два могла с ними совладать. Она потянулась к сумочке, но прежде чем дотянулась, Эрик отнял её. Кортни протестующе вскрикнула.
Никто не пошевелился, чтобы её остановить.
Он открыл её сумочку, порылся в ней, достал тонкий оранжевый цилиндр с надписями на китайском.
– Ты до сих пор принимаешь эти таблетки? – Куп покачал головой. – Чёрт возьми, Кортни. – Он выглядел ошалевшим, будто поверить не мог, куда зашла эта ночь.
– С этим нам повезло, – сказал Эрик, вертя в руках и разглядывая пузырёк. – Теперь у нас есть улики.
Минт сел на землю рядом с женой и яростно посмотрел на Эрика:
– Она больше не скажет ни слова. Мы вызываем адвоката.
Кортни разрыдалась.
– Плевать мне на адвоката, – воскликнула она. – Пожалуйста, верните мне их. Пожалуйста.
Воспоминание о моём отце, молящем: «Пожалуйста, Джессика. Пожалуйста, милая, совсем чуть-чуть, чтобы попустило. Ты не понимаешь как мне больно».
Я выхватила таблетки из руки Эрика, застигнув его врасплох, и отвернула колпачок.
– Что ты делаешь? – Спросила Каро.
– У неё зависимость. – Я высыпала таблетки на ладонь, оставив одну на дне пузырька. – Вот тебе твои улики. Все таблетки тебе не нужны.
Я отдала пузырёк Эрику; тот посмотрел на него с поднятой бровью. Потом я опустилась рядом с Кортни. Она посмотрела на меня с осторожной надеждой и я осознала, со щемящим чувством, что мы тоже дурно с ней обращались. Не таким же образом, как она с нами, но мы всегда в глубине души знали, что у неё проблема, и ничего по этому поводу не делали. Отмахивались от этого все четыре года колледжа. Хуже: мы, в некотором роде, были рады этому. У Кортни, самой идеальной девушки в колледже, был унизительный порок. Роковой недостаток. Мы все вздохнули с облегчением.
Я вложила таблетки в её руку и сжала вокруг них её кроваво-красные ногти. Она сконфуженно, но благодарно кивнула. Я встала и поймала на себе взгляд Купа. Он озадаченно на меня посмотрел.
– Вам всем надо подписать соглашение о неразглашении, – сказал Минт, покровительственно обнимая Кортни за плечи.
– Ты издеваешься? – завизжала Каро.
– Не о том, что она дала наркотики Хезер, – поспешно сказал Минт. – О таблетках для похудения. Она – инфлюэнсер в сфере фитнеса. Это уничтожит её карьеру.
Куп покачал головой.
– Чувак, она лежит на земле и трясётся. Карьера сейчас последнее, что у неё на уме.
– Для протокола, – Эрик вертел в голове пузырёк с таблеткой, наблюдая, как он блестит в свете фонаря. – Я в колледже не пялился на твою грудь. – Его взгляд перешёл с пузырька на лицо Кортни. – Я пялился на твои рёбра. Ты была ходячим скелетом, и я не мог поверить, что никто ничего не говорил по этому поводу. Даже Хезер. Она всегда отмахивалась, когда я спрашивал. – Он убрал пузырёк в карман. – У меня всегда было ощущение, что наркотик в организме Хезер был твоим.
Кое-что в истории Хезер всё ещё меня беспокоило:
– После того, как Хезер потеряла сознание в общежитии «Фи Дельты» и ты попросила Фрэнки отвести его домой, что ты ему сказала?
Кортни моргнула и потёрла щёки, ещё больше пачкая их потёкшей тушью.
– Не знаю, – дрожащим голосом сказала она. – Наверное, я сказала ему, что Джек с ней порвал. И что она пыталась утопить своё горе и планировала месть.
Её голос стал твёрже и увереннее.
