— Эй, Амарча Чемда, иди, вставай в круг!
— Мада! Присоединяйся!
— Эх, была не была! Вспомнить молодость, что ли? — тут же вскочил Чемда. Голос у него хороший, раньше он часто бывал заводилой на молодежных гулянках, мог до утра петь да плясать.
Тряхнув косматой своей головой, улыбаясь, он, прошел в хоровод.
— Тогда тебе и начинать!..
— Ну, хитрецы!
Все засмеялись. В круг встали еще несколько пожилых мужчин.
— Где ты, наше солнцеликое счастье! — начал Амарча, но поперхнулся. — Что-то голос у меня охрип!..
— Вот привезут русские спирт, сразу прочистится!
Снова раздался смех, шумно стало.
— Со спиртом и безголосые запоют! А ты так давай!
Амарча прокашлялся:
О солнцеликое счастье!
Ёхорьё, ёхорьё!
Хоровод подхватил:
О солнцеликое счастье!
Ёхорьё, ёхорьё!
Амарча повел дальше:
Ты глазами зовешь меня,
Ёхорьё, ёхорьё!
Идти за тобою в неведомую даль,
Ёхорьё, ёхорьё! —
глуховатым, но приятным голосом выводил Амарча. Никто не мог соревноваться с ним в любовных песнях. Умел он вязать слова, и песни его получались самыми красивыми.
Хороший хоровод вышел. Но где-то на середине песни мысли Амарчи повернули на сегодняшний день, и он запел:
В нашу тайгу идет новая жизнь,
Ёхорьё, ёхорьё!
Братство и дружбу нам обещает,
Ёхорьё, ёхорьё!
Об этом будет наш суглан,
Ёхорьё, ёхорьё!
На суглан приедет Кинкэ Хэйкогир,
Ёхорьё, ёхорьё!
Он в красивом каменном стойбище учился,
Ёхорьё, ёхорьё!..
Хэ, какой хоровод получился! Обо всем было спето. Уставшие танцоры повалились на молодую траву, а потом, отдохнув, затеяли борьбу. На этот раз Куманда отличился. Тут ему не оказалось равных. Начали подзадоривать мужчин.
— Спины у вас еще весенние, — шутил Амарча, — размякли после зимы. На следующий год с Кумандой померяюсь силой. Он здоровый, как лось, но, думаю, меня, как родственника, пожалеет и нарочно поддастся.
Слова Амарчи вызвали громкий смех, а смущенные парень с девушкой убежали к реке.
Скоро будет новая семья.
Уже утром расходились по чумам. Все думали об одном: когда же приедут русские? Вон, комар уж ударил, надо будет оленей гнать на летние пастбища, а их все нет и нет… Интересно, каким Кинкэ стал, наверно, шибко походит теперь на русских?
Посматривали вниз по течению реки, на дорогу, ведущую к Нербоко, — может, оттуда появятся новые власти. Кончались припасы муки, соли, табака, потому и ждали их с нетерпением.
— Купец не заставил бы себя ждать. — Кое-кто осуждающе качал головой. — Тут как тут был бы.
Парни и девушки просили старух погадать на палочках, когда же прибудут русские и, считай, все прокараулили их! Грех один вышел, стыдно вспоминать даже! Да что поделаешь, если русские, как нарочно, решили показать им чудо!
— Пусть лучше об этом Мада расскажет, — смеялись потом над собой.
— Память дырявая стала, — улыбаясь, отнекивался Мада, но, поломавшись, все же рассказывал.
А дело было так.
Мада проснулся от сильного толчка в бок.
— Скоро солнце будет с другой стороны заглядывать в чум, а ты все валяешься! Нет ли пролежней на боках? Сколько тебя можно будить?! О, леший наградил меня таким муженьком… Другие давно уже мяса, рыбы наелись, а у меня вечно котлы чистые!.. Вставай! — жена еще раз ткнула Маду и вышла из чума. Но и с улицы продолжали сыпаться ее проклятья. По словам Мады, она оправдывала свое имя Онголик — Кедровка. Долбила и долбила…
«Вот поганая птица! — недовольно подумал он о жене. — Не даст выспаться».
Вчера он лег поздно, хотя, надо признать, и без этого был большим любителем поспать да поваляться на шкурах. Все это знали. Даже прозвище ему придумали: «Амэ — на ходу спящий». В глаза, правда, никто так не говорил, но до ушей Мады оно все же дошло. «Это, конечно, моя Кедровка придумала», — считал он. Тогда еще люди ценили его руки — лучше всех он умел делать берестяные лодки. Легкие, удобные получались.
Пока ждали русских, мужчины высмотрели несколько толстых берез, надрали бересты, и Мада смастерил три лодки. Эту работу он почти никому не доверял. Сам сходил в лес за еловыми корнями, чем сшивать лодку, насобирал липкой серы, сам перемешал с углем — хорошая замазка вышла для швов. В такие дни Маду трудно было узнать, даже сон у него пропадал, ходил он веселый, покрякивал на своих помощников. Ему бы бересты доброй — всем бы наделал лодок!..
Поднявшись со шкуры, Мада лениво зевнул, почесал пятерней в грязных волосах и потянулся за трубкой. «Хэ, сладко же спать. Зачем только вчера сетенку закинул, — подумал он. — Глядишь, полежал бы еще. А эта, Кедровка, сходила б к соседям, принесла рыбы — и никакой заботы. По нимату доля от улова Хэйкогиров полагалась и нам. Они вчера ленков и тайменей поймали… Эх ты, Кедровка!»
