КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ
Сталин выставки не посещал.
Но в театр любил приезжать. Неожиданно, посреди спектакля. С членами политбюро. Любил балет, и МХАТ. «Дни Турбиных» Булгакова 15! раз смотрел. И ещё любил кино смотреть в Кремле, по ночам. Причем, по два фильма, и тоже с членами политбюро.
А вот Хрущёв, тоже с членами политбюро любил ходить на выставки.
Собственно, с посещения художественной выставки в Манеже, в Москве, в 1962 году, и после скандала на ней и началась многолетняя борьба с «формализмом», и слово «абстракционизм» стало в прессе, на радио и телевидении популярней, чем слово «кукуруза».
В окружении плотной толпы из членов политбюро и руководителей Союза Художников Хрущев быстро шел по залам и кричал: «Дерьмо!», «Мазня!». «Кто им разрешил так писать?!», «Всех на лесоповал! Пусть отработают деньги, которые на них затратило государство!», «Безобразие! Что это — осел хвостом писал, или что?»
Художник Борис Шутовский вспоминает: «Когда Хрущев подошел к моему портрету, он закричал: „Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить — жопа“. И вся его свита заулыбалась».
Особый гнев Хрущева вызвал скульптор Эрнст Неизвестный.
Он орал на него «Педерас…»… „Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стульчака. Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите“».
И в дальнейшем, до конца существования Советского Союза ни одна выставка у нас в стране не могла открыться без предварительной цензуры, без предварительного посещения партийного начальства.
ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ ИВАН ИВАНОВИЧА
ИВАН ИВАНОВИЧ — один из преподавателей в Средней Художественной Школе (СХШ), где учился М Беломлинский
Взятка
…А вот еще случай был во время войны. Наш институт тогда в Средней Азии находился, в эвакуации. Вдруг телеграмма приходит от Модорова, директора. Мне срочно в Москву ехать надо, на сессию Академии художеств…
Ну, пошел я на вокзал, а там народу видимо-невидимо, к кассам вообще не протолкнуться. Стою я, не знаю, что и делать. Вдруг ко мне человек подходит и говорит: «Иван Иванович, дай 100 рублей, я тебе помогу в Москву уехать…»
Ну, я дал ему 100 рублей, а он говорит: «Это за совет! Вон там дверь, где начальник вокзала сидит, ты туда прямо заходи и дай ему 1000 рублей, и скажи, что тебе срочно надо в Москву уехать…»
Ну, я зашел, смотрю там действительно начальник вокзала сидит и по телефону разговаривает.
А я, знаете, взятки никогда до этого не давал, аж вспотел весь от страха, но деньги вытащил и положил перед ним на стол. А он посмотрел и в телефон говорит: «Девушка, соедините меня с линейным прокурором!»
Ну тут я, знаете, от страха чуть не помер. Сейчас, думаю, меня за взятку и арестуют… И все…
А начальник вокзала говорит: «Линейный прокурор! Слушай, линейный прокурор! Ты сегодня в Москву не едешь! Иван Иванович едет!..»
Одноногий еврей
А вот еще случай такой… Был я в комиссии по пенсиям для инвалидов войны. И вот приходит один еврей, одноногий, на костылях.
Ну, мне мои товарищи и говорят: «Иван Иванович! Да дай ты ему пенсию, пусть только уходит скорей…» А я все-таки все его документы проверил как следует…
Так он, подлец, оказывается, эту ногу еще в Первую мировую войну потерял, еще в 1914 году…
Эхо
А вот еще случай был, в деревне…
Мы там со студентами на практике были. И вот я вечером на крыльцо вышел, смотрю, какая красота… Небо — чистая охра, поля и лес такой стоит. Так красиво… Я даже арию запел:
«Дай руку мне, красотка…»
А от леса эхо отзывается:
«В замок с тобой войду…».
Ну я прямо удивился и испугался даже… Ведь эхо-то оно то же самое повторяет, а здесь другое совсем…
Ну, я специально ещё раз пропел:
«Дай руку мне, красотка…»
А эхо опять:
«В замок с тобой войду…»
Тут я уж совсем испугался, прямо чуть с ума не сошел…
Хорошо, голову поднял.
А это там, на втором этаже, наш педагог Коган на балконе стоит и надо мной издевается…
Убить человека
А вот ещё случай был, на практике.
