«Ничего», – горячо ответила я. Я ничего не сделала. Я должна была снова похоронить это воспоминание вместе с остальными. От него нельзя получить ничего, кроме гнили и разрушений.
Я отвернулась от Купа, не желая, чтобы он увидел выражение моего лица.
– Во имя открытости, – сказал он, – я хочу кое-что тебе показать…
– Куп, – я проглотила комок в горле. – Почему тут было так хорошо?
– Что?
Я вытерла глаза и оглядела лужайку, покрытое вьюном здание общежития, сошедшее с картинки из сказки, кольцо стоящих на страже деревьев. Тут, в траве, я заново родилась, посвятила себя новой религии, сильной магии. Эта магия всё ещё оставалась погребена в почве этого места.
Это место было моим домом.
Мои волосы казались мне занавесом перед лицом. Когда я заговорила, слова было едва слышно.
– Почему тут было так хорошо, и так плохо? Неважно – что бы я ни чувствовала, это было так сильно. Почему я не могу опять заставить себя так чувствовать? Всё остальное, что случилось за прошлые десять лет, меркнет по сравнению с этим. Я боюсь, что колледж был последним временем, когда я была по-настоящему жива, как должен быть жив человек, и я никогда не вернусь.
– Конечно, в колледже всё казалось доведено до крайностей, – сказал Куп. – У тебя была бесконечная свобода и почти никакой ответственности. Ничего не было решено – у тебя впереди была целая жизнь, и она могла повернуть куда угодно. У тебя были лучшие друзья, с которыми ты проводила каждую минуту, так что никогда не была одна. И ты была влюблена. По-настоящему.
– Ну да, Минт стал Степфордским муженьком Кортни, так что смотри куда это меня привело.
Куп убрал волосы с моего лица:
– Я говорил не о нём.
Глава 22
Май, выпускной курс
До самого выпускного я думала, что готова всё отпустить и жить дальше. Я сидела в жаркой духоте в очереди из других Миллеров и смотрела, как по сцене продвигаются студенты в алых робах, и тут меня настигла паника. Если я поднимусь по этим ступенькам и пожму руку ректору, если позволю этому дню пройти мимо, сложу свои вещи в мамину машину и поеду с ней обратно в Норфолк, всё закончится.
После смерти Хезер, после того, как мы с Минтом, движимые убийственным чувством вины, о котором ни он, ни я не хотели говорить, возобновили свои отношения, после того, как я начала избегать Купа, я дождаться не могла окончания семестра. Я думала, что хотела жить дальше. Но теперь, когда настал этот день – арки из красных и белых шариков, лужайка Элиота наполнена семьями на складных стульчиках, я вдруг осознала: у меня не осталось времени что-либо изменить. Вот так вот всё и закончится. Вот так эта история и будет записана.
Всё будет так: я официально провалила задачу сместить «Чи О» с первого места по приёму новичков. Ист-хаузская семёрка официально медленно распадается. Я официально разошлась с Купом, каждый из нас пошёл своей дорогой, и больше у нас не будет повода случайно встретиться. Я официально потеряла все шансы последовать по стопам отца – в последний раз подвела его – и теперь я представления не имела, что буду делать со своей жизнью после того, как уйду с этой лужайки.
Я официально дожила до конца без Хезер.
Тогда я этого не осознавала, потому что учиться после смерти Хезер было больно, но учёба в Дюкете как минимум поддерживала вокруг нас жизнь; чернила ещё не засохли. Всё ещё было время, чтобы что-то произошло – а теперь это время истекло.
Мне вспомнилась строчка из стихотворения – та, которую Каро дала мне; пихнула в руку со слезами на глазах: «Что ты собрался делать со своей бешеной и прекрасной жизнью»?
Я понятия не имела.
Я оглянулась на ряды родственников и вглядывалась, пока не нашла её. Моя мама, одетая, несмотря на жару, во всё чёрное, смотрела в ожидании на сцену. И, поскольку она не знала, что я на неё смотрю, у неё на лице было всё написано: поток живых эмоций, будто бегущие по небу облака. Хоть мне и было больно смотреть, я не могла не подумать, как мы с ней похожи, как бы я ни пыталась этого избежать.
По крайней мере, мы обе дожили до сегодняшнего дня. Мой отец не дожил. Я начала всё это ради него, но она – она, никогда этого вообще не хотевшая – была единственной, кто остался тут до конца.
Концерт по случаю выпуска был традицией Дюкета. Его спонсировал отдел по работе с выпускниками: нанимал каждый год какую-нибудь звезду. Будто бы чтобы отметить наш переход из студенчества в настоящую взрослую жизнь, администрация Дюкета расслаблялась и позволяла подавать всем вино и пиво. В этом году вечеринка была больше, чем когда-либо: выпускался Минт, а Минтеры – несмотря на крушение рынка недвижимости – всегда делали всё больше и лучше, чем кто-либо другой, и это включало показушные пожертвования.
