ему показалось, что среди зевак, провожавших его в последний путь, мелькнуло самодовольное, сытое лицо Чичикова.
– Надо прекращать курить всякую отраву с этим полоумным тунгусом – сказал себе Левша, просыпаясь.- Шукуна надо потерять. Не то "крыша" поедет от его курева, общения с духами и умного кота. Да и не поеду к нему в далекую тундру и, не буду лечить оленей. Какой из меня ветеринар?
Как и все сумасброды, Шукун оказался легким на помине.
– Вставай бачка, хватит валяться. В соседней палате больной умер. Идем за носилками. Будешь помогать в морг относить.
Почти все полки в холодном прозекторском боксе пустовали, и только в дальнем углу, на первом ярусе одинокий постоялец занимал почетное нижнее место. Шукун и Левша поставили носилки со скорбным грузом в проходе и перевели дух.
– Кладем рядом, – предложил Левша, – что бы им не скучно было.
Они уложили вновь прибывшего по соседству со старожилом и осмотрелись. И тут, в какой-то момент, Левша потерял связь с реальностью и снова оказался во власти ночного сновиденья.
Так же как и во сне, начало казаться, что стоит рядом со своим вторым воплощением. Левша подошел вплотную к покойному и сдернул покрывало. Он был уверен, что увидит то же, что и во сне. Так и произошло. Перед ним лежал труп с раздутым, синюшным лицом, а на левой груди значилась его фамилия и инициалы. Совпадал номер отряда и бригады. У Левши было только одно объяснение этому феномену. Во всем виноват шаман со своими духами. Вернее, его зелье. А, скорее всего, и то и другое. А, может быть, черный кот?
– От чего он умер? – Спросил у Шукуна, указывая на своего двойника.
– Мал – мал отравился рыбной консервой и вчера помер. – ответил шаман задумчиво. – Кот его шибко не любил. На нюх не терпел. Прятался под кровать и кричал не своим голосом. Знак подавал. Чуял недоброе. Плохой был человек. Туда ему и дорога.
– Так ты его знал? – поинтересовался Левша.
– Знал мало-мало, – ответил Шаман неохотно, – лечился у нас. Лежал в твоей палате с желтухой месяц назад. За заведущей приударял, однако. Конфеты приносил, стишки читал, а она ему таблетки давала от желтухи, и витамины.
Левша склонился над лицом покойного и, морщась от трупного запаха, потянул носом.
– Горький миндаль, запах цианида. А рыбной консервой здесь и не пахнет. Консервы, это прикрытие. Работа мастера. А когда он последний раз приходил на санчасть? – Спросил Шукуна.
– За день до смерти, однако, – ответил шаман, – заведущей не было. Она через меня таблетки и порошки передала.
Левша еще раз внимательно осмотрел покойного и обнаружил небольшое различие надписей на их нагрудных бирках. У него самого стояло "7-й отр.71-бр", а у покойного была надпись "17-й отр.71-бр". На курточке у трупа единица в номере отряда немного затерлась и была почти невидима. Разница была в одну единственную полустертую цифру в номере отряда, и в глаза не бросалась. Этот почти одинаковый набор цифр, плюс полное совпадение фамилий и инициалов сыграли c покойным роковую шутку.
"Так вот за кого меня принял по ошибке Чичиков", – подумал Левша, возвращаясь в санчасть – и беда покойного была в том, что слишком много знал.
Такой поворот событий настораживал и наводил Левшу на тревожные размышления. Где-то, совсем рядом, находился опытный, скрытный убийца, и такая же участь могла постигнуть и самого Левшу. Как только станет им не нужен. И, самое неприятное было то, что неизвестно с какой стороны может оказаться противник.
"Нужно будет сходить на 17-й отряд, и разузнать, при каких обстоятельствах умер мой однофамилец – решил Левша.- А пока надо держаться подальше от шамана и его начальницы-вертихвостки. По какой причине кот не взлюбил этого бедолагу? Кажется, что у кого-то из них рыло в пуху".
Инстинкт самосохранения заставлял мозг работать на предельном режиме и в голове с калейдоскопической непоследовательностью менялись образы, события и сюжеты. Левша уже не управлял этим потоком информации, пустив его на самотек. Он себе напоминал автора, у которого сюжетная линия вышла из под контроля, и жила отдельной, самостоятельной жизнью. В какой-то момент, в голове что-то щелкнуло, и круг замкнулся. Вспомнил, как в Матросской Тишине дописывал "Леди Макбет Мценского уезда" Лескова и воображение сразу же нарисовало образ купчихи-отравительницы, поразительно напоминавший начальницу санчасти. "Ни каких таблеток, порошков и витаминов – решил Левша – и, кажется, я здесь засиделся. Это нонсенс, но мне пора на петушатню".
Левша лежал на верхней наре и смотрел, как помещение пятой бригады наполнялось самой разнообразной арестантской "обиженной" публикой. Среди них были молодые и пожившие, одетые в телогрейки и робы, поношенные ватники и черные милюстиновые костюмы, в стоптанных валенках и начищенных ботинках. Но всех объединял прямоугольник на левой груди, в котором красовалась надпись: "Пятый отряд, пятьдесят пятая бригада". Это был, своего рода, отпечаток копыта темной силы. С сегодняшнего дня такой же штамп украшал робу и телогрейку Левши. По сути, это было моральное самоубийство, и его тюремная судьба превращалась в пытку. Теперь он принадлежал к касте "неприкасаемых". Ни один уважающий себя зек не имел права поздороваться с ним за руку, взять сигарету или спичку. На всех зонах существовал, так называемый, принцип "контакта". Любой предмет, к которому прикоснулся обитатель бригады "опущенных", по зековским правилам, считался "законтаченым" и подлежал уничтожению. Нарушение каралось строго и неукоснительно. Вплоть до перевода в бригаду "отверженных".
Среди этой разношёрстной публики только половина была нетрадиционной ориентации. Некоторые были "опущены" в следственном изоляторе за доносы и крысятничество. Другие за не совсем благовидные статьи, вроде садизма, педофилии или изнасилования малолетних. Но были и откровенно голубые, которым все было нипочём. Они себя чувствовали, как рыба в воде.
В столовой пятая бригада ела за отдельным столом. На выходе в промзону шла последней и последней возвращалась. И даже видавшие виды, матерые вертухаи, подчиняясь неписаным лагерным законам, при личном досмотре, не хотели к ним прикасаться, а только заставляли расстегнуться и вывернуть карманы.