Сижу я, пишу этюд. А кругом красота такая, небо — чистая охра, лес стоит, поля кругом, а по полю наши студенты с местными девушками прогуливаются. Красиво так… Я даже руку поднял, помахал им, улыбаюсь…
А они девушкам на меня показывают и слышу — говорят:
«А вот там наш Иван Иванович сидит, засранец…»
Вот так одним словом человека убить можно…
Арест
А вот еще случай был в деревне…
Я этюд писать пошел, ну и заблудился, в запретную зону забрел. А у них там какие-то учения шли. Ну и арестовали меня, в комендатуру ведут.
А у меня никаких документов с собой нету, конечно…
А тут мы мимо нашего дома проходили, где мы жили, а на балконе Коган стоит, наш преподаватель.
Ну я ему и закричал:
«Коган! Узнай меня!..»
А он только засмеялся так и окошко закрыл.
ОруДИЯ разврата
А вот однажды я понятым был, когда Берию арестовывали. Ночью нас в его особняк привезли, чтоб мы при его аресте присутствовали, понятыми были. Ну, сам арест я не видел, мы в другой комнате находились. А там по всем стенам орудия разврата висели разные…
— Иван Иванович! А как они выглядели, эти «орудия разврата», опишите хоть.
— Не могу описать, но сразу было видно, что это орудия разврата…
Голоса
Однажды Иван Иванович вбежал к директору с заявлением.
— Модоров, увольняй меня, немедленно!
— Да ты что, Иван Иванович? Что случилось? Успокойся!
— Да вот давеча я в туалет зашел, по малой нужде. А из двух кабинок моим голосом разговаривают. Ну, я нарочно подождал, когда они выдут… Вышли… Смотрю… Один студент, другой — преподаватель!
Все еще впереди
Вот вам хорошо…
У вас все ещё впереди. Вы ещё в партию вступить можете.
А что же нам делать? Кто уже в ней…
Ангел
Да, а вот еще в молодости случай был…
Я тогда на рабфаке учился, рисовал все время, с утра до вечера, а вечером в общежитие бежал спать, по бульвару, а по сторонам не смотрел даже. А на бульваре-то кругом женщины легкого поведения прогуливались. Прямо толпы. Но я даже и не смотрел на них никогда…
А однажды бегу и вижу. Ангел идёт! Ну просто ангел идёт. Я руку в карман сунул, а там только три рубля. Вот вы смеётесь, а ведь мы тогда впроголодь жили, а на три рубля студент тогда месяц прожить мог, на хлебе и квасе… Вот…
Но я эти три рубля протянул ей и говорю: «На, возьми, но живи честно…»
У ФАЙБУСОВИЧЕЙ В БЕЙСМЕНТЕ
«Знаете, он из Бруклина,
Но выглядит, как из Квинса»
Разговор на бордвоке
Мой приятель, из Квинса, полетел на две недели в Европу, в Карловы Вары, принять лечебные ванны. Он рассказывал, все было замечательно: и лечение, и сервис, и поездки в Золотую Прагу.
А в конце пребывания поехали в Дрезденскую галерею посмотреть Сикстинскую Мадонну великого Рафаэля. В пути гид интересно рассказывал про бессмертный шедевр, историю создания.
Один из экскурсантов, глуховатый Моня, сел поближе, внимательно слушал, а его жена Фаня сидела в конце и все время его окликала…
— Моня, не сутулься, ну что ты сутулишься, сядь прямо, не сутулься…
Потом она требовала, чтоб он поел, передавала ему бутерброды.
Наконец приехали, вошли в первый зал. Увидев бархатную скамеечку, Фаня сняла туфли, уселась и стала оглядываться:
— Ну и где эта знаменитая Мадонна, где?…
— Фанечка, это не здесь, это там, выше, в специальном зале.
— Ну сходи посмотри, где это, далеко ли идти, у меня ноги горят…
Моня вернулся.
— Ты знаешь, это там выше, надо подняться по той лестнице.
— Ну и что это такое, что?
— Ну это как та, что висит у Файбусовичей в бейсменте, только очень большая…
— Ну хорошо, тогда я не пойду, я устала… вернемся, я посмотрю у Файбусовичей в бейсменте…
ГАЛЯ
Был небольшой гололед, я неосторожно газанул, машину крутануло, и я съехал задними колесами в кювет.
Я увидел, что самому мне не выбраться на шоссе, и стал ждать, когда кто-нибудь проедет…
Около меня остановилась машина, и водитель спросил:
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Да нет, нам самим ее не вытащить! А троса у вас нет случайно?