Они построили мемориал для Хезер. Стена, покрытая её фотографиями, листочками из конспектов, плюшевыми мишками и букетиками дешёвых цветов, которые она бы возненавидела. Я на него смотреть не могла: не могла вынести её лица, снова и снова. Хезер на встрече с выпускниками на старшем курсе, с красными и белыми ленточками в волосах; Хезер в футболке «Чи Омега», золотой короне и розовом боа в день приёма в сестринства; детское личико Хезер, с её уверенной улыбкой, около Ист-Хауза на первом курсе. И моё лицо тоже смотрело с огромного количества фотографий; мои глаза будто бы следили за мной, когда я проходила мимо, как картина с привидением, пытаясь сообщить, что что-то не так, несмотря на то, что мой рот навсегда застыл в запечатлённой на фотографии улыбке.
Семья Хезер – мистер и доктор Шелби и Эрик – приехала, но они ушли вскоре после того, как Эрик будто через силу прошёл по сцене и получил почётный диплом Хезер.
После их ухода мне стало легче дышаться.
Теперь моя мама сидела за столом вместе с невозможно роскошной миссис Минтер и её возлюбленным, членом совета директоров – высоким мрачным мужчиной с закрученными вверх усами. Отец Минта загадочно отсутствовал. Это было убийственно неловко. Позже, каждый раз как я пыталась поговорить с Минтом о его отце или о том как его родители пережили падение рынка, он качал головой и отказывался произнести и слово. Иногда, если я настаивала, он покидал меня на ночь, и я не видела его до следующего дня, и тогда он извинялся, но по-прежнему ничего не говорил.
Минтеры, как я давно поняла, были больной на всю голову семейкой.
Но, по крайней мере с моей мамой, которая сидела спокойно, будто статуя, излучая грусть, они были в хорошем обществе.
– Минт, – прошептала я, поворачиваясь к нему. Он был одет в шикарный тёмно-синий костюм с блестящими пуговицами; до мозга костей выпускник-принц. – Давай уйдём отсюда.
Он с благодарностью посмотрел на меня.
– Я думал, ты никогда не предложишь.
Мы взяли шампанское и подошли к краю толпы, собравшейся вокруг сцены, где какая-то рок-группа изо всех сил пыталась превратить вечеринку в концерт на «Мэдисон-сквер-гарден». Если бы наша история развернулась так, как должна была бы, без смерти Хезер, Джек – наш местный музыкальный фанат – был бы там в первом ряду; рядом с ним был бы Фрэнки, готовый самозабвенно вертеться по всей площадке. Каро была бы где-то между ними, уворачивалась бы от локтей, но была бы счастлива быть рядом, а Хезер вертелась бы в толпе, разговаривая со всеми подряд.
Я моргнула, представив себе эту альтернативную реальность. В настоящем мире Хезер и Джека не было вовсе, а Фрэнки и Каро сидели на краю лужайки со своими семьями, тихие и мрачные.
Может быть Минт тоже это увидел, призрак того, что должно было быть, потому что он помахал мне рукой, чтобы позвать отойти от сцены.
– Слишком громко, – закричал он.
– Я не против, – ответила я, когда мы отошли достаточно далеко чтобы друг друга слышать. – Поездка домой с мамой будет четырьмя часами тишины. Мне надо напитаться звуком, пока могу, чтобы не забыть, как это бывает.
Он оглядел меня с ног до головы, и я видела, что он борется с какой-то мыслью, с самим собой. В конце концов он заставил себя это сказать.
– А что если ты не поедешь домой? Что если отправишься со мной в Нью-Йорк?
Я посмотрела на него с удивлением. Я была так сосредоточена на том, чтобы прожить каждый отдельный день, что не особенно думала о том, что произойдёт между мной и Минтом.
– И что я буду там делать?
– Всё, что захочешь. Мы можем снять вместе квартиру в Верхнем Ист-Сайде. Я пойду в юридический университет, а ты можешь найти работу. Должно же что-то быть. Может консалтинг. Это престижно, и они, возможно, единственные, кому ещё нужны сотрудники. Ты сможешь зарабатывать много денег.
Брови Минта были нахмурены, а взгляд сосредоточен на моём плече. Он говорил – выталкивал из себя слова – так, как будто он заставлял себя это делать.
– Это не Гарвард, – сказала я, не в силах сдержаться.
Его лицо внезапно искривилось в ярости, но потом так же быстро приняло нейтральное выражение.
– Да, ну, ты не получила стипендию, да? – Его голос был холодным. – Хоть и сделала всё возможное и невозможное.
Я непонимающе моргнула.
– Извини, – Минт покачал головой. – Я вообще-то просто в стрессе из-за мамы. И из-за этого её.
– Всё хорошо. Я подумаю о Нью-Йорке, – пообещала я.
Минт кивнул, глядя куда-то вдаль. Я всё ещё видела ярость, всё ещё живую в его глазах, видела, как он борется, чтобы её подавить.
– Я пойду пройдусь, – объявил он.
– Ладно, – сказала я, и он ушёл.
Я стояла там одна и пыталась представить себе Минта, Нью-Йорк, консалтинг. Престижная работа, хорошая жизнь. Но вместо этого в голове, как всегда, поднялись мысли-тени: мой папа. Хезер. Водоворот воспоминаний, угрожающий меня затянуть.
– Джесс.
Голос был слишком громким. Немножко сбивчивый.
Я повернулась и увидела, что ко мне идёт Куп; рукава его рубашки были завёрнуты до локтей, а полы выдернуты из брюк. Его волосы торчали во все стороны, будто он миллион раз их ерошил. Но ничто не выглядело так дико, как его глаза, красные будто от слёз.