Выпил Михаил и водки. В голове зашумело, он попытался думать про строящийся из лучших импортных материалов дом, про свою шикарную квартиру, про счет в банке... В сочетании с выпитой водкой это немного облегчило душу и отвлекло от черных мыслей о только что происшедшем действе. На Ларису же, примостившуюся сбоку и не говорившую ни слова, он старался не глядеть.
- Иногда, в свободное от работы время я люблю пофилософствовать, произнес Гнедой, отпив "Боржоми". - И поражаюсь перипетиям судьбы. Вот взять тебя, Мишель. Кто ты был? Несчастный сирота, сын оклеветанного легавыми и трагически погибшего в неволе отца, потом грузчик на кондратьевском складе, потом его помощник... А теперь ты настоящий "новый русский", управляющий казино, зажиточный человек. Имеешь недвижимость, две тачки, счета, живешь всласть... А что будет завтра, знает один Всевышний. Может быть, ты станешь президентом России, а может быть, обезображенным трупом, плавающим, как кусок невесомой дрисни, например, вот в этой замечательной водичке...
Михаил побледнел, поняв страшный намек благодетеля, опустил глаза и глотнул водки из пластмассового стаканчика.
- То же самое относится, кстати, и ко всем нам, - утешил его Гнедой. Все мы жалкие черви, суетящиеся под этим прекрасным голубым небом в поисках хлеба насущного и теплого местечка. И чем ближе человек к природе, к естеству, тем лучше. Вот мои ребятишки, - указал он на телохранителей, - не склонны к рефлексии. Для них один бог - зелененькие... За то я их и люблю, за их святую простоту... Скажу им, чтобы они тебя на руках домой отнесли, отнесут, скажу, чтобы перерезали тебе горло, так ведь перережут, расчленят, сожгут и закопают, такие уж они люди, - засмеялся он и погладил Ларису по белокурым мокрым волосам. А потом по спине, по которой побежали мурашки. Да ты, видать, замерзла, Лариса... А ну-ка, Михаил Гаврилыч, давай, давай, грей свою даму сердца, что сидишь, дуешь водку с пивом? Нельзя быть таким эгоистом, отдай Ларисе тепло своей большой и чистой души...
Он подтолкнул Михаила в спину по направлению к Ларисе. Михаил пододвинулся к ней и обнял ее за спину, по-прежнему не глядя в глаза.
- Да разве так отдают тепло души? - рассмеялся Гнедой. - Ты что такой потерянный? Никак, ревнуешь к старику? Прекрати, какой я тебе соперник? Стар, лыс, сед, близорук, разочарован в жизни... Пережил бы столько, сколько я, полагаю, ты вообще бы не существовал на свете или твоя душа переселилась бы в какое-нибудь иное существо - в кошака, например, или в крысака... И были бы у тебя, Мишутка, совсем иные проблемы, нежели теперь, не о строительстве виллы ты бы думал, а о куске рыбы, крошке хлеба или о том, чтобы никто ненароком не раздавил... Давай, давай, лапай ее, лапай, грей! - привскочил он с места, снова начиная возбуждаться. - Она ведь на самом деле похожа волосами на покойную Неличку!
Насмерть перепуганный и согретый водкой и пивом Михаил крепко схватил Ларису, и их губы слились в долгом поцелуе. Она тоже хорошо поняла слова хозяина и стала жарко обнимать Михаила. Это очень понравилось Гнедому, он начал приплясывать около них, хлопая в ладоши, а затем помрачнел, придал лицу мечтательное выражение и стал декламировать заунывным голосом:
- Это жуткая страсть, это нежности власть, это мы среди гроз и ветров...
Он закатил глаза, ходил вокруг них и читал стихи. А возбужденные страхом Лариса и Михаил обнимались совсем уже откровенно. Неожиданно Гнедой сам прервал действо.
- Да вы что, - прикоснулся он к плечу Ларисы, нахмурив жидкие брови. Обалдели, что ли, от своей любви? Люди же кругом, что вам здесь, публичный дом, что ли? Вы где находитесь? Здесь же общественное место, место отдыха горожан и поселян... Еще минута, и трахаться бы здесь, при людях, начали... Вот что любовь с людьми делает...
Лариса оторвалась от Михаила и стояла, тяжело дыша и какими-то ошалелыми глазами глядя на Гнедого. Тот подмигнул ей и укоризненно покачал головой.
- И вообще, приведите все себя в приличный вид! Одевайтесь! скомандовал он. - Распустились тут, знаете, что старик Евгений Петрович Шервуд добр и терпим... И в силу своей природной застенчивости не может никому сделать даже замечания...
Орава стала одеваться. Затем сели в машины и поехали по домам.
- Эй, Мишель! - крикнул Лычкину из окошка машины Гнедой. - Будь сегодня вечером дома, я тебе позвоню, дело есть. Сейчас хотел поговорить, а ты тут со своим развратом меня выбил из колеи... Я, возможно, даже заеду к тебе. Не поздно, часиков в двенадцать ночи, ну, максимум, в два-три... Очень важный разговор...
...Войдя в свою шикарную квартиру, Лариса и Михаил долго не могли произнести ни слова, сидели в креслах и молчали. Затем она вскочила и бросилась в ванную. Там она провела не менее часа. Из ванной сквозь шум воды слышались какие-то судорожные приглушенные звуки. А когда она вышла из ванной в белом банном халатике, Михаил, сидевший в кресле и уже осушивший полбутылки армянского коньяка, увидел, что ее глаза красны от слез. Она просительно глядела на него...