Он осмотрел мою машину и крикнул: «Галя!». Из его машины вылезла симпатичная здоровенная деваха, легко приподняла задний бампер и поставила машину на шоссе.
— Вы в гололед осторожно катайтесь, — сказал водила. — А лучше вообще не ездить, когда подморозило.
— Но вы-то ездите, — возразил я ему.
— Ну я другое дело, — ответил он, — я всегда беру с собой Галю»…
ЧАСТЬ 4: О СЕБЕ
Содержание
МНЕ УЖАСНО ПОВЕЗЛО: Я ВСЮ ЖИЗНЬ РИСУЮ
О СЕБЕ К 70-ЛЕТИЮ
ПРО ВОЙНУ И ПОСЛЕ
ДНЕВНИКИ
МНЕ УЖАСНО ПОВЕЗЛО: Я ВСЮ ЖИЗНЬ РИСУЮ
Интервью Владимира Нузова для журнала «Вестник» 28 мая 2003 г.
— Михаил, когда вы взяли карандаш или кисточку в руки? Я знаю, было это на брегах Невы…
— Да, я ленинградец. Сколько себя помню, я все время рисовал, начал рисовать еще мелом на тротуаре. Потом все пошло очень гладко: после эвакуации поступил в художественную школу. Отвела меня туда моя тетя, причем не только для учебы, но и для получения стипендии, в ту пору это была дополнительная рабочая карточка. Ну, а из школы я поступил уже в Академию художеств, на графический факультет, по окончании которой был принят в Союз художников, поскольку начал работать еще студентом. Так что занимаюсь рисованием практически всю жизнь, ничего другого делать не умею и не люблю. Окончив Академию, я много поездил по Союзу. Был на Камчатке, на Командорских островах, на Чукотке. Можно сказать, впервые Америку увидел «с той стороны».
— — Вы проиллюстрировали около 250 книг. Назовите, пожалуйста, несколько известных авторов.
— — Первой назову детскую книжку Толкина (Толкиена) «Хоббит», я делал к ней картинки. Потом иллюстрировал «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена, делал рисунки к чудесной повести Василия Аксенова «Мой дедушка — памятник» в журнале «Костер», в котором я, кстати, проработал главным художником 10 лет. Иллюстрировал я и «Английские новеллы» Сервантеса, оформлял книжку Дарелла «Говорящий сверток» и книжку Эдуарда Успенского «Каникулы в Простоквашино». «Хоббит» переиздается с моими рисунками до сих пор.
— — То есть вы, Михаил, были востребованным, довольно успешным художником. Почему же тогда уехали?
— — Я действительно был вполне благополучным художником с квартирой, машиной, дачей. Шел 1989-й год, началась перестройка, всех охватила эйфория. Хотя у нас, ленинградцев, жизнь отличалась от московской — она была более изолированной, что ли, более оторванной от системы. Приезжаешь в Москву, выпиваешь в компании художников, там сидит человек, о котором говорят: он из КГБ, но он нам помогает. Москвичи ездили в загранкомандировки, о чем мы и мечтать не смели, участвовали в разных «перестроечных» мероприятиях. Мы же к ним относились скептически, видели во всем этом какую-то подтасовку. Идет, к примеру, передача о Тарковском. Сидит там сам Жванецкий, а рядом с ним какая-то жуткая физиономия из ЦК комсомола. И говорит: «сколько раз Андрей приходил к нам, сколько мы ему помогали!» Всё смешалось: правда и вранье, установилась какая-то, я бы сказал, бесперспективность. Я понял, что все это надолго и неизвестно чем кончится.
— — К тому же — дети, да?
— — У меня две дочки и внучка. Шаг был, конечно, очень рискованный, моя жена — писательница Виктория Платова, старшая дочка — художница, то есть обладательницы не очень востребованных в Америке профессий.
— — Ну и что получилось?
— Получилось довольно гладко, потому что буквально через два месяца я приступил к работе в газете, где вполне благополучно проработал 12 лет — до ухода на пенсию.
— — Как вы перешли к карикатуре? Кто в этой области художественной деятельности ваш кумир? Кукрыниксы, Борис Ефимов, Херлуф Бидструп?
— — «Карикатурить» я начал еще в Ленинграде. Был там такой коллектив — «Боевой карандаш», созданный еще во время блокады. Художники делали рисунки (карикатуры) на литографских досках, затем рисунки размножали, расклеивали на танках и так далее. В мирное время этот коллектив возродился, туда пришли мы с приятелем и стали делать юмористические плакаты. Аналогичные рисунки появлялись в газетах, да и иллюстрации в книжках были, как правило, с юмористическим уклоном. С Бидструпом я был лично знаком, а из учителей могу назвать автора первых рисунков к «Приключениям Буратино» Бронислава Брониславовича Малаховского, к сожалению, расстрелянного в 1937 году. Он был не только очень талантлив, но и безумно красив — как Джек Лондон.