– Да, точно. Я сказала Фрэнки, что Джек признался в какой-то ужасной тайне, и Хезер планировала рассказать родителям Джека, когда они приедут на родительский уик-энд, чтобы с ним поквитаться и разрушить ему жизнь. Я помню, что сказала это именно Фрэнки, потому что думала, что это ужасно со стороны Хезер и надеялась, что он её отговорит. В любом случае, она скорее послушала бы его, чем меня, – Кортни засмеялась тихим, горьким смехом. – Он, в конце концов, был одним из вашей «Ист-хаузской семёрки».
– Фрэнки нам этого не рассказывал, – Куп взволнованно посмотрел на меня.
Каро нахмурилась. – «Почему он не сказал, что Хезер планировала рассказать родителям Джека? Это серьёзно».
– Ребята, – сказала я, – родители Фрэнки всегда приезжали на родительский уик-энд. Его отец практически жил этим. Если Хезер собиралась рассказать, устроить спектакль, есть большая вероятность, что родители Фрэнки тоже узнали бы.
– Но Хезер не знала, что Джек изменял ей именно с Фрэнки, – отметил Эрик.
– Может быть знала. – Минт устало поднял руку к лицу, а потом взъерошил свои золотые волосы. – Хезер просила Кортни проследить, чтобы она не общалась с Фрэнки с перепоя. Может быть поэтому.
Какое-то время мы все молчали, пока наконец не заговорила Каро.
– Он виновен, да? Хезер боялась с ним в ту ночь говорить, а он сегодня в лучшем случае лгал умолчанием. Мы все помним, какой у него папа. Фрэнки сам сказал, что сделал бы что угодно, лишь бы отец не узнал. Он наверняка виновен.
– Не знаю, – сказал Эрик, почёсывая подбородок. Впервые за вечер он выглядел неуверенно, и на секунду я увидела тень того милого мальчика, которого я помнила – до того, как его лицо ожесточилось. – Это не сочетается со всеми оставшимися свидетельствами, но проверить стоит.
– Какими оставшимися свидетельствами… – начал было Минт, но Каро его перебила.
– Мы знаем, где Фрэнки будет завтра. Он – гранд-маршал парада встречи с выпускниками. Вокруг будут толпы народу. Если мы потребуем ответов, он не сможет сбежать.
Куп присвистнул.
– Вы хотите обвинить Фрэнки в убийстве Хезер прямо перед толпой в сотни человек?
– А какой у нас выбор? – спросила я. – Это может быть нашим последним шансом раскрыть убийство Хезер.
Эрик посмотрел на меня.
– С каких это пор тебе есть дело до раскрытия её убийства?
Эти слова ранили меня будто ножом. Но только потому что я знала – в самой глубине моей тёмной души – что я их заслужила.
Я заслужила куда большего.
– Со всех, – тихо сказала я. – С недавних.
– Ну что же, – Эрик постучал по карману с пузырьком. – Все, кому тоже есть дело – увидимся завтра в полдень на баскетбольном стадионе, в начале маршрута парада. Потребуем у гранд-маршала объяснений.
С этими словами Эрик ускользнул обратно в сторону деревьев; туда, где даже не было тропинки, и растаял в тенях.
– Чёртов призрак Рождества, – пробормотал Минт. – Вернулся, чтобы наказать нас за грехи.
Все вернулись в отели. Завтра мы допросим Фрэнки, а сегодня никому уже было нечего сказать.
Кроме меня. Я стояла посреди опустевшего шатра, глядя, как бармен убирает бутылки. Вечеринка окончилась. Мой идеальный план рассыпался пылью, уничтоженный Эриком Шелби. Но пока я там стояла, сформировался новый план, ещё амбициознее первого. Если мне удастся его осуществить, я не только покажу себя – я получу назад все долги, исправлю все ошибки. Заткну предательский голосок. Уничтожу чёрную дыру.
