«…Мне за вами нельзя» — говорит буксир уплывающим иностранным кораблям.
«…Кто-то должен остаться возле этой земли…»
Я думаю, что буксир — настолько естественный компонент Ленинградского пейзажа, такой пролетарский транспорт, что не обратил на себя внимание цензоров.
Бродский писал: «И был город,
самый красивый город на свете.
с огромной серой рекой…»
И всякий раз, увидев реку, Неву, вы видели и буксир, плывущий по ней. На любой фотографии, или картинке, иллюстрации, где есть Нева — есть и буксир, неотделимая ее часть.
И вот в 1962 году эта «Баллада» была напечатана в журнале. Я прекрасно помню этот разворот, я работал тогда главным художников в «Костре». На левой стороне — стихотворение, а на правой — красивая акварельная картинка — буксир, плывущий мимо кранов и кораблей. Нарисовал её художник Василий Михайлович Звонцов, немолодой человек, ушедший на войну из Академии художеств, дослужился до полковника, но после войны вернулся в художники. Эта публикация была с восторгом встречена всеми почитателями гениального поэта.
Первая публикация «Буксира». «Костер» 1962
Мне тоже довелось иллюстрировать это стихотворение.
В 1964-м когда Бродского арестовали и собирались судить и выслать из Ленинграда, как тунеядца, бездельника, нигде не работавшего (просто писать стихи, даже такие замечательные, власти не считали работой, друзья из московского издательства «Малыш» попросили меня сделать и прислать им макет такой книжки, «Баллада о маленьком буксире», чтобы они заключили с автором договор и предъявили в суде, как доказательство, что автор зарабатывает себе на жизнь своим трудом. Стихи Бродского были такие емкие, что каждую строчку можно было иллюстрировать. Я сделал макет и картинки, и отослал в издательство. Дальнейшая судьба этого макета мне неизвестна. Мой друг ещё по Ленинграду — коллекционер Алик Рабинович вспоминал, что она — эта книжка — появлялась на аукционе в Нью-Йорке, потом следы её затерялись. Но «рукописи не горят…», и рисунки тоже. Надеюсь, что она где-то появится. С самим Иосифом Бродским я был хорошо знаком еще в Ленинграде. Мы с женой считали его поэтом гениальным, знали стихи его наизусть, были на суде, где его приговорили к высылке на Север в 1964 году. Провожали его в 1972 году в Америку. В 1987 году он получил Нобелевскую премию. Я сделал плакат. В Нью-Йорке мы часто виделись с ним в ресторане «Русский Самовар», владельцами которого вначале были Бродский, Михаил Барышников и наш ещё Ленинградский друг — Роман Каплан, замечательный человек. Я часто рисовал Иосифа и в Ленинграде, и в Нью-Йорке. Один рисунок 1970 года ему понравился и он надписал его. Сейчас в некоторых изданиях в России он печатается, как автопортрет Бродского. Он сам прекрасно рисовал. У меня хранится много его рисунков.
Рисунок И. Бродского
2 апреля 95 года в «Русском Самоваре он сделал замечательный рисунок — мой портрет. И надписал: «Мишеньке, с нежностью, от Иосифа». А 29 января 1996 года я нарисовал его в последний раз, в похоронном доме на Бликкер стрит, в гробу.
Я счастлив, что был знаком с этим гениальным поэтом.
ОБЛОЖКА К ДОВЛАТОВУ
Московский приятель удивлялся: «Вы в Ленинграде все знакомы друг с другом. Одни учились в одном институте, другие — вместе были в эвакуации, некоторые жили рядом, на одной улице, ходили в одну школу, а кто-то — даже в один детский сад… Да еще почти все родились в одном родильном доме, в знаменитой Снегирёвке…».
Мы с Довлатовым познакомились году в 60-м. Жена дружила с его первой женой — Асей Пекуровской, я одно время почти ежедневно виделся с ним. Он тогда работал в ленинградском пионерском журнале с «инквизиторским» (как он писал в «Невидимой книге») названием «Костер», а я был там художественным редактором.
На унылых редсоветах я все время всех рисовал, и Сережу, конечно. Он был тогда без усов и бороды, носил «хемингуэевский» свитер и выглядел именно так, как на моем шарже.
Потом он уехал, и мы слышали (если удавалось) его замечательный голос по «Свободе», видели (если удавалось) его книги — на русском и английском языках, знали о его газете «Новый американец», о публикациях в «Ньюйоркере».
А увиделись в 88 году, когда приехали с женой в гости в Нью-Йорк.
Серёжа и Лена показывали нам Манхэттен, возили на Брайтон. Сергей с восточной щедростью завалил нас подарками — «ардисовскими» репринтными изданиями Ахматовой, Мандельштама, Кузьмина. Старался передать что-то всем в Питере. Мы были одни из первых гостей из России. Поэтому Сергею Вольфу послал измеритель давления в шинах.
На мой вопрос «Зачем это ему? У него нет машины и на трамвай не всегда есть деньги» отвечал: «Ничего, пригодится!»
