— Вы эмигрировали очень поздно, в 1989 году. До этого вы не виделись с Бродским?
— Виделись. Мы поехали в гости к Викиной сестре в Нью-Йорк, и они с мужем повезли нас в Леше Лосеву в New Hampshire. По пути мы заехали к Штернам в Бостон, а потом к Иосифу. Конечно, встреча была очень трогательна, со слезами: «Ну, Киса, Киса, успокойся!» — говорил он Вике. Он подарил нам книжки: «Урания», «Часть речи» и «Конец прекарсной эпохи». На всех нарисовал кота, сделал трогательные надписи, например, на «Урании», написал: «Юле, Вике и Мишке от Джозефа по книжке. 6 апреля 1988. S. Hadley. Иосиф Бродский».
Я спросил: «А тебя здесь рисовали? Делали шаржи?» Он засмеялся: «Да нет. Вот только твой…» —— и показал на какую-то французскую газету, прикнопленную на кухне к стене. Там была статья о нем и мой рисунок —— тот самый. Потом он повез нас обедать куда-то далеко на своем «мерседесе», шикарно и лихо вел его, а на заправке охотно мне позировал, когда я снимал его. Зашел разговор о его поездке в Питер. Я решительно не советовал ему ехать. «Ведь родителей уже нет. А там столько людей, у которых из-за истории с тобой были неприятности служебные, что я просто побоялся бы ехать. Тебя там эти гебешники подкараулят где-нибудь и покалечат, потом скажут, что ты был пьяный, и т. д. — «Да, это тоже реально…» — соглашался он со мной.
— Значит после получения Бродским Нобелевской премии вы были еще в Союзе. Как там отмечали это событие?
— В 88-м году в Ленинградском доме кино был устроен первый официальный вечер, посвященный Нобелевскому лауреату Иосифу Бродскому. Я сделал большой плакат: на фото шведский король вручает поэту премию, а сверху факсимильно воспроизвел статью из газеты 64-го года о суде на ним с идеальным для плаката названием «Тунеядцу воздается должное…»
Вел вечер Володя Уфлянд. Выступали Азадовский, Найман, Грудинина, Тищенко, Никольская и др. Выступила и Вика, показала фото (мы только что вернулись из Штатов), рассказала, как мы встретились с Иосифом, не сразу нашли его дом, и какая-то женщина, живущая напротив, помогла нам, и с гордостью сказала: «А вы знаете, что он недавно получил Нобелевскую премию?» Тоня Козлова была тогда в Питере, снимала этот вечер, и показала в Нью-Йорке Бродскому. Ему очень понравился и плакат, и Викино выступление. Но почему-то это выступление Вики вызвало раздражение у Толи Наймана, и он в своей книги обозвал ее «экзальтированной литературной дамой». Я очень обиделся за жену и написал письмо в газету, где работал.
— Расскажите, где еще вы встречались с Бродским в Америке. Вы рисовали его?
— В 1989 году мы эмигрировали в Штаты, с Бродским увиделись довольно скоро, он сразу дал мне телефон Лены Чернышевой: «Мишель, позвони ей, она познакомит тебя и Юльку с издателями детских книжек, может быть, можно получить работу…». Проявил максимум доброжелательства. В Нью-Йорке мы виделись не часто, в основном в «Русском самоваре», у Ромы Каплана, которого знали еще по Питеру. Были на днях рождения Романа и его прелестной жены Ларисы. Бродский всегда был весел, читал стихотворные поздравления, много пел и рисовал в знаменитый «самоварный альбом».
Пение в «Русском Самоваре»: И. Бродский, Людмила Штерн и Виктория Беломлинская
В книге «Роман с Самоваром» автор Толя Найман воспроизвел мой портрет, нарисованный Бродским 1995 года: «…вероятно, в подпитии слишком много «с» в слове «русский самовар». Я тоже много рисовал в этот альбом, в том числе и Иосифа. Много замечательных рисунков сделала моя дочь Юля, а жена Вика написала знаменитый призыв: «Никуда кроме / как в «Самовар, к Роме!»
В юмористической поэме Наума Сагаловского «Борщ сквозь слезы» я нарисовал Бродского в виде грабителя с револьвером в руке и Довлатова в виде писателя Мулатова.
— В конце марта 1989 года к Иосифу приехал его сын Андрей. По слухам, это была неудачная встреча.
— Да, мы были в «Самоваре» и в тот день, когда туда пришел Иосиф и приехавший к нему в первый раз его сын Андрей, очень на него похожий. Они сидели в любимом углу Иосифа, довольно мрачные. Подошел Роман: «Иосиф просит сесть к ним за столик, у них там какая-то напряженка с Андреем». Иосиф не хотел покупать какой-то видеомагнитофон Андрею, не из-за жадности, а из-за педагогических соображений. Вика очень быстро разрядила обстановку, острила, смешила всех.
— Изменился ли Иосиф за время его жизни на Западе?
Виктория Беломлинская: В Америке это был уже Джозеф. И в нашем общении чувствовалось его желание держать некоторую дистанцию. Мы уже, очевидно, не были нужны ему, как раньше. У него уже был другой круг общения. Неприятно, конечно, но неизбежно. Конечно, бывали теплые встречи в «Русском самоваре», и мы обнимались и пили за наших отцов, но прежнего уже, конечно, не могло быть. Наверное, если бы он не изменился, он не сделал бы того, что сделал. Он очень рано начал писать о возрасте, о старости, когда нам, дуракам, это и в голову не приходило. Наверное, у него было предчувствие своей судьбы.
