Вот и теперь Илья Ильич смотрит в глаза Елизавете Петровне, и на его лбу разглаживаются морщинки.
— Я рад, Лиза, очень рад, что Костя оказался честным дураком. Но вокруг этого дела подняли шум, и теперь вряд ли можно что-нибудь исправить. Знают об этой истории в редакции, в райкоме комсомола, в школе. Я убежден, что корреспонденту газеты так это не пройдет. — Илья Ильич безнадежно махнул рукой. — Ну и дурной парень! Нужно же такое придумать! Как теперь спасать его, ума не приложу. А мне — ни слова. Я его казню, а он молча голову на плаху…
Илья Ильич от волнения забегал взад-вперед по комнате, а Елизавета Петровна снова прижала ладонь к глазам, пытаясь отогнать пляшущие в глазах круги, унять головокружение.
Она вспоминала то смертельную бледность Костиного лица при встречах с ней, то его пылающие щеки. Было так много трогательного в его юношеском чувстве. И она представила себе, сколько же пришлось ему пережить за последнее время: смерть единственно близкого человека, неудачную любовь и теперь вот это…
Ее удивил поступок Владимира Николаевича. Из-за нелепой ревности он доставил столько неприятного Косте, ей, Илье Ильичу и всей школе. Но она любила мужа и сразу же простила его.
16
Ганька, сокращая путь, огородами пробрался к Костиному дому, заглянул в окно.
Костя сидел за столом и что-то писал.
Ганька открыл дверь в кухню, спросил:
— Костя, я войду?
— Входи, — отозвался Костя, отодвинув бумагу и поднявшись навстречу Ганьке.
Тот приблизился к нему, переступил с ноги на ногу и с отчаянием сказал:
— Костя! Это я взял у Женьки ботинки и деньги. Костя изумленно взглянул в лицо мальчика:
— Ты?
— Я не украл. Я пошутил. Спрятал. Я не знал, что так выйдет…
— Пошутил? Спрятал?.. Почему же ты сразу не сказал?
Ганька опустил глаза и молчал.
— Глупый ты человек! — сказал Костя с сожалением. — Такое дело из-за тебя провалили! Что мне теперь с тобой делать?
— Скажи, Костя, Илье Ильичу.
— «Скажи»! Да разве в этом дело? Где ботинки?
Ганька растерялся.
— Где ботинки, спрашиваю! — закричал Костя.
— Я… они… Я потерял их.
— Где потерял?
— Потерял, и всё. Виноват. Наказывай. Больше ничего говорить не буду. А ты Илье Ильичу сам скажи. Я боюсь.
Костя сердито глянул на Ганьку и, не удостоив его ответом, повернулся к нему спиной.
Ганька потоптался на месте и медленно пошел к двери.
— Зайдешь ко мне после девяти, — по-прежнему не глядя на Ганьку, сказал Костя и, вспомнив, что в это время у него собираются десятиклассники, добавил: — Придешь ночевать.
— Хорошо, Костя! — с готовностью ответил Ганька и закрыл за собой дверь.
Не успел Костя разобраться в том, что случилось, как под окнами раздался шум, крики, плач. Около его дома остановилась толпа мальчишек. Они держали за руки Николку Петухова, а тот бился, пытался вырваться и ревел на всю улицу.
Костя вышел из дома. Ребята побежали к нему, стали совать в руки какой-то сверток.
Костя развернул его и увидел старые, грязные ботинки.
— Женькины!.. Он украл!.. Сам сознался! Вор! — кричали мальчишки, показывая на Петухова.
— Ничего не понимаю! — искренне изумился Костя, вспомнив признания Ганьки. — Кто же украл все-таки? Скажите мне толком.
— Я больше не буду! — ревел Николка. — Костя, я никогда… Я бы сам сказал, когда узнал, что на тебя свалили…
— Что?
— Кражу этих ботинок.
Костя улыбнулся: так вот, значит, как они поняли историю с пропажей ботинок и денег.
— Ну, давай рассказывай, как все было, — строго сказал Костя Николке.
И тот, прерывая свой рассказ громким ревом и завываниями, признался во всем.
— Я не с целью грабежа. Я произвел акт мести, — сказал он, и его слова утонули в оглушительном смехе.