Жаловался на обложки к американским изданиям (на обложке к «Зоне» была нарисована лагерная камера, больше похожая на офис преуспевающей компании) и попросил сделать обложку к его книге «Наши» (Ours). Эскиз ему понравился, он повел меня в издательство. Там тоже все понравилось, но не было кого-то, кто должен был окончательно одобрить, а мы через пару дней возвращались в Союз, и работа эта, к сожалению, не состоялась. (Потом я увидел эту обложку у него дома, в рамке на стене).
В 89 году мы эмигрировали и часто виделись в Нью-Йорке на общих тусовках, в «Самоваре» у Романа Каплана, на выступлениях гостей из Питера, которых обычно представлял Довлатов, на вернисажах.
Я делал рисунки к его материалам в газете. (Он повторял там свои выступления на радио). Он всегда звонил и благодарил меня.
Мы думали сделать с ним совместную книжку. У меня накопилось множество шаржей на актеров, писателей, художников — российских, американских, французов, итальянцев. Сергей начал придумывать смешные, остроумные, изящные подписи…
В конце июля 90-го года он позвонил, поздравил меня с днем рождения. Мы с женой долго уговаривали его приехать, было много знакомых — нью-йоркских и из Питера. Но он ехал на дачу к Лене и сыну Коле.
«Я боюсь, что у тебя выпью и начнется запой…»
…Запой начался через месяц.
А после смерти началась всероссийская слава Сергея Довлатова.
Печатались книги огромными для тогдашней России тиражами (общий тираж 4 томника — 250 тысяч), ставились фильмы, спектакли, издательства судились за право издания собрания сочинений.
И сразу же «мутным потоком» хлынули воспоминания его «друзей-приятелей», многих из них он вообще не знал (книга «Ножик Довлатова» начинается фразой: «Я никогда не видел Довлатова…»), а некоторых и знать не хотел, что очевидно из изданной переписки с Игорем Ефимовым.
В 500-страничном труде Соломона Волкова «История культуры Санкт-Петербурга» из 12 строчек о Довлатове 6 — следующие: «Обаятельный, саркастичный великан Довлатов, фанатик своего ремесла, внутри предложения никогда не ставил двух слов, начинающихся с одной и той же буквы, но читатели, как правило, не замечают этого жесткого авторского самоограничения».
Это сомнительное достоинство (обходился же любимый им Чехов без этого) повторяется в сотнях воспоминаний, написанных как под копирку, но с обязательным присутствием фамилии «Довлатов» на обложке, что гарантировало читательский интерес к книге. «Довлатов на автоответчике», «Мне скучно без Довлатова», «Довлатов и окрестности», «Довлатов вниз головой», «Иудейство Довлатова», «Воспоминания Довлатова», «В кругу Довлатова».
Я нарисовал картинку: Довлатова, как надутую куклу на парадах «Мейсиса», несет бесконечная толпа его «мемуаристов», большинство нарисованных мемуаров — пародии на существующие книги.
После публикации этой «изорецензии» в газету посыпались возмущенные письма. Меня обвиняли в оскорблении памяти «… великого сына России, стоящего в одном ряду с Набоковым, Баланчиным, Цветаевой, Бродским» (цитата из письма). Но я уверен, что самому Сергею картинка бы понравилась.
Нарисовал я Сережу и в смешной книге-пьесе «Борщ сквозь слезы» Наума Сагаловского, о котором Довлатов писал: «Много лет я проработал редактором, Сагаловский — единственная награда за мои труды. Я его обнаружил… Я притащил его в «Новый американец…»
В пьесе Сергей фигурирует как «писатель Мулатов».
А еще я часто рисовал его в иллюстрациях к рассказам, фельетонам, заметкам для газет и журналов.
А обложку к Довлатову я все же сделал. И не одну…
ЕВГЕНИЙ ЕВСТИГНЕЕВ
Среди тысячи дружеских шаржей, нарисованных мною, есть особенно мне дорогие, на людей, с которыми мне выпала удача быть близко знакомым или дружить.
В 1969 году театр «Современник» приехал на гастроли в Ленинград, и кто-то привел ко мне в мастерскую Евгения Евстигнеева, и мы как-то сразу с ним подружились и виделись почти каждый вечер. Его семья отдыхала на юге, моя жена Вика была в экспедиции с киногруппой, дочка Юля — на даче с бабушкой, а я получил заказ — сделать зарисовки спектакля «Современника» для Театрального музея. Я посещал все представления, а потом мы ехали в гости. Я возил его в мастерские к художникам, а диапазон его «гостеваний» был самый широкий, от всеми любимого драматурга Александра Володина до каких-то поклонниц, совершенно неожиданных. Однажды мы оказались в роскошной квартире в старом особняке на ул. Петра Лаврова. Стол ломился от «дефицитных» явств, а за столом сидели какие-то странные девушки — перезрелые «комсомольские богини» из провинции — слушательницы Высшей Партийной школы в Таврическом дворце. Одна из них, знакомая Жени ещё по городу Владимиру, где он работал в театре, и организовала «приём» на квартире у преподавательницы — пышной обкомовской дамы с «халой» на голове. После обильного ужина начались какие-то «деревенские» танцы «с отбоем», все хотели потанцевать с Евгением Александровичем. Вообще, женщины его обожали — но и он их тоже, всех — от звёзд театра и кино до горничных и официанток.
Популярностью он пользовался фантастической, и всенародной любовью.