Руперт, в бежевой рубашке с монограммой и твидовом пиджаке от Кардена, выглядел совсем не по-американски. Крепко взяв Энтони за руку, он отвёл его к столику.
– Ты по-прежнему предпочитаешь бордо? Есть Линч-Баж и Шато-Лафит.
– Лафит, – кивнул Энтони. – И салат с фуагра.
Они выпили за встречу.
– В Штатах бешенный ритм и жизни, и работы. Особенно в госпиталях. Я практиковал в Вашингтоне, в отличной клинике. Там прекрасное оборудование, и условия для врачей, для больных, лаборатории результаты выдают почти мгновенно. Очень полезно поработал. Но, знаешь, я так и не привык к бесконечным воплям: «Давай!», «Быстрей», «Чёрт!», «Мы его теряем!». От «Макдональдсов» просто воротило. То ли дело бары в Портленд-билдинге, в нашем Шервудском лесу, помнишь?
Ещё бы не помнить! «Шервудским лесом» Энтони и Руперт называли Кампус Университетского Парка, ведь он располагался как раз на том месте, где в двенадцатом веке шумел Шервудский лес и бродили лучники Робина Гуда…
Недалеко, в круге весело щебечущих женщин, Энтони увидел Памелу Винеблс… нет, теперь Мортон. Она смотрела на него, улыбаясь. Памела, Пэм, его первая любовь… Они оба были на первом курсе, познакомились в Уоллатонском парке, когда оба пришли осмотреть дворец Уоллатон-холл. Юная, тоненькая, с восторженно распахнутыми глазами, в шёлковом платье с рукавами-крылышками и под пояском, она показалась ему девушкой из того далёкого времени, жительницей этого дворца. У них были романтичные отношения и страстная близость. Они ходили в церковь Сент-Мэри, в Каунти-холл, особенно любили гулять в парке Арборетум. Пэм училась на факультете биологических наук, жила в другом кампусе – Sutton Bonington, но это не имело значения. Она оставалась в люксе Энтони, отдавалась ему с таким неистовством, которое сначала ошеломило молодого человека, потом восторгало и возбуждало, а через время стало утомлять – не физически, а морально. Причём, днём Пэм выглядела такой наивно-невинной девочкой, что трудно было поверить…
А потом Пэм объявила ему, что влюбилась в другого человека – в студента-старшекурсника Джона Мортона. Мортон был лидером Студенческого союза, в нём явно проглядывался будущий парламентский деятель. Так, кстати, и случилось: ныне Мортон довольно активный и успешный политик… Пэм уходила с заламыванием рук, слезами и раскаянием, в полной уверенности, что разбивает Энтони сердце. Он не стал её тогда разочаровывать, разыграл глубокую скорбь – недаром участвовал в спектаклях! Но в душе был благодарен девушке: она избавила его от тягостного и подловатого поступка – самому разорвать связь… Им приходилось иногда пересекаться, и Энтони явно видел: Памела считает, что повергла его в пожизненную любовную тоску. То, что Энтони всё ещё был не женат, питало эту её фантазию. Вот и теперь она смотрела на него ласково и кокетливо. Энтони не стал разочаровывать бывшую подружку: улыбнулся с налётом печали, вздохнул как бы украдкой и медленно отвёл взгляд… Получилось неплохо!
На застеклённой веранде, в зимнем саду, ему пришлось слушать восхищённые рассказы о своём старшем брате: кто-то недавно видел графа Катерхема на яхте, в Адриатическом море. Энтони приветливо кивал и думал о том, что Чарльз в своём амплуа. Блестящий выпускник Оксфорда, его брат своеобразно использовал свои знания в литературе, географии, истории. Он ездил по миру, мелькал в светских хрониках, слыл заядлым театралом и покровителем подающих надежды писателей. Конечно же, играл в поло и гольф, участвовал в международных авторалли, непременно на скачках Ройял-Эскот… Последний раз Энтони общался с братом два года назад, на юбилее отца. Тогда Чарльз провёл с родственниками целый вечер, а рано утром улетел в Южную Америку, где собирался спускаться с экстремалами в какой-то каньон. Потом несколько раз видел издалека: на бегах, в проносящемся мимо автомобиле, в ложе театра. Каждый раз Катерхем махал ему издалека рукой – белозубо-улыбчивый, загорелый, спортивный… Энтони любил брата, однако в Оксфорд не стал поступать именно потому, что Чарльз, старший на два года, учился там и был звездой первой величины.
Когда он вернулся в ресторанный зал, там уже не было первоначальной толчеи. Гости разбрелись по разным комнатам: курили, играли в карты, спорили о политике, в открытой двери бара мелькали танцующие пары. За одним из столиков сидел Джимми Чартерис и махал рукой, официант как раз ставил перед ним напитки и блюда. Энтони подошёл, опустился рядом на стул.
– Только освободился, – пожаловался Джимми. – А всё этот чёртов Свен!
Вне стен Воксхолл Кросса сотрудники не называли своих «подопечных» настоящими именами. Только условными. Террорист Олаф Хольгер носил прозвище «Свен», его организация именовалась «Парабеллум».
– Значит, след подтвердился? – спросил Энтони.
Джимми кивнул, прожёвывая мясо, запил красным вином, ответил:
– Да, его видели в Румынии, это точно. Он сейчас не боится «светится», думает, нам ещё неизвестно его новое обличие. Таким красавчиком стал после пластической операции!
