С фронтальной стороны у коттеджа были высокие двойные двери. Я дернула ручки, мои каблуки заскользили по траве, но двери не сдвинулись с места.
Плевать. Я пошла по периметру дома, как воровка в ночи, чувствуя, что колючки кустов впиваются мне в ноги. Должен быть другой вход. Я обошла вокруг коттеджа, и почувствовала, что по шее сзади стекает струйка пота. То ли вечер был необычайно тёплым для середины февраля, то ли виски подействовало, согревая меня от холода.
Но другой двери не было. Я не могла позволить, чтобы это меня остановило. Мои глаза шарили по зданию, слабо освещенному старомодными дюкетскими фонарями, и я заметила свой шанс.
Одно низко расположенное окно.
Я попыталась приоткрыть его, расшевелить створки, но окно было заперто так же надежно, как и дверь. Придётся отбросить церемонии.
Забавно, как мир перестраивается в соответствии с вашими желаниями, если этого потребовать. Деревянная вывеска с вращающимися буквами «отдел по работе со студентами» перед офисом, превращается в кол, если пинать её, пока не сломается. Идеальный таран.
Я взяла эту табличку и запустила в окно; с наслаждением услышала тяжёлый шлепок, который она издала, ударившись в стекло. Я смеялась, кидая её снова и снова, почти жалея, что здесь нет зрителей, что административные здания спрятаны в той части кампуса, где редко появляются студенты.
Окно, как я и ждала, разбилось. Осколки стекла с музыкальным звуком осыпались наполовину в кусты, наполовину внутрь офиса.
Вот. Проход открыт.
Я приподнялась, стараясь беречь руки от осколков стекла, которые остались торчать из подоконника, как острые зубы. Вверх и через подоконник, в окно, и я почти грациозно приземлилась на ковер внутри.
Прошлась по кабинету. Теперь, когда стемнело и лица, принимающие решения, ушли, оставив после себя скучные столы, стулья и растения в горшках; всё стало таким обыденным. Я искала, пока не нашла подсобное помещение, а внутри картотечный шкаф. Ящик с почти комичной пометкой – «аспирантская стипендия».
Может ли этот план сработать? Меня кольнуло сомнение. В спальне это казалось таким правильным. Но теперь, когда я стояла перед этой картотекой, этой башней официальных документов, всеми этими солидными печатными доказательствами решения комитета, мой план показался неубедительным. Ребячеством, глупым выстрелом в темноту.
Прочь сомнения. Я смогу это исправить. Я вытащу отца из его ямы в земле и заберу с собой, всё выше, выше и выше.
Я выдвинула ящик стола. Так много файлов с разными именами студентов. Я нашла Джессику Миллер, вытащила. Нашла Хезер Шелби, вытащила и этот. Затем моё внимание привлекло другое: Заметки Комитета за 2009 год. Их я тоже прихватила.
Сначала открыла файл Хезер и просмотрела документы. Вот оно, на толстом бланке Дюкета, от доктора Джона Гарви, как и говорила Хезер. В слабом свете я прищурилась и пробежалась глазами по тексту.
«Многоуважаемые члены стипендиального комитета, я пишу в поддержку выдающегося кандидата, Хезер Шелби. Хезер не специализируется на экономике, и обычно писать в поддержку таких кандидатов не в моих правилах. Но Хезер выделяется среди моих старшекурсников. В прошлом семестре она обратилась ко мне после того, как провалила свой первый экзамен по моему предмету и спросила, не напишу ли я ей рекомендательное письмо для получения этой стипендии, если она сможет проявить себя, повысив свою оценку с F до А. Это было, мягко говоря, в высшей степени необычно. Обезоруженный ее наглостью – и, честно говоря, не ожидая, что у неё получится, – я согласился.
В тот семестр она работала больше, чем любой студент, которого я когда-либо видел, чтобы улучшить свою оценку. И хотя она заканчивает с оценкой B, а не A, я чувствую, что она доказала свои интеллектуальные способности. И что важнее, Хезер упряма в достижении целей. Она добивается того, что хочет, а она определённо хочет получить эту стипендию. Эта целеустремлённость в достижении желаемого, эта способность оставаться непоколебимой перед лицом препятствий сослужат ей хорошую службу в аспирантуре и в последующей жизни. И именно поэтому я от всей души рекомендую её для получения этой награды».
Ошеломлённая, я выронила письмо. Хезер лгала мне в лицо. Она сказала, что подала заявление по наитию, что доктор Гарви обратился к ней, но в этом письме утверждалось обратное – письмо доказывало, что она планировала подать заявление, а может, даже пробралась на занятия к доктору Гарви, специально чтобы получить его жизненно важную рекомендацию.
Вторая мысль заставила мой живот сжаться – раз Хезер соврала об этом, не соврала ли она и о том, на что пошла ради письма? Ходила ли она на ужин с доктором Гарви, а потом к нему домой, как я? Когда я с комком в горле, спросила, сделала ли она это, в моей голове роилось столько других вопросов: «одинаковые ли мы, понимаешь ли ты, почему я это сделала, лежишь ли ты ночью без сна и чувствуешь ли на себе его руки», – она отрицала это. Неужели она хотела, чтобы я одна была похоронена под всем этим позором?
