28
Совсем окраина. До ближайшей станции метро трястись сорок минут в переполненном автобусе. Он отходит раз в полчаса. Когда жарко, люди вынужденно задыхаются в железной коробке, дожидаясь времени отъезда. Если выйдешь на минутку, место моментально займут. Поэтому, пока автобус не двинется и не потянет из окон, нужно находиться внутри – тяжело дышать, обливаться потом, соприкасаться с липкими телами.
Заброшенный двор. Цветущие сорняки, ржавая железная беседка, в ней играют потрепанными куклами девочки. Вонь от переполненных мусорных ящиков, примыкающих к пятиэтажке кирпичного цвета. Захожу в подъезд. Двери квартир открыты, на лестничных клетках кипит жизнь. Сушится белье, расставлены столы, на них – тарелки с остатками еды, сонные кошки, пожелтевшие газеты и детские игрушки. Много шума, еще больше застоялого запаха, мало света.
На лестнице первого этажа сидит девица лет пятнадцати. Сутулая, бледная, с роскошными волосами темно-сливового цвета. Блестят. Они будто чужие, краденые, не соответствуют общей картинке, выбиваются из окружающей бедности. Играет с зажигалкой. Как только вспыхивает пламя, задувает его. Потом снова нажимает на кнопку, удивляется огню и моментально избавляется от него.
– Подскажи, где здесь квартира сорок три?
Она поднимает на меня безразличный взгляд.
– Вы бабу Владу ищете? Третий этаж, слева.
Поднимаюсь, обходя коробки с пустыми банками, тазики с бельем, кривоногие табуретки. Белая дверь, на ней ручкой мелко написано «43». Краска потрескалась, жирные следы от рук. Стучу дважды. Тишина. Дверь, оказывается, не заперта. Заглядываю: «Кто-нибудь есть?» Тишина. Темная маленькая прихожая, ведущая в комнату. С правой стороны – маленькая кухня и дверь, кажется, в туалет.
В этой квартире словно нет жизни, хотя, видно, когда-то она была. Сложенная коляска без колес под вешалкой, чуть дальше коробка из фанеры, в ней пыльные мягкие игрушки, пара штук выцветших ползунков. На столике рядом несуразный кусок зеркала, под ним коробки с таблетками.
– Бешир, это ты? Дай мне воды.
Голос пожилой, измученной женщины. Я захожу в комнату, откуда донесся голос. Темно, шторы плотные, практически не пропускают дневного света. Хорошо, что входную дверь оставил открытой, хоть какое-то освещение. Увидев меня, хозяйка нисколько не удивляется. Она лежит на раскладном диване, накрытая до груди одеялом, точнее, тонким ковром с проплешинами. Рядом с ней две табуретки, на одной – пластмассовая бутылка с водой и пакет с таблетками, другая – пустая.
С минуту осматривает меня бездумным взглядом, после чего отворачивается к стене, на которой приклеена чуть размытая фотография. Той самой женщины с младенцем. «Присаживайтесь». Влада не так уж стара. У нее мало морщинок, волосы не совсем седые, руки чистые, почти гладкие. Но у нее старые глаза. Да, глаза затухают. Когда реальность смывает последние капли надежды и больше ничего не остается впереди.
– Я ждала тебя. – Вдруг раздается у стены глухой голос. – Знала, что придешь… Во сне видела… Остальных дел у меня здесь не осталось, только тебя ждала.
Я наливаю ей воды, подношу кружку ко рту. С трудом приподнимается, делает глоток и снова откидывается на подушку. Нет сил.
– Влада… Почему она так поступила?
– Время из нее вытекло, сынок, время.
– А разве им нельзя заполниться заново?
– Заново… Это больше обман, который обязательно закончится, как сон. Да и не все могут такое пережить – рубежи. Вот она, Легкая, не раз пыталась обмануться. Поэтому… да…
– Вы что-нибудь ели? Я принесу вам еды.
– Не суетись, сынок. Мне ничего не нужно. Мое время на исходе. Были мы с ней как две нити сплетенные, две ниточки в одном узелке. Если одну перерезать, другая сама истончается да обрывается.
Где-то в кухне раздается слабый треск, похоже, радиоприемника, а потом начинается тихая музыка. Незнакомая печальная песня. «Я бы не хотел быть в другом месте, кроме этого», – выводит голос. Влада автоматически поправляет подушку, я смотрю на нее исподлобья, и мне становится страшно от мысли, что мое время может закончиться без предупреждения. Мне-то хочется напоследок подышать свежим осенним ветром… Не слишком ли романтическое желание для такой скотины, как я?
– Почему вы назвали ее Легкой?
– Ее так назвал отец. Налей-ка мне еще воды, сынок. Столько ты всего спрашиваешь… А главное-то забыл. Для чего ты здесь?
– Сам не знаю.
– Узнаешь.
– Скажите…
– Сказала же, узнаешь.
– Что же вы загадками разговариваете?
Влада вдруг заходится грубым, лающим кашлем, потом закрывает глаза.
– Новое не может появиться из ничего. Рушится один мир, возникает другой. Для кого конец, для кого начало.
И тут в комнату вошел ужасно тонкий парнишка с шаловливым выражением на физиономии, похожий на фавна. Судя по всему, Бешир.
29
– Меня привел сюда сон. Буквально силой.
– Так и должно было быть.