— Я присутствовала на 40-летии Иосифа, а вы на его на его 50-десятилетии, когда он еще жил на Мортон-стрит. Расскажите об этом праздновании, пожалуйста.
— Были мы и на пятидесятилетии Иосифа, на Мортон-стрит. Было огромное количество народа, большинство американцы, нам, естественно, незнакомые. Но было весело. Иосиф сидел в кресле, его короновала какая-то дама. Из «наших» были Ефимовы, Штерны, Довлатовы, Лосевы, Алешковские, Таня Козлова, Наташа Шарымова снимала и т. д.
— Бродский был остроумным рассказчиком. Какие истории и шутки вам запомнились?
— Помню один случай. Я с моим питерским знакомым художником К. стояли у галереи Нахамкина. Была выставка Целкова. «Познакомь меня с Бродским», — попросил К., увидев подходящего к нам Иосифа. «Вот, Иосиф, познакомься. Это мой приятель К., вы ведь не знакомы?» — «Да, но пиджаки наши знакомы!!» — ответил Иосиф и прошел мимо. На обоих были кожаные пиджаки. Бедный К. совершенно обалдел. Мне шутка показалась неудачной.
Помню, как мы переживали за любимого нами Сашу Кушнера, когда появились эти стихи «Письмо в оазис», способные зачеркнуть начисто всю биографию поэта.
— Но ведь Бродский попросил снять инициалы в посвящении и написал Кушнеру из нью-йоркской больнице, что это стихи скорее о нем самом, чем о любом его адресате.
— Когда Саша приехал в Нью-Йорк в 1994 году, он жил у нас, мы повезли его на выступление в журнале «Слово—Word», где его прекрасно представлял Иосиф, желавший смягчить впечатление от того стиха, а я старался побольше фотографировать их вместе, с доброжелательными улыбками.
И. Бродский и А. на выступлении в журнале «Слово—Word»
— Одно из последних выступлений Бродского состоялось 2 апреля 1995 года в зале Нью-Йорского Этнического общества, что рядом с Центральным парком. Вы были на нем?
— Да, после выступления мы пришли в «Самовар». Роман принес свой знаменитый альбом с автографами и попросил меня нарисовать Иосифа, но тот забрал у меня альбом и любимый им цанговый карандаш: «Мишель, ты меня много рисовал. Дай-ка я тебя нарисую». И быстро нарисовал совершенно замечательный рисунок. И подписал: «Мишеньке, с нежностью от Иосифа. И. Б. Бродский. Нью-Йорк 2 апреля 1995». Потом Иосиф сказал: «Викуля, давай выпьем за наших отцов». Они чокнулись, расцеловались, Вика разревелась. Это были последние слова, которые мы от него слышали. В тот вечер мы виделись в последний раз.
Одно из последних выступлений Бродского. Нью-Йоркское Этническе общество. 2 апреля 1995 года
— Вы сделали рисунок в блокноте в похоронном доме на Бликер-стрит 29 января 1996 года. Это был рисунок Бродского в гробу или пришедших с ним проститься?
— 29 января 1996 года мы прощались с ним в похоронном доме на Бликер-стрит. Фотографировать не разрешали. Я сделал рисунок в блокнот, потом увеличил его. Там сидит Лариса Каплан, Роман, еще кто-то, Вика. Леша, я. Первый раз я показал его на моей выстаке в Петербурге в 2003 году.
— Наконец, последний вопрос: что и кто для вас Иосиф Бродский?
— Когда я учился в школе, у нас в истории была картинка: на каменных плитах клинописью высечены строки —— законы царя Хамураппи. Любимые мои стихи Иосифа Бродского кажутся мне не написанными на бумаге, высеченные клинописью на каменных плитах.
БАЛЛАДА О МАЛЕНЬКОМ БУКСИРЕ
Сталин всегда не любил Ленинград.
Особенно, ленинградскую интеллигенцию.
В 1947 году был устроен очередной разгром в городе. Были хамски обруганы Анна Ахматова и Михаил Зощенко, их запретили печатать, и разгромлены ленинградские журналы.
Из детских журналов остался один «Костёр». Как написал Сергей Довлатов — пионерский журнал с инквизиторским названием. В нем работал замечательный поэт и замечательный человек Лев Лосев. Он занимал самую маленькую должность — был редактором отдела юмора и спорта, но смог так поставить дело, что все его друзья — поэты, — Уфлянд, Ерёмин, Виноградов и, конечно, Бродский могли там что-то зарабатывать. Это было очень важно, потому что, в отличие от Москвы, в Ленинграде больше мест для публикации не было.
Лосев рассылал своих друзей в разные командировки — на детские спортивные соревнования, или в разные республики СССР, переводить детских поэтов и т. д.
Например, Бродский ездил от «Костра» в Армению, переводил детских армянских поэтов.
Когда мы приехали в США в 1989 году, первую работу мне предложил Лосев — я делал обложку к его книге «Поэтика Бродского» для Лондона.
А в 1962 году Лосев напечатал в «Костре» замечательное стихотворение Бродского «Баллада о маленьком буксире». Это было какое-то чудо. Это единственное стихотворение Бродского, напечатанное в СССР. Поразительно, что свирепая цензура пропустила это совершенно не советское стихотворение, где звучит пронзительная тоска автора, о невозможности выехать за железный занавес, за пределы России.