Я не знала, почему ещё жива теперь, когда сердце находится снаружи моего тела.
– Это в любом случае глупо, я понимаю, – сказала Хезер, болтая ногами на кровати, – но мама была так рада, и мне теперь несколько лет будет, чем заняться. И мне были просто необходимы хоть какие-то хорошие новости. Этот семестр выдался на удивление дерьмовым. Кстати об этом, Каро не с кем пойти на бал влюблённых, да? Потому что это точно последний человек, кого я хочу сегодня видеть.
Мне следовало спросить почему или «какая кошка между вами пробежала». Она сделала паузу, ожидая от меня подобного вопроса. Но я больше не могла открыть рот.
Хезер махнула рукой, как бы отмахиваясь от плохих мыслей.
– С этой стипендией штука в том, что ты можешь выбрать практически любое учебное заведение, какое пожелаешь. Может я отправлюсь в Гаар-вард. – Она изобразила, что подносит к глазу монокль. – Учиться вместе с этими занудными суперумниками. Знаю, ты проголосуешь за это – ты же всегда была одержима такими местами. А может в Оксфорд, и я смогу ходить в лондонский театр, когда захочу.
Она хлопнула в ладоши.
– Ну ладно, пойду зажигать на балу влюблённых. Мама сказала, что в награду могу просить что угодно. Ты идёшь?
«Она не знает», – напомнила я себе. Мне как-то удалось покачать головой.
– Буу. Ну ладно. Не сомневаюсь, что у тебя важная учёба и всё такое. Не забудь, сегодня вечером в подвале предварительная игра. Лучше приходи.
Совершенно неожиданно Хезер наклонилась и обняла меня. Я напряглась в её объятиях, но она как будто этого не заметила. Она отстранилась и, сжав мои плечи, улыбнулась.
– Не знаю, почему ты такая странная, но сегодня будет лучший вечер в жизни. Мы отметим, хорошо? И я знаю, что на балу мы конкурентки, так что – она подмигнула, сверкнув озорной улыбкой. – Да победит лучшая из женщин.
Когда она с грохотом закрыла за собой дверь, я схватила ноутбук и швырнула о стену. Он тяжело ударился об пол, и экран отлетел от клавиатуры. Глядя на это – на ноутбук купленный в кредит, который я не могла себе позволить – я упала на колени и зарыдала с такими всхлипами, как будто у меня в горле застряли куски стекла.
Всё рухнуло в одно мгновение. Хезер победила меня, почти не стараясь. Как всегда, она заняла первое, а я второе место. Мне надо было избавиться от этой боли, пока она не разрушила меня, не сожгла изнутри.
Я порылась в ящике стола, нашла «Аддеррал», открыла пластиковый пакет и высыпала таблетки в рот. Запила их виски, бутылку которого Хезер хранила в своём шкафу.
Но мне было мало. Мне нужно было забыться по-настоящему.
Я перерыла комод Хезер в поисках чего-нибудь ещё, что могло бы унять эти чувства. В нижнем ящике я нашла оранжевую бутылочку с китайской надписью, в которой узнала таблетки Кортни для похудения. Хезер всегда крала их у неё, говоря, что мы должны спасти её от неё самой. Но это было бессмысленно: мама Кортни просто чаще оставляла ее ночевать, когда они пропадали. «Злая женщина», сказала бы Хезер. На какое дно способны пасть некоторые родители. Но что Хезер знала о плохих родителях, или о грузе ожиданий, или о том, каково это – хотеть большего для кого-то, хотеть быть для кого-то чем-то большим? Родители Хезер всю жизнь души в ней не чаяли. Что она могла знать хоть о чём-то?
Я открыла крышечку и высыпала маленькие белые таблетки на ладонь, а потом замерла и подумала о своем отце. Сколько раз я видела, как он делал то же самое. И куда это его привело.
Потом я подумала о докторе Гарви и жизни, которую должен был жить мой отец. Я проглотила таблетки и тоже запила виски.
Через некоторое время моё зрение затуманилось, я пошатнулась и поняла, что нахожусь на рабочем стуле Хезер. Коктейль подействовал, как должен был: прогнал печаль и ужас, – но вместо успокоительного оцепенения пустота в моей груди наполнилась гневом.
Не гневом. Яростью.
Доктор Гарви меня использовал. Он воспользовался тем, как важна для меня была стипендия, демонстрировал свою власть и влияние, махал письмом у меня перед носом – и всё только для того, чтобы получить то, чего хотел.
Моё сердце учащённо забилось. И Хезер. Всё это обернулось на пользу ей. Конечно! Доктор Гарви обратился к ней ни с того ни с сего – возможность, о которой люди вроде меня могут и мечтать. С ней он обошёлся как должен был, как со студенткой, воспользовался своей властью и влиянием чтобы помочь, а не чтобы навредить. Для Хезер Шелби всё в мире происходит так, как и должно быть. Ну почему для неё, но не для меня?
Четыре года Хезер получала всё. «Чи Омега». BMW на день рождения. Прекрасные платья. Хезер никогда не боялась будущего, никогда не боялась говорить, что думает, никогда не боялась, что не заслуживает быть выслушанной. У Хезер были два любящих родителя и блестящее будущее. У Хезер была стипендия. У Хезер был Гарвард.
Ярость закипела внутри меня, высокой как прилив волной. Предполагалось, что выигрывает лучший, но Хезер удалось как-то обвести систему вокруг пальца, сбить чашу с весов. Это она одна заслуживала, чтобы у неё всё отняли. Это она одна заслуживала остаться ни с чем. Не я.