- Ничего, - произнес уже ощутимо пьяный Михаил. - Зато у нас есть деньги, много денег... Мы можем позволить себе все, чего хотим...
Но его слова не утешили Ларису, она стала оседать на пол, встала на колени, а затем уронила голову на пушистый красный ковер и отчаянно зарыдала. И Михаилу нечем было утешить ее. Стресс заливали спиртным и заедали яствами...
А в час ночи, когда они, совершенно пьяные, уже легли спать, раздался звонок в дверь. Михаил бросился открывать.
- Ну, Мишель, - улыбался стоявший на пороге Гнедой, облаченный в ослепительно белую тройку, - впускай гостя. Важное дело есть...
Глава 2
Ноябрь 1995 г.
Заключенный Кондратьев лежал на верхних нарах и думал... У него было странное ощущение какой-то внутренней тревоги. По старому опыту он знал, что это чувство его не подводило, примерно такое же ощущение было у него тогда, в августе девяносто первого года, перед взрывом на душанбинском вокзале.
Он был вне обычной жизни уже три с лишним года, сначала девять месяцев "Матросской тишины", затем три года здесь, в лагере усиленного режима в Мордовии. С одной стороны, это время пролетело как-то ужасно быстро, словно выкинутое из единственной, богом данной жизни, а с другой, казалось, что иной жизни вообще никогда не было, что она привиделась ему во сне здесь, на этих жестких нарах. Было ли вообще все это? Танковое училище, танцевальная площадка в Белгороде, Лена, Митька? Разве могло в реальной жизни произойти такое событие, как тот страшный взрыв в Душанбе, разве может выпасть на долю человека такое зрелище, как голубенькая Митькина кепочка, лакированная босоножка Лены, вещи людей, пять минут назад живых и здоровых, занятых своими проблемами, кто-то будущей семейной жизнью, кто-то сладким мороженым?... И вот нет людей, нет проблем...
Были ли вообще предприятие "Гермес", офис в Теплом Стане, поездки в Китай, торговля продуктами питания? Суета сует... И вкрапления какого-то кровавого фарса... Аккуратный вежливый человек Борис Викторович Дмитриев, любитель расписать пульку, исчезнувший неизвестно куда, затем постоянно ерошивший свои волосы вертлявый человечек с глазками-бусинками, представившийся Пироговым, получивший вместо Дмитриева товар на полмиллиона долларов, затем грубый наезд на офис, двухметровый черный бандюга Амбал, вскоре застреленный на пустыре... И появившийся, словно призрак из утреннего тумана, Дырявин по кличке Мойдодыр, направивший на Алексея дуло пистолета и через несколько минут задушенный неизвестно кем... Следствие, предатель-адвокат Сидельников, нанятый непонятно кем, в течение всего следствия топивший его...
И Инна, вроде бы предавшая его, и в то же время... Что это была за грязная история Восьмого марта? Почему эта ее сестра Лариса бросилась к нему в объятия? Любовь с первого взгляда? Вряд ли... Скорее всего, это тоже часть чьей-то большой игры. Чьей только, вот в чем вопрос?
Вчера в колонию прибыла новая партия заключенных. И Алексей с радостью встретил своего сокамерника по Матроске Меченого. Тот, правда, не выказал ни малейшей радости, хмуро подал руку и пошел занимать освобожденное для него удобное место на нарах. Меченый успел за это время побывать на воле и снова попал за решетку. Он отощал до такой степени, что стал похож на живой скелет, и тем не менее был достаточно бодр и спокоен, по-прежнему курил "Беломор" и душераздирающе кашлял по утрам. Среди вновь прибывших заключенных выделялся некто Нырков по кличке Нырок. О том, что он прибудет, в колонии были уже оповещены по воровской почте.
Какой-то неприметный, серый Нырок был известен тем, что убил известного петербургского ювелира Нордмана. Он долго готовился к ограблению его богатейшей квартиры на пересечении Литейного и Невского проспектов. На драгоценности Нордмана уже были найдены покупатели, уже была договоренность о цене изделий, тщательно подобраны ключи к его квартире, заранее отключена сигнализация. Семидесятилетний Нордман должен был находиться в это время у сына в Америке, все было разведано и тщательно изучено, каждый шаг его передвижения по земному шару. Но... человек предполагает, а бог располагает... Нордман поссорился с сыном и прилетел из Сан-Франциско на день раньше. Как он попал в квартиру, никто не знал, видимо, наблюдатели прозевали его...
...Ложился Нордман рано, свет в его окнах не горел, когда спокойный и уверенный в безопасности своего мероприятия Нырок, открыв многочисленные замки квартиры ювелира, оказался внутри...
Только Нырок зажег свет, как услышал звонкий старческий голос:
- Руки вверх!
От неожиданности у сорокалетнего Нырка чуть не случился разрыв сердца. Ограбление Нордмана он считал главным делом своей жизни и такого подвоха не ожидал никак. Перед вором стоял небольшого роста седой человечек во фланелевой пижаме и направлял ему в лоб дуло пистолета.
- Грабить меня пришел, быдло вселенское? - Глаза Нордмана горели от бешенства. - Моих драгоценностей захотелось, шакал? Девять граммов получишь в свой медный лоб и больше ничего...