– Он и раньше был неплох собой, – бросил Энтони. – Помнишь ведь: когда его чуть не взяли в Дублине и он, выворачиваясь, подорвал дом, ему слегка обожгло лицо… Думаю, пластика связана скорее с этим, чем с желанием изменить себе до неузнаваемости.
– Помню хорошо. Но этому оборотню всё на руку, даже ожёг. Впрочем, – Джимми улыбнулся, – мы тоже свою игру играем хорошо. Знаем, как он выглядит, но вида не подаём. Во Всемирной Сети висят его старые фото, вот он и думает, что конспирация полная. Пусть думает и гуляет по Румынии до поры, до времени. А я на днях отправляюсь туда, в район Трансильвании.
– Трансильвания… – протянул Энтони и кивнул, позволяя Джимми налить ему в бокал вина. Отпил глоток, пошутил: – Это, если не ошибаюсь, в гости к самому Дракуле?
– Похоже! Свен если не сам Дракула, то из его когорты, это точно! Но сначала, возможно, заеду в Германию.
– Там он тоже наследил?
– Да, именно оттуда и потянулась ниточка… Месяца два назад его впервые заметили там. В аэропорту Франкфурта. Он, вроде бы, собирался лететь одним из тамошних рейсов, но не полетел. Передумал или чего-то испугался. Очень осторожный зверь!
Бокал, который Энтони нёс к губам, дрогнул, несколько капель пролились на скатерть. Он этого не заметил. Медленно поставил бокал, спросил осторожно:
– А куда Свен собирался лететь, известно? Каким рейсом.
– Нет, – покачал головой Джимми. – Этого мы не знаем. Сам понимаешь, аэропорт огромный, рейсов множество.
– Когда, говоришь, это было?
– Два месяца назад, в октябре. День точно не помню, но у меня все данные есть. Ты ведь тоже одно время занимался Свеном? Как аналитик.
– Да. – Энтони сам не замечал, что легонько массирует грудь в районе сердца. – Джимми, я завтра зайду к тебе, и ты мне дашь все эти данные. Пополню свою коллекцию. Возьму официальное разрешение и приду.
– Договорились. А, может, и в Румынию со мной слетаешь?
Джимми, конечно, пошутил, но Энтони, улыбнувшись, ответил почти серьёзно:
– Кто знает…
Утром он с трудом заставил себя выждать сорок минут от начала рабочего времени, прежде чем пойти в Джимми Чартерису. Полчаса назад получил разрешение на доступ к секретным данным и просто сидел у себя в кабинете, ничего не делая. Состояние было такое, словно его температурило: кружилась голова, расплывались мысли. Ночью Энтони почти не спал: временами впадал в полусон, начинало что-то сниться, он просыпался, пытался поймать, вспомнить эти обрывки снов… Почему, почему ему больше никогда не снился тот сон! Он всегда так думал: «сон»… Нет, не надо себя обманывать – не всегда. Поначалу пытался найти нечто реальное по эту сторону сновидения. Но потом научился иронизировать над собой, отыскал вполне приемлемые объяснения многому… И вдруг – все чувства снова в нём вывернуты, взбудоражены!..
Но нет, не торопись – остановил Энтони себя. Надо выяснить до конца: настолько ли разительны совпадения? Пора идти к Джимми.
Чартерис дал Энкореджу диск в опечатанной упаковке с грифом «Для внутреннего пользования». Открыв на мониторе содержание диска, Энтони быстро листал страницы, бегло их просматривая. Он знал, что искать. Аэропорт Франкфурта-на-Майне, октябрь, тот самый день… Именно тогда он летел из Дакара в Нью-Йорк, и в том самолёте ему приснился сон. Сон, который был явью – страшной и прекрасной… Был явью до того момента, когда он проснулся…
Вот он! Рейс из Франкфурта на Лос-Анджелес!
Энтони быстро прикрыл глаза, потому что уже успел увидеть то, чего видеть не хотел – время вылета. Перевёл дыхание и посмотрел – тяжёлым, обречённым взглядом. Время разительно не совпадало, на несколько часов. Он посидел, приходя в себя, переживая настоящий стресс разочарования. Пришлось признаться – он почти поверил… Во что? Господи, во что!
И всё-таки – вот же упорный характер! – Энтони открыл программу с географическими картами, проложенными маршрутами воздушных и земных путей. Стал прикидывать: рано утром его рейс проходил над Саргассовым морем, в районе, который принято называть «Бермудским треугольником». А как летают из Германии в Калифорнию? Маршрут проходит в тех же местах, немного в стороне. Однако если приблизительно за час до времени «икс» в немецком рейсе поменять курс, то оба самолёта как раз сойдутся в районе «треугольника»… Могли бы сойтись, вот только если бы самолёт из Франкфурта не улетал значительно раньше. Эти три недостающих часа вновь заставили его понять – есть только фантазия, его воображение…
Зазвонил телефон. Энтони взял лежащую под рукой трубку, сказал обычным, уже спокойным голосом:
– Да, слушаю.
– Это Чартерис. Слушай, Энтони, в тех данных, которые я тебе дал – по Хольгеру, – есть одна неточность. В тот день, когда он был замечен во Франкфуртском аэропорту, все рейсы, вылетающие после пяти вечера, были задержаны. На три часа. Это мне уточнили только что. Так что можешь исправить. А Хольгер, судя по всему, собирался отправиться в Южную Америку. Был как раз рейс на Лос-Анджелес, похоже, им собирался лететь, а там до Мексики рукой подать… Может, это и неважно, в конце концов, он ведь не летел. Но факт есть факт.