Мои мысли слились в одно желание: вырвать это у нее. Мне хотелось наказать ее, стереть всё несправедливое, что произошло. Вплоть до первого дня, на первом курсе.
Я посмотрела на приколотые к пробковой доске фотографии над столом Хезер. Мы семеро, улыбаемся. Второй курс, Миртл-Бич, волны позади нас. Третий курс. Мы с Купом держимся за руки, это наш секрет. Первый курс, семь круглых мордашек около Ист-Хауза.
На всех этих фотографиях, казалось, свет по-особенному сияет на Хезер. Она всегда в центре группы. В центре внимания, с её прекрасной фотогеничностью, беззаботной уверенностью в себе.
Я сорвала фотографии со стены и с силой воткнула ручку в лицо Хезер, вычеркивая её, стирая, лишая внимания, которое она не заслуживала. Я царапала её, перечёркивала. Как же это было приятно!
Я сильнее вонзила ручку в фотографию, испортила стол под ней. Без Хезер у меня могло быть так много – «Чи Омега», Амбер ван Свонн, стипендия, Гарвард. Я могла бы переехать в Вашингтон, стать важным человеком, тем, кем отец хотел бы быть сам.
Я её просто ненавидела! Это правда, которая до сих пор оставалась в тени, чувство, закипавшее в глубине моей души в течение четырех лет, и оно всё росло и росло.
Я уставилась на фотографии, на лицо Хезер, испещрённое ужасными колдовскими метками.
Этого мне было мало.
Теперь подействовало всё. Голова кружилась так, что я чувствовала, что сейчас упаду. Я ввалилась в комнату Каро, наткнулась на дверной косяк, выпрямилась. Схватилась за ящик её стола, промахнулась, попробовала ещё раз. Рывком открыла его и принялась искать ножницы. Серебряные, длиной почти с моё предплечье, с острыми как бритва, лезвиями. Для скрапбукинга, конечно. Кто ещё кроме Каро, занимается такими вещами.
Я отнесла их назад в мою комнату и свалила испорченные фотографии на стол Хезер. Открыла ножницы и резала, снова и снова, разрезая Хезер на кусочки.
Я ненавидела её.
Хотела, чтобы она исчезла.
Чтобы она умерла.
Тёмная мысль крутилась у меня в голове. Если бы она умерла, в мире восстановился бы баланс. Наконец-то я могла бы получить то, что хотела. Я мог бы стать лучшей, занять первое место, победить.
Я резала, пока не превратила её в кучку мусора на её столе. Но мне всё ещё было мало.
Меня осенила новая идея. Такая, которая могла восстановить равновесие, исправить ошибки – вернуть то, что Хезер украла у меня. Это было ужасно и жестоко, но когда ярость закипела во мне, я поняла, что сделаю это. Чтобы наказать ее и доктора Гарви. Их всех.
Я бросила ножницы Каро на стол Хезер и смела обрывки фотографий в её ящик стола.
Затем я вышла за дверь и ушла в ночь. И впервые за долгое время я чувствовала, что всё контролирую.
Глава 31
Сейчас
На этом месте запись останавливалась, раз за разом. На этом месте всё погружалось во тьму. Вот чего Эрик не понимал. Из двери, в ночь, всё контролирую. Из двери, в ночь, в ночь. Следующее, что я помнила – это как просыпаюсь на полу, через окна льётся солнечный свет, а мои руки и платье залиты кровью. Высохшими пахнущими железом потёками. Всё моё тело хранило запись о боли, будто предупреждение на каком-то тёмном, непонятном мне языке.
Что я наделала?
Ответ был похоронен в чёрной дыре. Десять лет я знала, что забыла ночью что-то важное, уничтожила воспоминание, залив виски и засыпав наркотиками – настоящая дочь своего отца. И десять лет я отказывалась смотреть, отчаянно не желая трогать эту рану, столь же открытую сейчас, как и тогда.
Кроме как однажды.
Через год после выпуска, сразу после того как Минт меня бросил и я превратилась в худшую версию самой себя прямо посреди ресторана, я задумалась: а на что именно я способна? Кто я на самом деле, подо всеми защитными слоями, когда никто на меня не смотрит? Где мои границы?
Я пошла к психотерапевту. Крутому Нью-Йоркскому психотерапевту с тёмной кушеткой и стенами нейтральных, успокаивающих оттенков. «Кто я такая на самом деле?» Она сказала, что ответ ждёт меня в тёмных зонах. Она хотела изучить их, моменты, когда время проматывалось. Она сказала, что я – лоскутное одеяло из света и тьмы. Она сказала мне ей доверять.
Это было ошибкой. Я рассказала ей о ночи смерти Хезер, что я сделала с фотографиями, что я хотела, чтобы случилось. Я видела, как, по мере моего рассказа, её осторожная маска соскальзывает; видела подозрение, смешанное с заинтригованностью, когда её карандаш быстро царапал что-то на поверхности её блокнота. Она сказала мне, что мой провал в памяти был как чёрная дыра – способ что-то подавить. Она хотела знать, что за ним скрывается. Но я не могла вспомнить, как бы ни старалась. Тьму было не пробить.
Поэтому она меня загипнотизировала. Как Орфей, ведущий Эвридику из преисподней, я шла за звуком её голоса в мою комнату в день Святого Валентина. Видела разбитый ноутбук, чувствовала, как обнимает мои колени розовое платье, сгорала и сгорала от ярости. Но воспоминания всё равно не приходили. Картина всё равно заканчивалась на «из двери, в ночь, контролирую».