тридцать второму километру Минского шоссе. В ней находится Инна. В нашей тачке твой брательник. Я подхожу один и смотрю, все ли в порядке с Инной. Ты подходишь и проверяешь наличие твоего живого и здорового Игорька. Потом они идут навстречу друг другу и садятся в свои машины. А страховщики держат их на прицеле, в случае какого-нибудь кидняка с чьей-либо стороны. В случае чего, шмалим без предупреждения. Учти, мы стреляем без промаха. Всех положим, и братана твоего, и тебя... Так что давай уж по-честному, хотя ждать от вас такой милости, наверное, неразумно. Просто выхода другого нет... Ну, как тебе мой планчик, бригадир?
- Нормальный планчик. Сойдет...
- Тогда пока все. Жизнь твоего брательника зависит от жизни и здоровья Инны. Бывай. Телефончики друг друга знаем, будем созваниваться... Да, слушай, вот еще что, один вопрос, так, для интереса - удовлетвори любопытство, скажи, кто задушил Мойдодыра?
- А не до фига ли ты хочешь узнать? Не жирно ли будет? - проворчал Живоглот. - Больно уж много ты от меня хочешь... Может, тебе еще сказать, сколько я получаю в месяц, и назвать номера моих банковских счетов?
- Твоих грязных денег мне не надо. И то, что получаешь ты, гораздо больше, чем тебе положено, я прекрасно знаю. А за вашего Мойдодыра я семь лет в зоне оттрубил... Так что любопытство мое вполне естест-венно...
- Один парень задушил, - неохотно ответил Живоглот. - Его уже того... нет давно на свете... Зачем нам лишние свидетели? Ладно, все...
Кондратьев нажал кнопку телефона и молча глядел на Олега и Валеру... Олег заметил, что он выдохся от этого разговора, и теперь стало видно его сильное волнение...
...Живоглот же сидел на колченогом стуле и тупо глядел в пол. Потом поднял глаза на привязанную к железной кровати Инну. Лицо ее было в кровоподтеках и ссадинах.
- Ну что? - блеснув глазами, спросила она. - Понял, что как аукнется, так и откликнется?
- Заткнись!!! - заорал Живоглот. - Заткнись, сука! Не зли меня, а то не доживешь до утра! Урою на месте, и будь что будет!
Тут же раздался звонок, и братки из казино сообщили ему, что приехали какие-то люди якобы от Ферзя, чтобы поговорить с Игорем. Сели в вишневую "девяносто девятку" и куда-то уехали.
- Суки рваные! - заорал еще громче Живоглот. - Раньше-то сообщить не могли? И зачем таких недоумков я поставил на охрану казино?!
- Так он же сказал - все нормально, - пробасил недотепистый охранник. - А тут как раз за выручкой приехали, Игорь крикнул, чтобы Дима им все выдал, а у него, сказал, срочный разговор... От Ферзя ведь... оправдывал он себя.
- А если ему в тот момент дуло к спине приставили, тогда что, придурок?
Тупой, необразованный и мало изобретательный Живоглот был в затруднении. Он не знал, что делать. С одной стороны, ему безумно было жаль брата, единственного человека, которого он любил, но с другой, он знал, что Кондратьева, который убил Гнедого, упускать нельзя, за это с него могут очень серьезно спросить... А от шефа пока не поступало никаких сигналов, то ли он не знал про гибель Гнедого, то ли просто никак не хотел реагировать, держал паузу. И теперь, когда жизнь Игоря была поставлена на карту, Живоглот был рад этому молчанию...
Он закурил и вышел из комнаты. Они находились в запущенном загородном домишке не так уж далеко от Москвы по Волоколамскому направлению. Для этой операции один из братков предоставил садовый домик своего пенсионера-отца. Туда и привезли Инну.
...Она была привязана к железной кровати после того, как Живоглот жестоко избил ее.
Михаил лихорадочно курил во дворе, сгорая от нетерпения. Перед Инной он пока не хотел зарисовываться.
- Он был в казино и увез оттуда Игоряху, - сплевывая на землю, мрачным голосом сообщил Михаилу Живоглот. - Сам позвонил... Предлагает обмен.
- Вот сволочь, - побледнел от жгучей досады Михаил. - Да, ему палец в рот не клади... Мигом соображает, что ему делать...
- Вот и ты, ума палата, сообрази, что нам делать. Я Игорька ему тоже сдавать не хочу. Один он у меня...
- Надо подумать... Хорошенько подумать... Ясно одно, соглашаться на его условия нельзя ни в коем случае...
- Так что же мне, брательника подставлять? Тебе вот никого не жалко ради денег... А я как буду жить, если он его... - Договаривать он не стал. - Не шутит он, понял? Сам видел, что от Гнедого осталось... У него такой голос, что он и бабу свою не пожалеет ради дела, я так кумекаю, Лыко.
- Соглашаться на его условия нельзя, но можно сделать вид, будто ты согласен, - уточнил Михаил.
- А дальше что? Это не дурак, он умнее нас с тобой во сто крат. Устроит засаду в лесу, если мы что-нибудь подстроим, стрелять они не хуже нас умеют, люди у них есть, хоть нас, разумеется, гораздо больше. Ну, устроим там кровавое месиво - что с этого толку? Кто в нем выживет, Игорька замочат, это как пить дать... Да и ты, если думаешь, что на дело не поедешь, глубоко заблуждаешься, Лыко... Думаешь, тебя будем беречь? Сам под афганские пули первым и полезешь...
