— Вреда не будет, — улыбается папа.
Отныне я по утрам и вечерам наносила на кожу лица крем. Вскоре это вошло в привычку — как зубы почистить. Минутное дело…
Время прошло. Даже больше, чем было задумано. Морщин нет!
И кто был прав?
А совсем недавно я узнала, что Лина Кавальери была знаменитой оперной певицей. И еще: ее называли самой красивой женщиной мира. Она оставалась очень красивой и после шестидесяти. Погибла она, так и не растеряв своей красоты: в ее прекрасный итальянский дом попала бомба. Война, 1944 год.
Малина
Мы с папой вдвоем идем по улице. И вдруг к нам подходит маленькая старушка. Сразу видно, очень добрая и очень печальная.
Вообще-то тут все люди добрые и тихие. Говорят на «о». Окают. Мне очень нравится такой разговор, я тоже иногда начинаю окать, мне кажется, что так звучит красивее.
Дома́ никто не запирает. Можно просто постучать в дверь и войти. Мы так однажды к соседям ходили, смотреть теленочка. Там многие дома́ были еще по-старому устроены. Сначала заходишь в теплые сени, а там скотина — коровы, телятки. Это чтоб зимой они не замерзли. А потом уже, после сеней, начиналось человеческое жилье… Близко друг к другу жили люди и их кормильцы-коровы. Нас соседка позвала смотреть на теленка, мы пришли, посмотрели, полюбовались… Все открыто… Сейчас даже странно о таком писать.
…Вот подходит к нам старушка. У нее глаза светлые, и в них слезы стоят. И она говорит папе:
— Помоги мне, мил человек. Ты ж в прокуратуре работаешь?
— Да, — говорит папа.
— Я вот там, за углом живу, у реки. Зайди ко мне, помоги заявление написать. Я ничего не пойму, как его писать… Сына у меня посадили. Сидит, суда ждет. Ему грузовик дали, а он на ладан дышал, грузовик-то. Сын не хотел за руль садиться: неисправный, говорит, грузовик даете… Я за такой отвечать не могу… Только на работу устроился. Один он у меня, сын… Муж на войне полег, я сыночка вырастила… Выучился он у меня на шофера… А этот сразу начальник ему такой грузовик дал — на погибель. А отказаться нельзя: нарушение трудовой дисциплины. И он с этим грузовиком в первый же день в реку загремел. Тормоза там неисправные и еще что-то… Хорошо, сам спасся. Теперь сидит. За что? Как быть-то мне? Они посадят его, как мы с ним? Разлучат, так и не увидимся… Разве сделать ничего нельзя?
Папа мрачнеет. У него желваки на лице ходуном ходят. Он никогда не кричит. Я понимаю, когда он сердится, по этим желвакам.
— Можно сделать, — твердо говорит папа. — Я помогу. Заявление напишу вам. Отпустят…
— Ты только приди. С дочкой приходи. Хорошая дочка у тебя, одно лицо с тобой.
Бабушка протягивает руку и гладит меня по голове. Рука ее немножко дрожит, мне делается жалко до слез и ее, и ее сына, и мужа, который погиб…
— Сегодня же придем, — обещает папа.
Мы заходим домой, он переодевается, и мы идем искать бабушкин дом. Папа находит его быстро. Домик совсем маленький, как сама старушка. И забор старый, весь наклонился. Скоро упадет.
Бабушка выходит на крылечко, радуясь, что папа сдержал слово.
— Вот спасибо тебе, мил человек! Пусть твоей дочке такие люди в жизни попадаются, как ты сам.
Она ведет папу в дом, а мне говорит:
— Иди, деточка, в сад, там у меня малины — видимо-невидимо. Пойди, поешь. Некому малину мою есть. Сидит сыночек. А ты пойди, поешь…
Я иду в ее садик и вижу: вдоль забора сплошь заросли колючие, а на них — настоящая огромная ягода-малина. Ее и правда так много, что красного цвета на кустах больше, чем зеленого. Ягоды заслонили собой листья. Бедная бабушка! У нее такое горе, что нет сил малину собрать! У нас бы тут же собрали и принялись варенье варить.
Я подхожу к этому великолепию, не веря себе. Никогда не видела, чтобы малины было столько! И — мне разрешено ее есть, прямо с куста! Я пробую — ах, какая душистая! И сама падает в руки, как только дотронешься до нее. Одна за одной, одна за одной… Я ем малину, но мне почему-то ужасно стыдно. Получается — я наслаждаюсь тут из-за чужого горя. Бабушка может сына лишиться, а я… Еще одна крупная ягода падает мне в ладонь, и я вижу, что внутри нее извивается большой белый червяк.
Я очень боюсь некоторых насекомых. Ночных мотыльков, ос и вот теперь — белых малинных червяков.
Я отбрасываю от себя ягоду, отчетливо понимая, что червяк попал мне в ладонь не случайно. Это понадобилось, чтобы я прекратила обжорство и вела себя достойно.
Острое чувство стыда пронзает меня. Я иду в дом, сгорая от стыда.
— Что? Так быстро налакомилась? — участливо спрашивает бабушка.
— Да, спасибо, — шепчу я.
Папа что-то скучное объясняет бабушке. Потом мы уходим.
— Ты ей правда поможешь? — спрашиваю я папу.
— Помогу, — отвечает он. — Там нетрудно помочь. Махинаторы…
— Они ему специально подстроили? — догадываюсь я.
— Очень похоже на то, — отвечает папа.
