Эти строчки очень меня волновали. А папа рассказал про все. Про войну 1812 года, про Наполеона, Кутузова, про то, почему «Скажи-ка, дядя…» — ведь тогда солдаты служили в армии 25 лет. И старые солдаты рассказывали молодым про свои подвиги… Я могла спрашивать про каждое слово, он объяснял. И что такое «редут», и «бивак», и «кивер», и «басурманы»…
Так, за разговором стихотворение стало моим. То же самое повторилось и со «Смертью поэта». Папа в меня верил:
— Тебе пора. Ты поймешь.
Его уверенность во мне воодушевляла меня на подвиги. К концу лета я знала наизусть большую часть «Евгения Онегина». Не просто знала — понимала каждое слово! И стихи, стихи, стихи…
Еще было у нас по утрам интересное время. Мы хоть и жили без распорядка, а распорядок сидел во мне крепко. Я по утрам стремилась к умственной работе. А у моей подружки Тани как раз в конце лета должна была проходить переэкзаменовка по трем предметам: она училась плохо, еле-еле. Ей надо было кучу упражнений написать по арифметике, по русскому. А ей очень не хотелось. Ну, очень! Но не оставаться же на второй год! И вот я велела ей делать упраженения каждый день в течение двух утренних часов. Я буду сидеть рядом и читать, просто читать то, что мне хочется. А ей тогда не будет скучно. Таня не понимала, как можно по своей воле читать книги. Она в обычной жизни была веселая, боевая, отчаянная. А как бралась за учебники, становилась несчастной и жалкой. Я же не понимала, как можно не читать. В остальном мы хорошо и крепко сдружились.
Старшие уходили на работу, я усаживала Таню писать. Сама читала. Таня иногда задавала вопросы, как пишется то или иное слово. Я терпеливо отвечала.
За первое лето у папы я прочитала всего Марка Твена (синее собрание сочинений), всего Чехова, вплоть до переписки, и отдельные разрозненные книги по истории, судебной медицине, вгрызалась в Энциклопедию Брокгауза и Эвфрона (особенно интересно было читать о диких племенах людей, флоре и фауне далеких континентов).
Через два часа мучения Тани заканчивались. Она складывала тетрадки и учебники, я закрывала очередную книгу. Начиналась наша вольная, дикая жизнь.
Искра
Кроме дома, папе выделили личный транспорт — лошадь Искру. Папа с детства умел обращаться с лошадьми, понимал и любил их. Искра отвечала ему преданной любовью. Она была прекрасна: шоколадно-коричневая, большеглазая, стройная.
Я любила смотреть, как утром папа, собравшись на работу, выводит Искру из ее стойла, проверяет седло, поглаживает, похлопывает ее. Искра косила глазом на папу, готовая к бегу.
Потом папа легко вскакивал в седло, и они мчались. Р-р-раз! И нету! Только пыль дорожная, поднятая лошадиными копытами, еще вьется…
Вечером, возвращаясь домой, папа снимал с Искры седло, а потом отводил ее на ближний луг, пастись. Она могла свободно ходить по всем лугу: ее прикрепляли на очень длинной веревке к колышку.
Потом мы все шли на реку купаться, захватив с собой сваренные вкрутую яички, соль, хлеб, редиску. Это был наш ужин, и вкуснее я ничего не ела. Папа долго с удовольствием плавал, затаскивал в воду нас, отправлялся в далекий затон за кувшинками…
…Чуть-чуть смеркалось. От воды поднимался пар, как легкий туман. Это значило, что время позднее, пора домой. Мы собирали наши одеяла, полотенца и медленно шли к дому. Тетя Женя с Таней готовились ко сну, а мы с папой шли за Искрой. Ей тоже надо было вздремнуть.
Мы шли по дороге. По обеим сторонам, с лугов, поднималась дымка: луга отдавали ночи свое накопленное за день тепло. Казалось, что вокруг нас безбрежное тихое море. Колыхание травы можно было принять за сонный шорох волн. Я начинала чувствовать, что мы оказываемся в другом, совсем незнакомом мире, и слегка тревожилась. Рядом шел папа, поэтому совсем страшно никогда не становилось.
Вот мы ступали в область тумана — как в воду входили. Вот он, луг, где пасется Искра. Папа легко находит колышек. Но веревки на нем нет. И Искры нигде нет. Отвязалась и ушла.
Каждую ночь такое, и каждую ночь мы удивляемся:
— Где Искра? Далеко ушла?
Папа зовет ласково, мягко:
— Искра, Искра, домой пора.
Слышится далекое дыхание. Вот она, близко. Нашлась!
Мы видим прекрасную лошадиную голову над туманом. Она не смотрит в нашу сторону, лишь косит глазом.
Дальше начинается игра. Мы идем к Искре. Она стоит и ждет. Мы оказываемся близко, она отворачивается и уходит, спокойно, размеренно, но довольно далеко.
— Ей надо поиграть, — объясняет папа.
Он никогда не сердится.
Мы много раз подходим, Искра отходит, ждет…
— Все, — объявляет Искре папа. — Мы уходим.
И мы поворачиваемся к ней спиной, всем своим видом показывая решимость оставить Искру одну в ночном поле.
Она все понимает. Через пару шагов мы слышим ее легкий бег, фырканье. Она догоняет папу и становится ему поперек дороги.
— Нагулялась, — смеется папа.