— Был еще такой художник Ротов, автор замечательных иллюстраций к «Капитану Врунгелю». Он тоже, к сожалению, сел, причем арестовали его на даче, едва он закончил работу над иллюстрациями к «Доктору Айболиту». Назову еще великолепного ленинградского художника Лебедева, основателя целой школы.
— — А рисунки Малаховского не издавались потом?
— — Я и готовил его первую после реабилитации книжку.
— — Обычно карикатуристы рисуют, а под этим рисунком поэты пишут веселые четверостишия. У вас бывало так?
— — Со многими ленинградскими писателями я общался, дружил, они захаживали в мою мастерскую, располагавшуюся в самом центре Питера. Это и Игорь Ефимов, и Сергей Довлатов, и Иосиф Бродский. Родители моей жены и родители Бродского знали друг друга очень хорошо, вместе воевали. Александр Иванович Бродский был кантонист, выкрест. Когда Иосиф уехал, мы навещали его родителей. Так что моя жена знала Бродского задолго до того, как он стал знаменитым. Иосиф очень любил рисовать, у меня сохранилось несколько его рисунков. В беседах с Соломоном Волковым он тепло вспоминал мою мастерскую: там, мол, всегда можно было выпить, порисовать, да и натурщицы там были симпатичные.
— — А свою собственную книжку вам не приходилось иллюстрировать?
— Я выпустил здесь книгу карандашных набросков, которые делаю всю жизнь, где бы я не находился: в гостях, в очереди к врачу и тому подобное. Помню, в Риме, на пути в эмиграцию, я сел рисовать знаменитую лестницу на площади Испании. Вдруг слышу вопрос по-итальянски: «Кванто косто?» — сколько стоит? Мой рисунок за 10 тысяч лир купил какой-то немецкий студент. На 5 тысяч я купил мороженое, а другие 5 тысяч положил в бумажник — это ведь был мой первый гонорар в иностранной валюте! Книжку, о которой речь, издала Наяна, называлась она «Ура, мы едем в Америку!» Текст к ней написала моя жена.
— — За время эмиграции вы посещали родной город?
— — Первый раз собрались туда спустя 13 лет после приезда. Поездка была очень удачной и для меня, и для жены. Во-первых, вышла книжка моей жены. Называется она «С любовью на память» — первая ее книжка в Союзе, поскольку до эмиграции её там не печатали. Вика — неплохая писательница, два раза попадала в финал Букеровской премии. У дочки здесь тоже вышла книжка — «Бедная девушка». Вернусь к поездке в Ленинград. Мне предложили сделать там выставку, хотя я никаких картинок с собой не вез. Но у моих приятелей оказались полные коробки моих рисунков — тех, что я бросил, уезжая. В одной из таких коробок обнаружился набросок Натана Альтмана, в другой — шарж на Марлен Дитрих с ее автографом.А главное — я получил там заказ на несколько обложек для книг.
— — А здесь, в Штатах, вам приходилось участвовать в выставках?
Почти нет, поскольку выставка — дорогое удовольствие. Но об одной выставке — эмигрантских художников — вспоминаю с теплотой. Она состоялась в 1997 году в Сити Холле. О представленных на ней двух моих работах сказал в своей речи тогдашний мэр города Рудольф Джулиани. Ему понравился мой цикл — как бы статую Свободы нарисовали знаменитые художники: Пикассо, Шагал, Дали, Джексон Поллак и другие. Я ему эту работу подарил, и дружеский шарж на него. Шаржи — моя особая работа, у меня их тысячи, на писателей, художников, артистов. Несколько шаржей на художников-авангардистов приобрёл для своей прекрасной коллекции американский коллекционер Нортон Додж.
У меня вышли две книжки с шаржами. Ещё я делаю книжки для американского издательства «Play Books» («Рики-Тики-Тави» Р. Киплинга, «Три медведя» и т.д.) Сейчас делаю рисунки для Питерского издательства «Азбука» — к книгам замечательного американского писателя Лемони Сникета…
Иллюстрации к сказке Лемони Сникета «33 несчастья»
Иллюстрации к сказке Лемони Сникета «33 несчастья»