Некоторое время идем молча. Потом папа говорит:
— Видела мать? Запомни! Ей памятник надо поставить. Мужа на войне потеряла, сына одна вырастила. И им все мало. Они последнее отнять хотят.
Мне делается еще стыднее. Я тоже имею отношения к «тем», которые извлекают пользу из чужого горя. Накинулась на малину…
Я стараюсь поскорее забыть про червяка в ягоде…
Иногда это получается, а иногда позор мой снова всплывает в памяти. Однажды я спрашиваю папу:
— Как там сын той бабушки? Отпустили его?
— Отпустили, — отвечает папа и улыбается.
— Ты помог?
— Немножко и я помог…
Но надо же! Беда миновала, а стыд мой все-таки остался.
До сих пор о нем помню.
Мы едем на дело
— Пап, а ты когда-нибудь возьмешь меня с собой — на преступление посмотреть?
— Обязательно возьму.
Папе я верю. Он никогда не запрещает, не обманывает, выполняет все обещания.
Я вот недавно поделилась с папой мечтой. Ну, что я, когда вырасту, буду в общем-то мужчиной. А то без мужчины в доме нельзя. Я предлагала всем трем тетям по очереди решить эту проблему самым простым способом: выйти за кого-нибудь замуж. Ну, пусть не сразу всем, но хоть одна-то вполне может собой пожертвовать ради семейных интересов. Я знаю, о чем говорю: их с удовольствием взяли бы в жены. Я даже один раз подслушала, как они о ком-то говорили, что вот, мол, посватался. А потом одна из них — не разобрала, кто именно, засмеялась и сказала:
— Очень мне надо на старости лет жизнь свою менять.
Я поняла, что не будет нам в доме мужчины. Один выход: я подрастаю.
Вот я и делюсь с папой мечтой: вырасту, буду ходить в брюках, руки у меня будут золотые. А еще — я обязательно буду курить. Все мужчины вокруг курят. Папа курит. На фронте начал. И теперь курит «Беломорканал» — такие папиросы с картой на коробочке. Так что и я буду.
Папа внимательно слушает.
Фантазия моя разыгрывается. Я долго рассказываю о себе в будущем. А потом прихожу к выводу: тренироваться надо начать прямо сейчас.
— Дай закурить! — требую я у папы по-свойски, как подобает мужчине.
— На! — соглашается папа, протягивая мне пачку «Беломора».
Вот это дело!
Я достаю папиросу, дую в нее, бумажный кончик сжимаю, точно так, как это делает папа.
— Огоньку? — спрашивает он участливо.
Я солидно киваю.
Папа зажигает спичку и подносит к моей папиросе.
Я втягиваю воздух. Папироса разгорается. Дымок идет. Я хитрая. Я не вдыхаю папиросный дым, только в рот набираю. Довольно противно во рту от этого дыма.
— Ну? — побуждает папа. — Давай! Затягивайся. Ты же курить хочешь — кури.
Мне приходится держать марку. Затянувшись, я долго кашляю. Вкус горькой гари весь день преследует меня. Гадость!
Больше я не курила. Но если что — пожалуйста. Папа говорит, что я свободна делать свой выбор.
Курить не буду, ну его. А вот посмотреть, как расследуются страшные ужасные дела, обязательно надо.
Главное — преступления дождаться.
И все никак. Ну — нет таких преступлений, чтоб жуткие, кошмарные, леденящие душу… Ничего особенного не происходит…
Так говорит папа. Я ему верю. Он меня обязательно возьмет на что-нибудь такое, как в его книге про криминалистику.
Долгое время все тихо… Ну нет приличных преступлений, и все тут!
И вдруг! Прямо в выходной день, в воскресенье — повезло несказанно. Приезжают за папой на машине «скорой помощи»:
— Марк Иосифович! Поехали. Убийство.
Папа быстро собирается. Я напоминаю о себе:
— Ты обещал!
— Да ничего там интересного и загадочного, — почему-то пытается отказать мне папа. — Пьяный скот в белой горячке зарубил топором мать. Кому это надо — смотреть на такое?
— Ты обещал… — ною я.
— Ладно, поехали, — вдруг легко соглашается папа.
Мы с Таней живенько усаживаемся в машину «скорой помощи». Там уже сидят фельдшер, судмедэксперт и кто-то еще.
— А их куда? — спрашивает о нас судмедэксперт.
— На дело собрались, — поясняет папа.
— Ааа… Ну ладно…
Мы едем через лес. Леса в Вологодской области — настоящие сказочные дремучие чащи. Вся просека в ухабах и рытвинах. Трясет ужасно. Лес, лес, лес… Сколько еще ехать?
— Укачало? — спрашивает папа.
— Ну… да, — отвечаю.
Снова едем. Трясемся. Лес иногда перемежается с полянами, то красновато-оранжевыми, то сине-фиолетовыми.
— Что это там? — интересуюсь я.
— А это морошка и черника — целые поля выросли. А там дальше — голубика, видите, девчонки? — показывает фельдшер.
Ничего себе! Вот прямо так, целые поля ягод растут, и никто их не собирает!
— Останови-ка, — велит папа шоферу. — Я вот что предлагаю. Девочки сейчас выйдут, пособирают ягоды, а мы на обратном пути их заберем. Как такой вариант?
Меня уже довольно сильно укачало… А тут ягод целые поля… Я забываю про страшное преступление. Ягоды — куда интереснее. Мы выходим — прямо на поляну перед дремучим лесом.
— Только далеко от дороги не уходите, — напутствуют нас из машины.