— Слышал бы Чирков! — смеялась Аня.
И Чиркова тоже перекрестили, стали называть Онгокто — Нос!..
…Председатель, порывшись в ворохе одежды, лежавшей на столе, выбрал меховые чулки и подал Ане:
— Примерь эти… Куда торопитесь, пожили бы еще. Пройдут морозы, отмякнет, вот и поезжайте потом.
— Весну, что ли, ждать? — Аня посмотрела на него. — И так уже целый месяц командировка длится, нет, надо ехать.
— Ну, смотрите…
Аня надела один чулок, притопнула ногой — удобно ли ступне? — и продолжила прерванный разговор:
— Ну, скажите мне, кто мерил в тайге и тундре километры? Кто?
— Считают, что до Туры от нас шестьсот километров, с небольшим хвостиком, — сказал председатель.
— Конечно, а хвостик ваш еще с полтысячи, — засмеялась Аня.
— По присказке-то, мужик, с чертом мерили, — встрял в разговор Алексей Зарубин. — Мужик с чертом мерили!.. Веревкой, да порвалась она у них. Что делать, паря, пригорюнились оба. Черт говорит мужику: давай, паря, свяжем веревку-то и дальше пойдем, а мужичок махнул рукой: не-е-е, паря, канителиться еще с ней, давай так скажем!.. Во как было-то!..
— То-то и оно! — вздохнула Аня. — Что верно, то верно вы говорите, хорошие оленчики — мало километров, плохие — и за полмесяца не доберемся!
— Это правильно, — подтвердил кто-то.
Аня натянула олений чулок на другую ногу, приподнялась, снова притопнула, оглядела и, видно оставшись довольной, снова заговорила:
— Второй год езжу, ко всему уже привыкать стала. Колобо[41] ем, от чукина не оторвать, Стельки и те научилась делать по-эвенкийски, а вот к морозам вашим, наверное, никогда не привыкну. Бр-р-р!.. — передернула она плечиками, — Как вспомню, что снова придется спать на снегу, не поверите, всю, до единой косточки, кидает в дрожь. Ужас!.. Ма-а-а-ма! — Аня сделала плачущее лицо, захныкала нарочно и потрясла, как цыганка, плечами. — Хэтэтэй[42]! Так, да?
По конторе прошел одобрительный шумок. Смотри-ка, ее уши начинают слышать настоящую речь! Понимает по-эвенкийски! Ну не молодчина ли эта Солнечная невестка?! Вчера на суде говорила такие умные слова, что иные большие начальники, мужики, не додумаются. Все видит и понимает. Совсем как эвенкийка. Пожалела она бедного Ванчо, разъяснила всем, где и какой промах допустили они с магазином. Молодец! О, Добрый Дух, дай ей счастья!..
Аня, чувствуя, что на нее смотрят, картинно, как в кино, мотнула головой — откинула На спину рассыпавшиеся золотые волосы, завязала их в пучок на затылке. Кто знает, может, как всякая красивая женщина, немножко и рисовалась она, не без этого, но люди — полная контора стариков, женщин, подростков, детей, казалось, ничего этого не замечали, все завороженно смотрели на нее.
— Чулки как раз. Можно ехать! — заключила она.
— Да не торопись ты, — отрываясь от журнала, сказал Чирков. — Знаю я их лешачью натуру: с утра начинаются сборы, а выезжают ночью.
Все посмотрели на Чиркова и промолчали. Зарубин немножко помялся, но тоже ничего не сказал. Милиционеров вообще-то здесь побаивались, а этот лет тридцати мужик, видать, и вовсе шуток не любит, на язык грубоват. По фактории ходят начальником, с гонором мужичок, пистолет вечно на боку висит — как напоказ.
Но тут произошло маленькое событие, отвлекшее внимание и от милиционера, и от всех остальных. Распахнулась дверь, и в клубах морозного пара, ворвавшегося в контору, началась возня, послышался собачий визг. Прямо в избу на своре собак въехала какая-то… парка.
— Тулиски! На улицу! — дружно закричали на собак. Те, опустив виновато морды, поджав хвосты, пробирались в передний угол и прятались под лавку, под стол. Их можно понять. Где люди — там и они, им тоже интересно знать, ради чего нынче такое сборище?
«Парка» поднялась, прошла вперед, закашлялись, и все узнали старичка Куманду Елдогира. Он подхватил слетевшую с головы шапку, огляделся и весело произнес:
— Мне оленчик не надо, я на собаках умею ездить.
Все рассмеялись, а Мария, притворно насупившись, сказала:
— Хэ, память дырявая стала. Забыла взять с собой толстую иголку с крепкой жилой. Кое-кому зашила бы рот.
Снова раздался смех, а старичок, словно это его и не касалось, кинулся выгонять собак. Увидев большого, откормленного председательского Чипкана, уже нашедшего хозяина и присевшего у его ног, Куманда остановился, стряхнул куржак с платка, которым была обмотана шея, и обратился к собаке:
— У-у, бесстыжий! Это ты меня свалил в дверях? Камусиная твоя рожа, оброс весь шерстью, вот и разучился краснеть. Угу, толстомордый! Отъел пузо-то, теперь лень шевелиться. Тоже начальником стал!.. Скоро вместе с хозяином беличий след от песцового отличать разучитесь… Ну, не вороти харю-то, вижу, вижу и твоего хозяина. Он тоже посиживает в тепле, с умным видом газеты читает, а трудодни идут!.. Да не косись ты глазами-то, не косись… Лучше позвал бы хозяина, пока снег неглубокий, погоняли б зверьков, а за столом пусть бухгалтер сидит, он тайгу не знает… Ему и тут хорошо… А ну, пошел вон! Тулиски! — Куманда замахнулся на собаку шапкой. Та виновато двинулась к двери, поглядывая то на хозяина, то на старичка, у входа остановилась. Старик легонько подтолкнул ее, и Чипкан, лбом открыв дверь, выскочил на улицу.