Эрик был прав: десять лет я жила во лжи. Я притворялась, что у меня всё хорошо; притворялась, что живу дальше, но правда заключалась в том, что прошлое всё ещё жило во мне, будто полуразбитая дверь, потому что это была открытая, незаживающая рана.
Показать себя перед однокурсниками было бы просто пластырем на рану. Теперь я пройду через эту дверь. Нырну в прошлое. Я найду убийцу Хезер и излечусь.
– Ты очень не хочешь идти домой, да?
Я развернулась и увидела Купа.
– Что ты тут делаешь? Я думала, ты ушёл с Каро.
Он приложил палец к губам и спиной подошёл к бару. Когда бармен отвернулся, Куп схватил бутылку виски и сунул под свитер. Он помахал мне идти за ним и фланировал, как ни в чём не бывало, из шатра.
Я глубоко вдохнула и последовала за ним.
Он провёл меня через тёмный, мрачный кампус. Я держалась позади, глядя ему в спину. Мы шли молча. На полпути я поняла, куда мы идём, поэтому не удивилась, увидев, как перед нами открылись покрытые вьюном стены «Ист-Хауза».
Он вышел на лужайку, подошёл к нашему столику для пикников – тому, что возле дуба, посаженного родителями Хезер десять лет назад в качестве мемориала, на её любимом месте. Теперь дерево выросло и стало ростом метров в шесть. Его вид будто овеществлял ход времени. Ветви росли в сторону «Ист-Хауза», будто протянутые руки. Это зрелище зловеще походило на человека; будто сама Хезер застыла, пойманная там, молящая о помощи.
Я отогнала от себя мысль. Мы тут были счастливы.
Куп проигнорировал скамейку и сел прямо на стол. Он открыл бутылку краденого виски, сделал большой глоток и протянул её мне.
Я не смогла сдержать призрачную улыбку:
– Прямо посреди лужайки? У всех на виду? Ах ты бунтарь.
Куп не улыбнулся в ответ:
– Кого ты знаешь с зависимостью?
Я взяла виски и села рядом с ним. Выпила глоток. Для этого мне пришлось приложить усилие, чтобы не захлебнуться.
– Мой папа. Поначалу оксиконтин. Потом всё, что мог найти.
Куп кивнул, глядя через лужайку на «Ист-Хауз». Лёгкий ветерок поднял локон его волос и смахнул на лоб.
– И за все эти годы ты мне так и не сказала.
– Ну, да, я не хотела, чтобы это хоть кто-то знал.
Несколько окон общежития всё ещё горели. Студенты, поздно не спят. Я поискала глазами окно на четвёртом этаже, в углу. Моя старая комната. Но там было темно, а занавески задёрнуты. Куп пробежался рукой по волосам и так её там и оставил.
– Иногда мне кажется, что я так хорошо тебя знаю, а потом я узнаю что-то такое. Мне хотелось бы, чтобы ты мне доверяла.
Я толкнула бутылку в его сторону.
– Я никому не доверяю.
– Это, наверное, очень одиноко. Надо подпускать к себе людей. Позволить им любить тебя такой, какая ты есть; хорошее и плохое. Тогда ты знаешь, что это по-настоящему.
Куп вырос в хорошего человека – а может, всегда им был. В любом случае, он не понимал, что бывает правда, слишком ужасная, чтобы выпускать её на свет божий. Правда, которая, если вскроется, разрушит любовь. Вернулось воспоминание, на этот раз более отчётливое. Я просыпаюсь, дезориентированная, с тяжёлой болью в голове. Свет, слишком яркий, падает через смутно знакомые окна. Опираюсь на пол, поднимаю себя на ноги. Смотрю вниз, и не могу дышать. Мои лежащие на полу ладони – ржаво-красные до локтей, покрыты хлопьями запёкшейся крови. На моём розовом платье, будто чернильные пятна теста Роршаха, пятна крови. Страшный вопрос: «Что я наделала?»