– Настойчивый сон, будто перемену участи предвещает… Почему я?
– Может быть, это твое спасение. Теперь многое от тебя зависит. У тебя есть возможность противостоять. Молодец, что пришел. Значит, внутри ищешь.
– Что ищу?
– Знание. Только ты сам можешь себя спасти. А высшее научит как.
– Я запутался. Не знаю, куда все идет. Соглашаюсь на неизвестность. И самое странное, мне от этого совсем не страшно.
– Бояться нечего. Меняй листья, но сохраняй корни.
– Корни… Это что, самое начало?
– Нет, сынок. Это то, что находится в глубине тебя. Настоящее-то не всегда настоящее. Может быть просто новый день, такой же, как и вчерашний.
– То есть копать глубже?
– Зачем копать? Надо только заглянуть за занавес.
– Не понимаю… Для чего? Неужели я так уж плохо справляюсь?
– А зачем ты сам заключил себя в тюрьму? Страдания – не обязательный опыт. Ты живешь так и уверен, что эта жизнь одна только возможная и правильная. Отказываешься представить другой путь. Но у тебя две жизни, три, еще больше: та, которую ведешь, и те, которые пока только в мечтах.
– Я бы хотел другую жизнь, но не вышло.
– Какую?
– Ту, в которой был мой главный человек. Она умерла.
– Ты считаешь жизнь в прошлом своим настоящим. Вот и ошибка. Ничего, все в юности такие. Я тоже крутила глобус, всматривалась – какой город мой? Тот город, где было мое собственное счастье. Потом поумнела, поняла: это место не надо искать на карте. Оно всегда с тобой. Оно и есть ты. Самое нужное, ценное ты всегда носишь с собой, все остальное – только декорации. Чтобы сыграть роль в спектакле, нужно это знать. Найти себя самого, самую сердцевину.
– Красивые слова. Но реальность другая, грубая.
– Значит, ты ее видишь такой. Грубой.
– Я вижу ее такой, какая она есть. Трезво. Без всякой мистики, метафизики.
– И ты не веришь в перерождение.
– Не верю. Жизнь дается один раз. Не верю я, что перед нами расстелены разбегающиеся в разные стороны дорожки судьбы. Путь один, свернуть с него некуда. Только и можно, что посмотреть на него иначе, под другим углом. Но сам-то ты от этого не изменишься. Так и поступает большинство людей, ошибочно полагая, что изменили свое направление.
– Ты потерял вкус к жизни, сынок. Рвешься обратно, решил, что не наелся прошлым вдоволь. Но жизнь идет вперед, ничто в природе не останавливается. Закат за восходом. Был бутон – стал цветок. Из гусеницы куколка, из куколки бабочка. Из прошлого настоящее. Не сразу, конечно, – нужно иметь терпение.
– Знаете что… Я вот иронизирую, сопротивляюсь, но мне хочется быть… счастливым. Трудно в это поверить, я даже вслух боюсь говорить.
– Пришло время, значит.
– Да… Одно время задумывался о самоубийстве. На тот момент это казалось избавлением. Потом понял, что, пустив себе пулю в лоб, я разрушу и память о ней.
– Нужно пройти через пропасть, чтобы оказаться на другом берегу. Так начинается все новое.
30
– Ты счастливый человек.
– С чего вы взяли?
– Ты вовремя понял, какие минуты были самыми важными. Молодец, держишься за них.
– Так мало их… Минуты…
– В тяжелых ситуациях люди хватаются за крошечное. Из пожара выносят только самое важное. Простое, человеческое. Все остальное выбирают от скуки.
– А зачем выбирать, если заботы сами нас находят?
– Такая уж жизнь… Главное, не впускать пустяки в себя. Слышать, видеть и держаться от них на расстоянии.
– Это у меня плохо получается.
– Все получается. Не сразу, но в итоге всегда получается. А если вдруг споткнулся, значит, нужно было наклониться к земле.
– Наклоняться-то зачем?
– Послушать, что она скажет. Земля мудрая, на ней опыт многих поколений. Забудешь историю, замкнешься на себе – и сам потеряешься.
– У меня так и произошло.
– Нет. Ты не потерялся. У тебя чуткое сердце, доброе.
– Выходит, я счастливчик и вообще отличный парень? Да вы меня ненавидеть должны – я был там и не спас вашу дочь и внучку. Хотя мне стоило только протянуть руку.
– Чему быть, того не миновать. Не надо спрашивать «почему?», нам всех причин не понять. Каждая смерть – кому-то рождение.
– Хм… Опять загадки? Для чего столько недомолвок?
– А не нужно знать больше необходимого.
– Кто же определяет, сколько необходимо?
– Ты сам.
– Да как это может быть, Влада?!
– Заглядывая в себя. Что в глубине, то и вокруг. Глаза не обманывают, они всю правду расскажут… Какие у нее тогда были глаза?
– Глаза… Полные пустоты.
– Значит, она уже ушла туда, откуда не возвращаются.
31
Бледно-голубой свет из окна, холодный, словно в нем кружатся снежинки. Я осторожно приподнимаю штору, смотрю на улицу. Все кругом серо-бежевое – траву накрыло снегом, голые ветки деревьев плачут сосульками. Кто-то прогнал лето. Еще утром было плюс тридцать: следы от наручных часов горели натертым красным, освежающий ветерок заполнял нутро на вдохе. Сейчас – горький зимний день.