- Да я не об этом, - отмахнулся Михаил. Перспектива участвовать в перестрелке с афганцами ему совсем не улыбалась. - Тут что-то другое надо придумать. Чтобы Игорька вызволить, а Инну не отдать. А потом его тепленького к нам и заполучить...
- А вот это-то было бы неплохо, - загорелись глаза у Живоглота. - Ну, давай, давай придумывай. Раньше-то какие мысли в голову лезли - фальшивая доверенность, подмена представителя компании...
- Стой! - вдруг закричал Михаил. - Стой! По-годи!!!
- Ты чего орешь? Офонарел, что ли?
- Да вроде бы пока нет... Ты послушай, что я предлагаю... - взял его за локоть Михаил и отвел в сторону, чтобы никто не мог услышать, что он ему скажет...
Глава 14
Ровно в три часа ночи серебристая "Ауди" с замазанными номерами стояла на тридцать втором километре Минского шоссе. За рулем сидел качок Тимоха, настолько молчаливый, что люди порой сомневались, умеет ли он говорить вообще. Его Живоглот брал на самые ответственные дела. И если с речью у него было неважнецки и слов он знал маловато, то махаться и стрелять умел, как никто. И машину водил классно, любую марку от самосвала до "Мерседеса" и в любых погодных и природных условиях. Рядом с ним сидел весь напряженный, мрачный Живоглот. Сзади сидела заложница и два качка по обеим ее сторонам.
- Запаздывают что-то, - пробормотал Живоглот, куря неизвестно какую по счету сигарету. - Не дорога, видать, ему жизнь женщины...
Никто ничего ему не ответил. Качки были выдрессированы именно так, чтобы не произносить ничего, пока их о чем-нибудь не спросят. А Живоглоту отчего-то было страшно. В голове роились воспоминания - коммуналка на десять комнат на Ленинградском проспекте, очередь в туалет и ванную, велосипеды, висящие в прихожей на крюках, огромная прокопченная кухня с запахом кипятящегося белья и пригорелого масла... Бесконечно ругающаяся с соседками мать... Не побазарить с кем-нибудь было для нее потерянным днем, а если ей удавалось кому-нибудь врезать кулаком или скалкой, она, напротив, ходила гоголем, с гордостью глядя на окружающих... Помнится, когда она в кровь разбила рожу пожилому соседу, соседи вызвали участкового, и тот забрал мамашу. И вернулась она только через пятнадцать суток.
Живоглот вдруг вспомнил, как им хорошо стало без нее, как он, пятнадцатилетний Коляка, ухаживал за восьмилетним Игорьком, готовил ему, стирал, гладил чугунным утюгом трусы и рубашки... Прекратился отборный мамашин мат, вечные окрики, затрещины, щедро раздаваемые ей малышу... Стало тихо и спокойно. Только тогда Николай почувствовал, что он кому-то в жизни нужен, что, если что-нибудь с ним случится, его младшему братику станет плохо... А потом вернулась мать, и все встало на свои места. Утро она начинала с крепкого слова на букву "б", которым величала обоих сыновей, а кончала день, уже хорошенько поддатая, каким-нибудь заковыристым ругательством... Теперь она жила в особняке Живоглота по Боровскому шоссе, командовала прислугой, материла всех почем зря. Она распорядилась построить сарай и завела там свиней. Это были единственные существа, к которым она испытывала какую-то теплоту. Откормленные свиньи ходили по посаженным специалистами газонам, гадили на покрытые красным гравием дорожки, смачно хрюкали, жрали, рожали... А Николай перестал ездить в свой особняк, гадко ему там было, несмотря на бесчисленное количество комнат. И мать к нему никогда не приезжала... А Игорек? Его младший братишка... Его держит под прицелом остервенелый от злобы и желания мстить капитан Кондратьев. И если он его убьет, то зачем Живоглоту жизнь вообще? Ему тридцать шесть лет, он испытал все - и нищету, и зону, и побои, и богатство, и власть... Ни одной женщины он не любил, их тупость и жадность раздражали его. И похотливый Гнедой со своими изощренными развлечениями был ему противен и непонятен. Живоглота тянуло к нормальной жизни - он хотел жениться, иметь много детей, жить в своем доме и заниматься хозяйством... Но никого на пути ему не встретилось, одни шлюхи, одни размалеванные бляди, которые, несмотря на их умение, не могли удовлетворить его. Обычно после соития он избивал их и выгонял вон - только не из сладострастного садизма, как Гнедой, а просто от раздражения их тупостью и продажностью. А все тепло в его очерствелой душе он отдавал одному человеку - своему младшенькому братишке Игорьку.
От воспоминаний его отвлек свет дальних фар машины, едущей навстречу. Он каким-то шестым чувством ощутил, что это о н и.
И действительно, машина остановилась метрах в двадцати от них на противоположной стороне дороги. Оттуда вышла высокая мужская фигура и направилась твердым шагом к их машине. Живоглот понял, что это Кондратьев. Он тоже вышел из машины, сказав телохранителям, чтобы были наготове, и пошел навстречу своему врагу.
- Здорово, - произнес он, подходя к Кондратьеву. Им никогда не доводилось лично встречаться, и Живоглот помимо всего прочего испытывал некий интерес к тому, против кого они затеяли семь с лишним лет назад опасную игру, которая никак не может закончиться.