– At length did cross an Albatross:
Thorough the fog it came;
As if it had been a Christian soul,
We hailed it in God’s name.
Вскинул вверх руку:
– Вот он, Альбатрос, чертит над нами круг, предвещает наше спасение!
У Виктории слёзы катились по щекам. Антон не знал, что она читала брату из Кольриджа, из «Старого морехода» строки, буквально предшествующие тем, которые сейчас произнёс он. Она смотрела на молодого русского офицера и понимала, что такое совпадение не может быть случайным. Перед ней стоял широкоплечий стройный мужчина, с добрыми карими глазами, с чётким рисунком скул и губ на смуглом от морского солнца и ветра лице. Его густые тёмные волосы растрепались, он улыбался ей. И она, улыбаясь сквозь слёзы в ответ, повторяла мысленно, как заклинание: «Я люблю его… Буду любить всю жизнь… Хочу всю жизнь прожить рядом с ним…» Она поймала взгляд Антона, и ей показалось: он читает её мысли, слышит их.
…Леди Виктории пришлось сделать паузу, потому что голос её дрогнул, прервался. Наверное, она не просто вспомнила – вновь ощутила себя той восемнадцатилетней девушкой, на маленьком северном острове, в момент всплеска самых сильных и судьбоносных чувств.
– А смогла бы? Смогла бы прожить всю жизнь рядом с ним там, в России? Или он, Антон, уехал бы с тобой в Англию?
Бабушка покачала головой, очень уверенно:
– Нет, он бы не уехал. А я… Я бы рядом с ним всё смогла. Ты сомневаешься?
Энтони вспомнил все бабушкины поездки по «горячим точкам». Да и то, что он услышал сегодня…
– Нет, не сомневаюсь. Но почему же тогда?.. Почему вы расстались? Он не захотел? У него не было к тебе ответных чувств?.. Нет! – опроверг сам себя. – По твоему рассказу я представил, что Антон тоже тебя полюбил. Может, он уже был женат?
– Он не был женат тогда. А причина… Вот ты, мой милый внук, разведчик, но для твоего поколения война уже такая далёкая история… Даже ты не знаешь: в те времена в Советском Союзе контакты с иностранцами были запрещены. Да, мы являлись союзниками, но… Объединяла нас только война, только опасение гитлеровской победы. Ведь сразу же, ещё в сорок пятом, мы резко отшатнулись друг от друга, началось то, что называют «холодной войной». Потом, через много лет, я даже стала понимать: наверное у Сталина был резон бояться общения его мира с нашим. Но тогда всё произошло так жестоко, внезапно…
Мы летели на самолёте, счастливые, весёлые. Пилот передал: «Спасены капитан Вербенцов и англичанка». Он трижды повторил мою фамилию, каждый раз искажая. Но там поняли, потому что он оглянулся, спросил меня: «Вы медсестра с крейсера «Лондон»?» «Да, да!» – крикнула я сквозь шум мотора. И именно в этот момент Антон вдруг сильно сжал мою руку, а другой обнял меня за плечи. «Тори, – сказал он. – Я тебя буду помнить всю жизнь». Я, юная счастливая дурочка, воскликнула с весёлым укором: «Только помнить?» А он посмотрел мне в глаза таким неотрывным и нежным взглядом – долго-долго, – а потом повторил: «Всю жизнь». Я думаю, он знал и раньше, а тогда по-настоящему понял: нам не дадут быть вместе.
Нас привезли в город Архангельск. На аэродроме уже ждала машина представителя нашего адмиралтейства. Офицер почти подбежал к нам… Говорят, англичане чопорные люди – это далеко не так. Он светился искренней радостью, схватил меня за руки, стал трясти совсем по-русски.
– Леди Виктория! Ваше спасение просто чудо! Ваши родители уже оповещены! О гибели лорда Уильяма, вашего брата, они знают, но ваше возвращение смягчит их горе!
– Чудо моего спасения – вот этот человек, – указала я на Антона.
Офицер повернулся к нему, протянул руку:
– Господин Вербенцов, – он, видимо, знал, что Антон понимает его без переводчика, – совсем недавно я поздравлял вас, от имени английского командования, за мужество во время аварии на «Старом большевике». И вот вновь, с восхищением, от себя лично и правительства Великобритании, благодарю за спасение этой девушки. Семья леди Виктории, герцог и герцогиня Роскоммон, потеряли сына, но вы возвратили им дочь. Их родительская благодарность безмерна!
Я оглянулась на Антона, я так хотела ему сказать, прямо сейчас, после слов офицера: «Ты станешь сыном моим родителям!» Но постеснялась – и чужого человека, и вообще такого прямого признания, почти предложения. А тут на поле появилась ещё одна машина, что-то вроде русского пикапа. Он подлетел, прямо около нас развернулся, лихо затормозив. Оттуда выскочили трое моряков, кинулись обнимать Антона. Один, офицер, сжимал его плечи и всё повторял: «Антошка, Антошка!» Я запомнила… Другие два, видимо матросы его «Старого большевика», радостно жали ему руки, говорили: «товарищ капитан» – я эти слова уже знала, понимала. Потом они потянули его к машине. Садясь, он оглянулся на меня, поднял руку… Когда машина поехала, я спросила офицера:
– Куда они?
Он ответил:
– Сказали, что капитана Вербенцова ждут в штабе, потом – в госпиталь.
