Зря я так легко ко всему этому относилась — вот что можно сказать, когда река времен унесла кое-какие обломки моей прежней жизни далеко и безвозвратно.
На каждом генерале (олигархе, а также любом высокопоставленном индивидууме) я бы повесила табличку: «Не подходи — убьет». Они ж не зря корячились, своего в жизни добивались. Им потом требуется особый подход. В общем, это люди с фантазией, так бы я сказала. И никогда не знаешь, про что они фантазируют. Потому как простым смертным сие не ведомо. И еще — они очень начинают бояться за свое имущество. Просто панически. Как не генералы и олигархи, а кошки бродячие на помойке.
С большим удивлением я вглядывалась в быт и нравы неведомого мне племени.
Надо сказать, что один дед моего мужа очень ко мне привязался. Он часто звал нас в гости, ездил ко мне (вернее, теперь уже к нам — муж жил у меня). И старый генерал рассказывал мне (а слушателем я была очень благодарным, готова была часами слушать) об эпизодах своей прошлой жизни. Очень-очень интересных эпизодах. Мы подружились. Хорошо общались.
Есть в этом что-то плохое?
Потом дедушка заболел. Ему было за 80…
Мы поехали в госпиталь навестить. А нас не пустили! Мама-генеральша (то есть — моя свекровь), тяжело переживавшая наше общение со стариком, не велела пускать своего сына с женой (то есть — мной) в палату к больному. Чтоб не беспокоить… А дед ждал, обижался…
Она, как я потом, спустя десятилетия, поняла, очень волновалась из-за наследства. Но все оказалось в полном порядке. Дедушка умер. И никаких шероховатостей с имуществом не произошло.
А я чего-то сильно горевала по деду. Успела к нему привязаться. И вот похороны.
Поскольку он был генералом важным, известным, панихида проходила в Центральном Доме Советской Армии, куда съехались члены политбюро и другие официальные лица. Бегал полковник-распорядитель, всех провожал к гробу рассаживал.
Сначала все сидели в общем зале. А потом распорядитель сказал: «Члены семьи пусть пройдут в зал для прощания. А остальные пока сидите тут». Мы с мужем встали. (Кстати, к тому времени у нас уже было двое детей.) И тут свекровь очень громко и четко произнесла, обращаясь ко мне: «Ты за нами не ходи».
То есть — я объявлялась «не членом». Муж устремился вперед.
Мне хотелось попрощаться со своим ушедшим в мир иной старшим другом. И это получилось сделать. Правда, несколько позже.
Однако ситуация мне показалась странной. Обидной. Может, я не права, но если жена сына — не член семьи, что-то в этом есть, а?
Но, как водится у нас, стала я искать причины в себе. Наверное, я чем-то не удалась. Может, происхождением. Может, рылом… Какой-то у меня не тот фэн-шуй. Так мне казалось.
Надо бы мне удивиться тому, что мой муж и отец наших детей отнесся ко всему происходящему как к норме. Поискать в нем причину. И тогда уже что-то решить, понять, осознать. Что именно? Ну хотя бы то, что тебя в любой удобный момент кинут вот так вот, как сейчас. Тоже — закон фэн-шуя, кстати. Один раз претерпишь подобное унижение — будет повторяться и повторяться, пока не разрушат тебя напрочь.
Надо бы… Надо бы…
Но законы фэн-шуя на моей родине постигаются долго и мучительно. С самообвинениями и поисками внутреннего Буратино.
А тут вот увидела картинку. Советую каждому повесить ее у себя дома на стене, чтоб фэн-шуй соблюсти с честью.
На картинке Зигмунд Фрейд, отец психоанализа. И фраза в облачке изо рта, которую он будто бы произносит: «Прежде чем диагносцировать у себя депрессию или пониженное самоуважение, убедитесь, что вы не окружены полными му…аками».
Гениальный закон фэн-шуя.
И мой совет: гоните м-ков прочь. И ваша энергия вернется к вам во всем своем великолепии.
Но мне долго пришлось это дело постигать.
Такие приключения были — обзавидуетесь.
Свидетель преступлений и славы отечества
Я напишу в этой главе о человеке, вошедшем в историю. Он в годы войны командовал Московским военным округом, обороной Москвы на ближних подступах. Легендарный парад в ноябре 1941, с которого бойцы шли защищать Москву, проходил под его командованием. Мне суждено было с ним породниться — это прадед моих детей. Мой младший сын назван в честь него, и стал полным его тезкой — Павел Артемьевич Артемьев.
Знакомство наше произошло почти сразу после нашей с Артемом свадьбы. Вернулись с Черного моря и поехали на улицу Горького, к дедушке и бабушке.
Началось знакомство. Один из первых вопросов — для затравки — о моей девичьей фамилии. Они, конечно, знали, но с чего-то же надо было начать.
Я ответила.
И тогда Павел Артемьевич принялся рассуждать. Он четко и вполне доброжелательно рассказал мне о том, что говорил о евреях товарищ Сталин. Я росла совсем в другой среде, в которой товарища Сталина не цитировали. Мне, собственно, прямо скажем, дела никакого не было до сталинских мыслей. Но что делать? Оказалось, Сталин делил евреев на ненадежных, непоследовательных космополитов и верных коммунистов.