Проглотив тошноту, я рывком открыла собственную папку и искала, пока не нашла такой же бланк с росчерками такой же внизу страницы.
«Многоуважаемые члены стипендиального комитета, я пишу, чтобы рекомендовать Джессику Миллер, которая обучалась у меня здесь, в Дюкете четыре года. Джессика – талантливая студентка, о чём свидетельствуют её высокие оценки. На последнем курсе она демонстрировала высокий интеллект, что я отмечал в оценках её работ…»
Сердце у меня упало. Я пробежала глазами письмо, слова били как кулаки: «приятная», «важные вклады», «уверен в успешной карьере».
Оно было таким холодным, таким незаинтересованным. Так непохожим на письмо для Хезер, в котором ясно чувствовалось уважение. С таким же успехом он мог заменить имя «Джессика Миллер» на любое другое.
И за это я продала душу?
Я рухнула на пол, и перед глазами всё поплыло от головокружения, вызванного смесью таблеток и дешёвого виски. На какие-то глупые, полные надежды мгновения я подумала, что можно украсть файл Хезер, чтобы записей о её заявлении не осталось, и стипендия достанется мне, занявшей второе место. Я подумала, что могу вычеркнуть её имя и вписать своё. Напечатать новое решение на бланке Дюкета, подделать подписи комитета, если потребуется. Чего бы это ни стоило.
Теперь же, когда я оказалась здесь, глупость и тщетность моего плана стала мне очевидна. Праведный гнев, который убеждал меня, что это возможно, рассеивался. В оцепенении я открыла папку с надписью «Заметки комитета за 2009 год». У меня перехватило дыхание.
Это был рейтинг победителей. Первое, второе и третье места. Я должна была быть там, чёрным шрифтом по белому, под вторым номером. Но там вообще не было Джессики Миллер.
Первое место: Мисс Хезер Шелби.
Второе место: Мистер Джордж Симмонс.
Третье место: Мисс Кэйтлин Корнуолл.
Меня даже не было в списке. Я уставилась на эти имена и совершенно внезапно, ниоткуда, меня поразила новая истина.
Мой отец мертв, он никогда не вернется. Я не могу переписать его, не могу сделать его успешным по доверенности, превратить в того, кто будет меня любить, будет счастлив. Ничто из того, что я могу сделать, не изменит того, каким человеком он был. Он упустил свои шансы. Не оправдал того, чего от него ожидали все, и особенно он сам. И именно таким он останется навсегда – человеком с растраченным потенциалом, который умер в горьком одиночестве. Вот кем мы останемся навсегда, он и я – никогда не сблизимся, никогда не будем прощены, никогда не искупим вину. Чернила на истории обо мне и моем отце высохли. Книга захлопнулась.
Я схватилась за грудь, сердце бешено колотилось. Прийти сюда было ужасной идеей. Мне нужно убираться отсюда.
Я сунула файл Хезер обратно в ящик, но не смогла заставить себя положить туда свой, оставить им эту запись о моем провале. Я сунула рейтинг комитета в свою папку и захлопнула ящик, а затем подбежала к окну; мне хотелось оказаться под ночным небом, там, где было бы чем дышать.
Я выбросила папку в окно и полезла за ней, думая только о том, как бы мне выбраться. Но я была неуклюжа – острые зубы окна вцепились в мои руки и бедра, рвали меня, пытаясь приколоть меня к окну. Я заорала от боли, словно мою кожу прорезали раскалённым добела железом, почувствовала липкую кровь на своих руках. Собрала все силы, чтобы продолжать двигаться, опрокинулась и вывалилась из окна.
Я упала в траву, ветер сшиб меня с ног. Воздух. Я схватилась за грудь окровавленными ладонями. Дышать. Спокойно. Дышать.
Надо было уходить, пока меня никто не нашёл. Придумать куда пойти, куда-то, где безопасно. Но правда заключалась в том – в том – я хотела большего, чем безопасность. Хотела…
О, как я хотела…! Наконец, я могла признаться себе в этом, разве нет? Теперь, когда я пала ниже некуда, когда не было смысла надевать маску равнодушия, когда для защиты от меня почти ничего не осталось. Мой тайный стыд: я хотела, я хотела, я хотела.
Женщина, которая хочет – мерзкая тварь. Я понимала, что это делает меня ребячливой и уязвимой. Этот урок я вынесла из всей своей жизни. И всё же. На одно мгновение, когда я лежала на траве, все мои разрушенные, бессмысленные, подавляемые желания стали слишком велики, чтобы их сдерживать…
Я настежь распахнула двери в своё сердце. Внутрь хлынула боль. Я так многого хотела и всё это потеряла. Такова цена.
Я лежала на траве и рыдала. Холодные немигающие звёзды смотрели сверху.
Глава 37
Сейчас
Я разрешила себе вспомнить. Разрешила меня затопить теневой части – той Джессике Миллер, которая хотела так многого, особенно плохого. Это она была десять лет назад в моей комнате в общежитии, она резала фотографии и глотала таблетки. Она вломилась в отдел работы со студентами, с твёрдым намерением украсть обратно свою стипендию. Это она побежала к Купу, в отчаянии и вся в крови, только чтобы на следующий день его оттолкнуть. Это она – а значит, это я.