Он легко вскакивает на лошадь. Поднимает меня и сажает на теплую спину Искры перед собой. Мы тихо-тихо плывем по туману к дому. Мне спокойно и надежно. Я чувствую себя абсолютно защищенной.
У Искры шелковая грива, она пахнет травой, ветром…
Я засыпаю…
А просыпаюсь утром, в своей кровати.
Завтрак на столе. Папа вскакивает в седло…
Новый вольный день на пороге.
«Искусство быть красивой»
На полке у папы я отыскала одну древнюю книгу. Она написана по-старому, дореволюционному. Яти, твердые знаки в конце слов… Меня очень интересуют такие книги. У нас дома, в Москве тоже есть фолианты из прежней жизни. Некоторые я уже читала. А некоторые — совсем скучные, какие-то учебники. Может, когда-нибудь прочту, когда поумнею.
Папина книга очень меня интересует. Она называется «Искусство быть красивой». Автор ее Лина Кавальери, а перевела книгу на русский язык женщина-врач. Я, конечно, очень хочу быть красивой, когда вырасту. У нас дома мне все время говорят, что о красоте думать глупо, неприлично и недальновидно.
Почему?
Танюся объясняет: в молодости красивые все. Свежесть, юность всегда привлекательны. Но делать ставку на красоту нельзя. Красота проходит, как будто и не было ее. И если девушка глупая, не училась, не развивала мозги, она не сможет стать самостоятельной, будет всегда зависеть от мужа. А муж запросто может найти какую-то другую, более молодую — и что тогда? Нет, красота — это все ложные ориентиры и установки. Главное: профессия, дающая независимость.
Ну, хорошо. Она права. Конечно, независимость нужна, куда без нее! Но разве нельзя при этом думать о красоте? Просто для себя. Не чтобы нравиться мужчине, который к тому же так и норовит сбежать к кому-то. Но на себя-то в зеркало чтоб приятно было смотреть? Разве это плохо?
Вот мои дорогие, любимые Танюся, Стеллочка, Аня — у них лица все в морщинках. Красивые лица с огромными умными и добрыми глазами… А если бы не было морщинок? Ведь им же самим приятнее было бы!
Мне интересно — а можно сделать так, чтобы морщинок у них не стало?
У нас с Танюсей, например, есть увлечение. Мы вечерами обувь чистим. Она любит начищать обувь. И все время повторяет, что настоящую женщину легко отличить по тому, как выглядят ее туфельки. Если пыльные, грязные, то и женщина неряха, грязнуля и вообще — не женственная, не уважающая себя особа. Танюся научила меня следить за обувью. Каждый вечер надо начистить туфли или ботинки так, чтобы с утра приятно было обуться. Сначала очищаем от грязи и пыли. Потом натираем гуталином и ждем, чтоб он впитался. А потом водим щеткой до блеска. И вот — только что стояли туфли, старые, усталые, а теперь — загляденье! Блестят как новые!
И если туфлям можно продлить или вернуть красоту, тщательно ухаживая за ними, то почему нельзя, тщательно ухаживая за лицом, продлить свою молодость?
Вот и Лина Кавальери пишет: «Держитесь за молодость двумя руками!»
Правда, некоторые советы у нее смешные. Она пишет, что женщине нельзя уставать вообще! При малейших признаках усталости надо отдыхать. Интересно, как она себе это представляет? Мне такой совет совсем не годится. Я, если берусь за что-то, довожу себя до исступления: стараюсь изо всех сил, устаю, но дела не бросаю… Этот совет не по мне. Потом она пишет, что самый ужас, если у женщины некрасивые или больные ноги, а чтоб ноги не болели, надо постоянно менять обувь. Не ходить в одном и том же. Хорошо ей было рассуждать, наверное. Это столько обуви надо иметь — не напасешься! У меня, например, с обувью дела такие. Летом — сандалии. Весной — осенью — туфли. Зимой — ботинки. До школы были валенки с галошами, но это для малышей. Еще есть чешки для физкультуры и ритмики. Вот и всё. И ноги пока целы…
Но самое главное я ухватываю. Лина советует постоянно ухаживать за кожей. Смягчать ее розовой водой с глицерином. Ну — розовую воду мне взять негде, а вот крем — это можно. На следующий день я прошу у папы немножко денег, мы с Таней бежим в магазин, и я покупаю синюю стеклянную банку с кремом. Вечером я умываюсь и мажу крем на щеки и подбородок. Это надо делать за два часа до сна. Так что вполне можно еще погулять, потом за Искрой сходить…
— В чем это у тебя щеки? — спрашивает папа.
— Это крем. Чтоб не стареть, — объясняю я.
— Ну, давай, — соглашается папа. — А не рано?
Я понимаю, о чем он. Я сама читала в журнале «Работница», который мы в Москве выписываем, что следить за кожей надо начинать после двадцати пяти лет. Раньше — не имеет смысла, все и так хорошо.
— Видел, какие у наших морщины? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Это потому, что они заранее обо всем не позаботились. А я позабочусь — и у меня вообще никогда не будет морщин!
— А! Ну, попробуй. Может, и правда, — соглашается папа.
— Пап, я буду все делать, как написано. Утром и вечером. Я же от этого глупее не стану. Я не брошу учиться. Мне просто интересно посмотреть через сорок лет, что получится. Вдруг морщины не появятся? Тогда я права. А если появятся, тоже ведь вреда не будет.