— Например, Каганович, — сказал Павел Артемьевич, — верный и последовательный коммунист.
Я не понимала, почему при первом знакомстве с дедушкой мужа должна выслушивать странные рассуждения о хороших и плохих евреях. Кстати, в гитлеровских концлагерях тоже существовало такое понятие. Хорошим (полезным) евреям позволено было прожить несколько дольше, чем плохим.
Что дальше?
Потом я поняла, что, рассуждая со мной на тему евреев, Павел Артемьевич давал мне понять, что мне надо будет как-то себя проявить, чтобы последователи товарища Сталина могли причислить меня к хорошим.
— А русские, — спросила я, — они как? Делятся или нет? У меня мама русская.
— Иосиф Виссарионович очень любил и ценил русский народ.
Уже хорошо.
Потом эта тема развеялась, пошел обычный человеческий разговор. Ефросинья Никифоровна накрыла на стол, пили чай…
В общем, знакомство прошло в теплой дружеской атмосфере, как принято было тогда говорить. Потом мы часто встречались. Павел Артемьевич приезжал к нам, мы, естественно, ездили к нему. Когда на свет появилась Оленька, одно лето провели у него на даче в Химках… Замечательное лето… Там, в Химках, зародился наш второй ребенок — сын Захар.
Павел Артемьевич много рассказывал о себе и о Ефросинье Никифоровне, с которой прожил всю жизнь — от ранней молодости до глубокой старости. Жена его, в девичестве Нечипоренко, из рода знаменитых казаков Запорожской Сечи, обладала сильным характером и редкой преданностью.
Но — расскажу все по порядку. Кое-где мне придется сделать небольшие экскурсы в детали истории для тех читателей, кто еще не знает, что происходило в нашей стране больше века назад, например.
Волей судьбы прадед моих детей стал свидетелем и участником крупнейших (а часто и загадочнейших) событий истории нашей Родины.
Павел Артемьевич Артемьев родился в русской патриархальной многодетной крестьянской семье 29 декабря 1897 года в деревне Лисичкино (ныне Новгородской области). Здесь столетиями обитали его предки. Из поколения в поколение уклад жизни оставался практически незыблемым, пока не грянули судьбоносные перемены в жизни империи, пока крестьянство, обретшее долгожданную независимость, не принялось нищать и не подалось на заработки в города в поисках лучшей доли. А зачастую даже не доли, а просто — лишнего куска, чтобы прокормить голодные рты. Так поступил отец Павки (так его называли в семье) Артемий Артемьев, отправившийся в Петербург и поступивший рабочим на Путиловский завод. Его трудами кормились более десяти человек.
Когда Павке исполнилось семь лет, отец взял его из деревни к себе, на завод, чтобы приспосабливался к труду и не был лишним ртом в семействе. Тут, в Петербурге, и произошло то, решившее всю судьбу маленького пока еще человека, событие. Отнюдь не частное. Скорее — грандиозный исторический катаклизм, причины и детали которого до сих пор не ясны историкам. И вряд ли будут окончательно прояснены. Хотя в общих чертах все известно. И вполне хрестоматийно.
И правда — ну кто не помнит о событиях 9 января 1905 года? Кровавое воскресенье — спроси у любого, скажет сразу. И чье юное сердце не откликнулось на рассказ школьного учителя о рабочих, шедших с иконами, хоругвями и портретами царя подавать главе самодержавной России прошение об улучшении их ужасной участи, но жестоко, в упор расстрелянных казаками?
Это возмутительное событие, ставшее началом Первой русской революции и — шире — началом конца императорской России поражает своей бессмысленностью.
Лично меня, даже ребенком, даже воспитанным в духе полного неприятия царизма и всего нашего с вами прошлого, в первую очередь взволновали очевидные вопросы: почему царь не вышел к народу, почему открыли огонь по безоружным, почему все это неясно называлось провокацией и против кого, собственно, эта провокация затевалась. Именно потому, что вопросы остались загадкой, эти события не вычеркнуты сознанием, как многие другие исторические факты, а продолжают будоражить и волновать.
К началу 1905 года положение в стране было предельно обострено. Русско-японская война. Потери и унижение армии. Накануне под натиском японцев на Дальнем Востоке пала крепость Порт-Артур. Ослабления и поражения России жаждали не только внешние враги России, но и внутренние «бесы»-разрушители, уже многие годы подтачивавшие основы государственного строя страны. Среди рабочих крупных заводов (не забудем, что рабочие эти были в массе своей вчерашними доверчивыми и основательными крестьянами, плохо сориентированными в новой для них обстановке) велась разрушительная агитация со стороны целого ряда группировок: большевиков, меньшевиков, эсеров-террористов, анархистов и проч., и проч. Положение же рабочих и впрямь было таково, что молчать становилось невозможно: рабский труд, мизерная заработная плата, чудовищные условия труда и быта побуждали к действию даже самых терпеливых и молчаливых.
Январь 1905-го ознаменовался стачкой рабочих Путиловского завода, которая перекинулась на другие промышленные предприятия города. Требования рабочих удовлетворены не были. Надеяться оставалось лишь на царя, который один, по наивной народной вере, мог заступиться и подсобить.