Больше я Антона не видела никогда. В Архангельске был один госпиталь для военных моряков, я пошла туда в этот же день – он ещё не поступил. А на следующий день ко мне вышел главврач, сказал, что у капитана Вербенцова открылась недавняя рана, лечение сложное, и потому его самолётом уже увезли в Москву, в лучшую клинику…
– Чтобы вам не встречаться, – кивнул, понимающе, Энтони.
– Скорее всего… Но и рана могла тоже быть. Там, на острове, я замечала несколько раз, что его мучила боль. Так и не поняла точно где – под правой лопаткой или ниже, в рёбрах. Спросила, а он отмахнулся: «Это ещё на Дунае, осколок…» Я просила показать мне, ведь я медсестра. А он смеялся: «Ты моя маленькая Найтингейль!» И сказал по-русски: «Соловей – маленькая птичка».
Энтони вздрогнул и закусил губу: «маленькая птичка!» Господи, как много переплетений, совпадений! Что же это, как объяснить?
– Меня тоже быстро отправили на родину, – продолжала леди Виктория. – Возвращались дошедшие корабли нашего конвоя и несколько из предыдущего. Я плыла на британском крейсере, и от меня не отходил молодой офицер Чарли Энкоредж. Да, милый, твой дедушка. Я вышла за него замуж, но значительно позже. Тогда, в те несколько дней пути, он смотрел на меня восхищёнными глазами, рассказывал о том, что был знаком с моим братом Уильямом, говорил что я самая отважная девушка на свете… Но я почти не замечала и не слышала его. Я могла думать только об Антоне.
Не стану тебе рассказывать сколько усилий приложили мои родители, чтоб добиться хотя бы переписки с Антоном. Все их самые высокие связи оказались бессильными. Правительство лорда Черчилля наградило капитана второго ранга Северного Морского Флота Вербенцова орденом «За выдающиеся заслуги». Посол Англии в Москве хотел лично вручить ему орден, но не смог. Ему сказали: Вербенцов проходит усиленное лечение глубоко в тылу, представитель советского командования передаст ему почётную награду… Отдавая награду, посол сказал официальную формулировку: «Это боевой орден, присуждается только за боевые заслуги во время военных действий. За мужество, проявленное русским офицером на теплоходе «Старый большевик» при проходе конвоя PQ-16, и за спасение английской подданной». От себя добавил: «Передайте капитану Вербенцову и личную благодарность его величества короля Георга YI: ведь спасённая девушка – из очень знатного рода, родственного королевской династии».
Узнав об этом, мой отец сказал мне: «Увы, девочка, с этим прекрасным человеком тебе быть не суждено. В советской России дружеские связи с иностранцами караются, как преступления. Да, формально мы друзья и союзники, но это так, вообще. Отдельным же лицам, конкретным людям дружить не позволено. А уж браки с иностранцами совершенно исключены. Поверь, за то время, пока я пытался достучаться до твоего спасителя, я многое узнал такого, о чём раньше слышал краем уха. Боюсь, что искренние слова нашего посла о нашем семейном родстве с королём сыграли плохую роль. Могу предположить, что после этого там, в России, вспомнят: Антон и сам дворянин, придумают ему шпионские связи с Англией… Хорошо, если для него всё обойдётся переводом на другое место службы, может быть – понижением в звании. А если нет? Давай не будем подливать масло в огонь своей настойчивостью. В Англию его не отпустят, скорее арестуют, сошлют в Сибирь. Тебя тоже к нему не пустят…»
Полгода я была словно спящая мёртвым сном принцесса. Меня увезли на Фолклендские острова, к нашим родственникам. Там я постепенно отошла, ожила. Через год вернулась в Лондон, а ещё через год вышла замуж за Чарльза Энкореджа. И потому, что оказался верным, преданным мне, и потому, что он был просто славный парень, и ещё потому, что был морским офицером… Тоже…
Бабушка улыбнулась внуку:
– Не хочешь ли ты спросить, была ли я счастлива в замужестве?
– Если ты позволишь…
– Да, милый, с Чарльзом я была счастлива. Но самым родным человеком для меня всегда оставался Антон. И любила я всегда только его. Поразительно – два дня, и вся жизнь…
Они сидели рядом, Энтони обнимал свою бабушку за плечи, она прислонила голову к его плечу. Наискосок, в зеркале, он видел, что глаза её светятся, на губах блуждает улыбка. Погладил её морщинистую, но такую мягкую и тёплую руку. Сказал осторожно:
– Не сочти меня пошлым, но ответь, если захочешь. Для меня это важно… Вот вы два дня были на острове одни, неразлучны. Спали рядом, согревая друг друга. Между вами уже возникло сильное чувство, ведь так? Не жалела ли ты потом, да и сейчас, что физической близости между вами не произошло?
– О чём мне было жалеть? Между нами была такая близость, которая предполагала всё. И уже состоявшуюся любовь, и будущую жизнь рядом, до самой смерти, и детей, которые должны родиться. Что по сравнению с этим значит только лишь физическая близость? И что она значит без всего этого? Я тебе рассказывала о нашем единственном поцелуе… Так вот, в тех нескольких секундах – вся моя жизнь, освещённая сказкой. Я и сегодня помню… нет, ощущаю: губы Антона пахли травами, из которых он заваривал нам чай. Пряно-горьковатый запах, похожий на дуновение ветра над вересковой пустошью…