Мы не смогли ничего раскрыть. Я перестала к ней ходить.
А потом, через неделю после нашего последнего сеанса, я проснулась ото сна и точно знала, что всё вспомнила; но теперь, проснувшись, утратила нить сна. Единственное, что осталось – это выловленное из тьмы убеждение: я сделала что-то непростительное. Что-то ужасное, с Хезер. Что-то, что мой мозг отчаянно хотел спрятать и запереть.
Поэтому я так и поступила. Посвятила себя, снова, с удвоенной страстью, превращению в идеальную Джессику Миллер: огромный успех, спокойствие и красота со всех сторон.
Неприкосновенная женщина. Мне было нужно, чтобы на встрече выпускников в глазах всех до единого моих одноклассников отразилась правда; чтобы их взгляды и слова отражали настоящую картину. Это было самым важным; намного важнее, чем всё, что случилось с Минтом, или с Купом, или с Каро. Это был вопрос жизни и смерти.
И вот, оказавшись тут, в самый важный момент, я дрогнула.
– Джесс, – глаза Каро были переполнены болью, подозрением… страхом. – Что ты сделала?
Перед вами Кэролин Родригез, наконец-то понявшая кого-то правильно. Наконец-то готовая поверить в худшее, и не о ком-то – о своей лучшей подруге. Какая крайняя несвоевременность.
Её голос был таким громким, что футболисты перестали праздновать, повернулись и уставились на нас. Ближайшая к нам толпа затихла. Мы, внезапно и неизбежно, оказались на всеобщем обозрении.
Фрэнки отбился от футболистов и подошёл на заднюю площадку платформы.
– Ребята, что вы делаете? Вы устроили спектакль.
– Джессика собирается объяснить, как так получилось, что она – псих, который убил Хезер, – самодовольно сказала Кортни. Вот ведь как всё обернулось.
Фрэнки развернулся ко мне: «О чём это она говорит?»
– Это ты порезала фотографии, Джессика, да или нет? – Эрик смотрел на меня спокойным, немигающим взглядом. Как будто всё, над чем он работал, вело к этому мгновению.
– Да.
Каро судорожно вдохнула.
– Замолчи, – взмолился Куп. – Ты ничего им не должна.
– О чём ты говоришь? – Минт повернулся к Купу и пристально уставился на него. – Что ты знаешь о ней чего не знаю я?
Я не могла это вынести. Мне нужно было выбраться отсюда. Я посмотрела через перила на толпу, которая пялилась на меня, глядя, как ужасная сцена разворачивается перед глазами такого огромного количества любопытствующих.
– Ты подавала документы на стипендию Дюкета? – надавил Эрик.
Отрицать это не было смысла.
– Да.
– Джесс, – прошипел Куп.
– Написал ли профессор Гарви тебе рекомендательное письмо, такое, как для Хезер?
– Не как для Хезер.
– Но письмо?
– Письмо, – согласилась я.
На этот раз голос Эрика прозвучал очень громко, и его вопрос пронёсся над морем алого и белого безо всякого микрофона. Лица повсюду повернулись к нам. Какой спектакль, какое шоу – как во всех моих лучших мечтах. Я – звезда встречи выпускников.
– Ты убила мою сестру?
Только в реальной жизни я была не героем, а злодеем.
Вся толпа напряглась в предвкушении.
Я встретилась глазами с умоляющим взглядом Купа. Холодным и твёрдым взглядом Минта. Полным ужаса взглядом Каро.
Ответ был погребён в чёрной дыре, вертящейся в центре меня; в растущей, пожирающей свет тьме: что-то непростительное, что-то злое.
Убила ли я Хезер?
Я не могла посмотреть. И поэтому я сделала единственное, что велели мне сделать мои инстинкты с того самого момента, как я увидела на вечеринке Эрика.
Я перескочила через перила, больно приземлившись на асфальт, и принялась пробиваться через толпу.
Люди отскакивали, будто моё прикосновение было ядовитым.
Где-то далеко кто-то закричал: «Остановите её!»
Я побежала со всех ног.
Глава 32
Февраль, выпускной курс
Меня разбудил солнечный свет, тёплый и нежный. Даже с закрытыми глазами я могла бы сказать, что этот мир полон света. Я чувствовала его на лице, ощущала сияние сквозь закрытые веки. Солнечный свет проник внутрь меня, в грудную клетку, и наполнил меня покоем. Это было похоже на пробуждение субботним утром, когда я была ребенком; спальню наполнял солнечный свет, никаких забот во всём мире, нечего было делать, кроме как играть. Иногда я жалела, что не могу повернуть время вспять, снова стать ребенком, навсегда остаться в прошлом.
Я открыла глаза.
На меня смотрели высокие окна. За этими окнами – ветви деревьев, без листьев, но освещенные солнцем. День казался почти летним, и на какое-то головокружительное мгновение мне показалось, что я путешествую во времени.
Но эти окна были мне знакомы. А под ними ряды мольбертов. Рабочие столы, тюбики с краской, кисти, халтурно вымытые ленивыми студентами колледжа. Это была художественная студия, и я лежала на полу. Как только я осознала это, мои мышцы начали болеть.
Что я тут делаю?
Я уперлась руками в пол, чтобы приподняться, и замерла. Мои руки. Они были покрыты чем-то засохшим, чем-то, слегка прилипшим к дереву. Я поднесла их к лицу и подавилась криком.