Одевшись, набил трубку мхом и вышел на улицу.
А солнце и впрямь было уже над головой. Слегка палило. Около чумов разведены дымокуры, к ним жмутся олени. Женщины у костров копошатся, с речки доносятся крики ребят.
«Славный будет денек, ни облачка на небе. Может даже паут ударить».
— Ребятишки! Мою лодку не растопчите! — крикнул Мада.
Никто его лодку не собирался топтать, а крикнул он просто так, давая о себе знать: вот, мол, я не сплю, на ногах. Кое-кто, действительно привлеченный крикам, обернулся и молча посмотрел на него. Ага, теперь можно и заняться чем-нибудь, но прежде надо сетку проверить.
Мада вперевалку, как гусь, спустился к реке, перевернул берестянку и, подняв, осторожно опустил на воду. Ладная вышла лодчонка — ни капли не пропускает. Поудобнее усевшись, он стал веслить к курьюшке, где вчера закинул сеть. На реке было спокойно — ни ветерка, ни ряби. Над головой со свистом пролетела утка, со стойбища доносился привычный гомон.
Возвращался Мада повеселевшим. Попалось штук пять небольших щук, несколько окунишек, налимов. Конечно, это тебе не таймени, но уха все же будет.
«Успокоится моя Кедровка, — думал он, — работу ей привезу. Пусть гремит котлами, а то, видишь ли, они у нее вечно чистые! Ки… рэк!.. Ки… рэк!» — Мада передразнил птицу.
Но вдруг замер, перестал грести, насторожился: послышался какой-то непонятый гул.
«Откуда гром?» — Он огляделся по сторонам. На небе — ни облачка.
Хотел было опустить в воду весло, но уши снова поймали тот диковинный шум. «Верно ли слышат мои уши? — Мада даже потрогал одно ухо, другое, ощупал себя, нет, все у него в порядке. — Так откуда же гром? О, Добрый Дух! Не конец ли света пришел?!.»
Гул становился все громче. Мада глянул на стойбище — там тоже творилось что-то-невероятное — все бегали, кричали; неистово, захлебываясь, лаяли собаки; метались олени.
— Амарча…а…а! Ганча…а! — крики сливались в один сплошной вой. Кто-то уже молился, кто-то искал дестей, дети плакали.
«Конец света!» — опять мелькнуло в голове у Мады. Схватив весло, лежавшее на бортах лодки, он заспешил к берегу.
Грохот, похожий чем-то на отдаленный гром, нарастал, становился отчетливее. Затем из-за хребта, над лесом, появилась какая-то огромная, сверкающая на солнце птица. Это она изрыгала страшный, непонятный пул.
«Не посланцы ли это бога — Эксэри?!» — Мада выпрыгнул из лодки, да с перепугу не рассчитал и бухнулся в воду. Вскочил, как молодой олень, вскарабкался на сухое место. Ошалело заозирался вокруг.
В тот момент увидел его старичок Куйки. Он один оставался спокойным, сидел на бережке рядом с костром и смолил лодчонку. Он был совершенно глухим.
«Хэ, откуда у Мады ноги взялись? — удивленно подумал он. — Уж не амикан ли его пугнул? Хорошо бы! Пошустрее будет, засоня…»
Куйки проследил за резвостью Мады, но увидев его вконец обезумевшим, забеспокоился сам. «Однако тут дело вроде не в амикане. Что-то больно лицо у него чудное…»
Старичок обернулся к стойбищу, разглядел шарахающихся из стороны в сторону людей, встревоженных собак и оленей, испугался — вдруг опасность какая рядам? И тут глаза его наткнулись на что-то диковинное, движущееся по небу. Куйки вскрикнул, вскочил на ноги и заковылял, выбиваясь из сил, за Мадой…
Через некоторое время грохот стал слышен и на реке, потом все увидели, как это странное существо, шлепнулось на воду, взметнуло тысячи брызг и оглушительно зарокотало, да так, что ушам больно стало. Наконец затихло.
Из лесу доносились причитания, стоны, плач ребятишек… Но вскоре и там все смолкло.
От тишины у Мады зазвенело в ушах. Зажал одно ухо рукой, но звон не проходил. Разжал — тишина… Залилась как ни в чем не бывало птичка, в траве застрекотал кузнечик. Они что, ничего не чувствуют? Придет конец света, а они все так же стрекотать да петь будут?
«Сейчас чудовище пойдет людей искать». Не помня себя, ломая кусты, Мада побежал еще дальше в чащу. Попалась большая коряжина с корнями, похожими на рога лося. Хотел перелезть, да одышка взяла, ослаб вконец и сполз на мох, боязливо прижался к коряжине, втиснулся под нее — будь что будет.
Не успел Мада отдышаться, как затрещали рядом кусты — это продирался старик Куйки.
«Боже, кто это? Не за мной ли?» — Мада зажмурил глаза.
Эки прочесывала мягкую кору жимолости на стельки, когда до ее ушей донесся этот необычный гул, словно кто-то на одном дыхании тянул монотонную мелодию на пэнггивкэвуне. Но почему так долго и нудно, да и звук-то становится каким-то рокочущим? Похоже на гром, но и громом такое не назовешь. Взволновалась и в замешательстве выскочила из чума; на улице тоже происходило что-то странное. Навстречу ей бежала жена Мады с перекошенным от страха лицом.
— Эки, ладно ли у меня с головой? Что-то гудит! Не коварство ли, это Злых Духов, хэй?..
— Что-то с небом случилось! В той стороне! — испуганно показала рукой Эки. О, Добрый Дух, не дай нам пропасть!..