Ануфрий после критики Куманды, чуть растерянно улыбаясь, оглядел присутствующих, развел руками, как бы говоря: что, мол, с него, старого, взять…
Куманда, перешагивая через ноги сидящих, упираясь руками им в спины, пробрался к стене и, кряхтя, опустился на свободное место рядом с подростком, Гирго Хукочаром, который будет сопровождать отъезжающих.
Аня Комбагир примеряла уже унты. Они ей тоже оказались впору.
— Ну, как, Мария? — спросила она.
— Ты сама смотри, — отозвалась та. — Тебе в них ехать.
— Нисиво, тайга пропадай не будешь, — послышался голос Куманды. — Лепеска будет помогай штаны снимай.
Снова все засмеялись. Под шум, смех и кашель, боясь, как бы Аня не обиделась, Мария схватила со стола сокуй, дотянулась до старичка, легонько хлопнула его по спине:
— Зашью тебе рот когда-нибудь, чтобы язык твой не болтался, как на ветру тряпка.
Смех и кашель усилились. Лепешка — Гирго Хукочар — смущенно уткнулся лицом в шапку, а Аня, поняв, наконец, в чем дело, вспыхнула, зарделась, но тоже засмеялась:
— Ну, Куманда Кутуевич, вы у нас заработаете баню…
Какая же молодчина она, эта Солнечная невестка. Чирков, пожалуй, не нашелся бы, что сказать, вон какой надутый сидит, а она все в шутку обернула. А правда-то в словах старичка есть. Смех и грех, как говорится, в дороге. С этими уполномоченными. Иные сидят на нартах, боясь рукой-ногой пошевелить, сидят до тех пор, пока совсем не закоченеют. А за кустики-то по нужде нужно бывает сбегать? Вот и приходится проводникам ухаживать за ними, как за малым дитем, ремни, пуговицы расстегивать на толстых меховых брюках. Мужчинам-то еще ничего, а каково женщинам, да еще таким молоденьким, как Аня?
— Чем смеяться, лучше организовали бы по дороге станки, построили бы избушки да оленчиков подбирали бы, как у Кордуя. — Аня строго посмотрела на председателя.
— У Кордуя олени — ветер, — отговорился тот.
— Вот и нам запрягите ветер!
Фамилию Кордуя, председателя соседнего колхоза из Мурукты, частенько вспоминали, собираясь куда-нибудь аргишить. И долго еще вспоминать будут, поскольку он поставил рекорд скорости езды на оленях — за двое суток добрался от Мурукты до Туры, а расстояние у них не меньше, чем от Сиринды.
Дело было так.
Дня за три до пленума секретарь окружкома партии Чугунов вызвал по рации на переговоры председателя Кочевого Совета Чапогира, а на рацию вместо него пришел Кордуй.
— Моя, Кордуя, слушает!.. Пирием! — услышал Чугунов далекие крики.
— Как Кордуй? — удивился Чугунов и тоже перешел на крик. — Что за фокусы? Мы вас встречать собрались, а вы что делаете? Вы что, не поняли, что вам нужно отчитываться за оленей? Вы пленум сорвали!..
— Моя пиленум пириедет!.. Моя оленчики запрягай!.. Пирием!..
— Моя, моя, — не сдержался Чугунов. — Вы, говорю, пленум нам сорвали!.. Вам добираться-то больше недели!..
Съехавшимся со всех районов и факторий партийцам объявили об изменении повестки. Говорили, что Кордую заготовили выговор, но каково было удивление всех, когда накануне открытия пленума в коридоре Большого Чума появился… Кордуй, веселый, довольный:
— Моя не опаздала?..
Вот о нем-то и вспоминали сейчас. Во время выборов в местные Советы некоторые молодцы пытались побить его рекорд, да куда там…
— Ему что? Гнал, как хотел. Приехал на станок, тут же опрокинул кружку чая, сел на свежих оленей — и дуй дальше! Да еще по теплу, — высказался Зарубин.
— Нам, пожалуй, поближе ехать, — опять поднял голову милиционер. — Каждый день до ночи будем собираться, так наставим рекордов.
— Ночью оленчики лучше бегут, да и звезды не дадут потерять дорогу, — пытаясь объяснить долгие сборы, сказал председатель. Остальные молча посмотрели на Чиркова.
— А я вообще никуда бы не трогалась от тепла, — заговорила Аня. — Мерзлячка я. Никогда не привыкну к морозам.
— Нисиво, плакать не нада, — подбодрил ее Куманда. — Железнай птица летай Туру из Краснояриска. Скоро, факториям будет летай. Тогда ты у меня будешь пить чай, другой чай будешь пить своя дома!..
— Это когда еще будет-то?.. Скорей бы уж… — вздохнула Аня.
Наконец все было готово. В парке, в беличьей шапке с длинными ушами, в бакарях и поверх всего этого сокуе, Аня стала похожей на неуклюжего медвежонка. А Чирков в меховом одеянии походил на громадного, прямо-таки гигантского лося.
— В дверь-то пролезешь? — пошутил Зарубин. — А то, паря, прорубать придется.
«Как такую тушу оленчики повезут? — думал парнишка Хукочар, глядя на милиционера. — Не поломались бы нарты…»
На улицу Чирков выходил боком, чуть ли не на четвереньках.