Так, как будто я окунула их в краску, они были покрыты кровью; красные следы показывали, что жидкость стекала по моим локтям. Мои ладони и пальцы обожгла боль.
Я взглянула на своё платье – розовое, надетое для бала. Всё в крови. Посмотрела на бёдра, колени. Покрыты густой засохшей кровью. Куда бы я ни смотрел, это отзывалось болью – жгучей, жалящей болью.
Какого чёрта я натворила прошлой ночью?
Я села и схватилась за голову, перед глазами всё поплыло. Внезапно солнечный свет, льющийся в окна, стал угнетать, вместо того, чтобы принести покой. Как удар под дых всплыло: Хезер выиграла стипендию. Она получила письмо от доктора Гарви. Я никогда не попаду в Гарвард.
О Боже. Я вспомнила как приняла «Аддералл», и таблетки для похудения, и всё это запила виски. О чём я только думала. Меня захлестнула волна паники – я порезала те фотографии. Надо вернуться, убрать эти кусочки, прежде чем Хезер откроет ящик стола и узнает, что я сделала.
А что именно я сделала? Я отрубилась, как только вышла их общежития; без сомнения, из-за принятого коктейля из таблеток и виски. Теперь я ничего не помнила. Я оглядела себя. Почему я выгляжу так, как будто спаслась от серийного убийцы? И почему я в студии – я что, так разозлилась на Хезер, что не захотела спать с ней в одной комнате? Я вообще дошла вчера до бала влюблённых? У меня скрутило живот при одной мысли о том, что я могла в беспамятстве наговорить Минту, Фрэнки, Хезер и Джеку. Я знаю слишком много секретов, чтобы позволить себе так напиваться. Это как играть в русскую рулетку с жизнями всех сразу.
Что-то бросилось мне в глаза, – папка из крафтовой бумаги на полу, покрытая кровавыми отпечатками пальцев. Меня охватило ужасное подозрение. Я потянулась и рывком открыла её.
Внутри лежало мое заявление на получение стипендии Дюкета для аспирантов. Рядом с ним на официальном бланке Дюкета рейтинг кандидатов. На случай, если победительница откажется или, не дай бог, с ней что-нибудь случится, они выбрали кандидатов на второе и третье места. Я уставился на три имени. Было видно, где я провела пальцами по буквам, пачкая их кровью.
Первое место: мисс Хезер Шелби. Второе место: мистер Джордж Симмонс. Третье место: мисс Кэтлин Корнуэлл.
Потрясение от этого открытия, как дежавю. Я даже не была в списке. Хезер не обошла меня. У меня и близко не было этой возможности, даже с письмом доктора Гарви и моими идеальными оценками, даже при том как я усердно работала все эти годы. Чтобы я ни сделала, это ничего не меняло. Я недотягивала.
Время шло, а я сидела в оцепенении, позволяя чувству бессилия полностью захлестнуть меня – ничтожность моей жизни, все эти случаи, когда мои усилия оказывались тщетными. По какой-то причине ярость, которую я испытывала к Хезер – гнев, заставивший меня проткнуть и порезать её фотографии – удивительным образом испарился. Может быть потому, что теперь я знала, – она не вырвала мечту прямо у меня из рук. На самом деле, эта мечта и так была для меня недоступна.
Так вот каково это – полностью провалиться.
Моя спина выпрямилась: вернулись инстинкты самосохранения. Я торчу посреди художественной студии вся в крови. Держу в руках свою заявку на стипендию и конфиденциальные документы комитета, которые точно предполагались не для меня, и не помню, откуда их взяла. Если кто-то войдёт – застукает меня – у меня будут большие неприятности.
Я что-то натворила прошлой ночью. Я это знала, в глубине души я была в этом уверена. Надо убираться отсюда, избавиться от этой окровавленной одежды.
Я как можно мельче порвала документы и крафтовую папку, потом открыла печь для обжига и сложила обрезки в самом дальнем её углу, где их сожгут, не заметив. С колотящимся сердцем я выскользнула из художественной студии на солнечный свет.
Было слишком тепло для февраля. Погода как будто смеялась надо всем, что со мной случилось, напоминала, что мир не перестанет вертеться, как бы моя жизнь ни была разрушена. Я быстро прошмыгнула, прикрывая руками платье, подпрыгивая от каждого звука, отчаянно стараясь ни с кем не столкнуться. Что мне было делать? Было солнечное воскресенье, а значит, все на улице. А я находилась на другом конце кампуса от своего корпуса общежития.
Меня озарила вдохновляющая мысль: спортзал. Он был прямо по соседству. Я тихо как могла вошла туда, опустив глаза в пол и прошла в женскую раздевалку. Просто ещё один человек, переодевающийся в уголке. Я кинулась в душ и стянула забрызганное кровью платье, включила почти обжигающе горячую воду. Красная вода спиралью стекала в сливное отверстие. Вода обжигала всё, чего касалась.
Разорвав пластиковую оболочку на одном из тонких кусочков мыла, которое дают бесплатно, я вымыла руки, лицо, колени и бёдра. Красные пузырьки поползли по плиткам. Когда кровь была смыта, я смогла разглядеть порезы на своих ладонях и бедрах.
Что за дела?
Плевать. Я должна просто исправить это, а потом я больше никогда не буду думать об этой ночи. Я больше никогда в жизни не сделаю ничего плохого, искуплю то, что не могу вспомнить.