Оказывается, Николка Петухов давно враждовал с Женькой. Вражда эта началась с того дня, когда Николка подглядел, как Женька мыл ромашкой голову. Николка стал дразнить Женьку «ромашкой» и разболтал про его причуды своим друзьям.
— Сколько он мне крови после того перепортил! — прорыдал Николка.
И снова его слова покрыл дружный хохот.
— Дурак ваш Женька! — продолжал признания Николка. — Настоящий дурак! Он все берет на себя. «Мы с Костей буфет открываем без продавца», «Мы с Костей организуем вешалку без нянечки»! — передразнил он Женьку, удачно подражая его интонациям. — Тоже старший пионервожатый нашелся! Вот я и решил его прижать. Взял да и спрятал ботинки и деньги. Они в носке левого ботинка. Думал, вот тебе вешалка без нянечки…
Костя просунул руку в носок ботинка. Там действительно лежали деньги.
— А ты что же, Николка, против доверия человеку? Не веришь в честность?
— Не знаю, — всхлипывал Николка.
— А все же, как ты думаешь: может в нашей школе существовать вешалка без нянечки и буфет без продавца? — настаивал Костя.
— Ну, может…
— Я тоже думаю, что может. А ты из-за личной мести забыл про честь школы?
— Я… я… не буду б-больше… Костя, честное пионерское…
Делать больше было нечего. Костя отправил ребят по домам и обещал завтра на общешкольном собрании во всем разобраться.
С говором и смехом ребята двинулись по улице. А Николка все еще вертелся около Кости и ныл до тех пор, пока тот не отвесил «мстителю» легкий подзатыльник.
Костя вернулся домой и долго разглядывал старые Женькины ботинки. С боков на них красовались заплатки, каблуки стоптаны, ободранные носки смешно загнулись.
И только сейчас он разгадал поступок Ганьки.
17
Вечером у Кости собрались десятиклассники. В маленьком домике стало тесно и весело.
Ребята принесли в горницу из сеней скамейку, втащили со двора сосновую плаху, положили ее на два стула.
Когда все расселись, кто-то шутливо сострил:
— Ну вот, теперь и позаседать часок-другой можно. Для начала Костя докладик сделает: «Педагогические воззрения Макаренко и задачи молодежи Веселой Горки».
Все зашумели, засмеялись. Костя смеялся вместе с другими, но думал обеспокоенно: «Как же все-таки мне их на откровенность вызвать?»
— Ребята, — сказал он, — предлагаю вначале что-нибудь спеть. Не знаю, как другие, а я больше всего люблю «Летят перелетные птицы». Эта песня душу переворачивает. Иногда озлюсь я сам на себя, лихо от чего-нибудь станет, надоест Веселая Горка — и запою я «Летят перелетные птицы». И вдруг покажется мне, что час разлуки с родным краем наступил. Аж слеза на глаза набегает. Пою, а сам думаю: «Нет, ни за какие коврижки не променяю я родные места».
Костя взял баян, пробежал пальцами по перламутровым ладам. Серебряные, переливчатые звуки заструились из-под его быстрых пальцев и, кажется, насквозь пронзили душу.
— Слышите? — снова заговорил Костя. — Тут чувствуется и гордость за свою землю, и бескорыстная, вечная любовь к ней, и тоска по неизведанным просторам… А! Да что там говорить — хорошая песня! Бабушка моя тоже любила ее… Я, бывало, пою, а она плачет: «Что ж ты, говорю, баба Саша, плачешь? Это же песня. От песни веселее бывает». А она мне в ответ: «Не та самая дорогая песня, от которой в пляс охота пуститься, а та, которая на жизнь людей заставляет обернуться, душу в человеке пробуждает».
Костя поправил ремень баяна на плече, медленно развел мехи и негромким речитативом начал:
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой…
Ребята и девочки дружными звонкими голосами грохнули так, что стекла задрожали в старых рамах лазовниковского домика:
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой…
Десятиклассник Цыганок, прозванный так еще с тех давних времен, когда в классе изучали «Детство» Горького, вскочил и, блестя оливковыми глазами, принялся дирижировать. Он то пригибался, будто собирал что-то с половиц, то, раскинув руки, пытался взлететь.
Бессчетное количество раз пели они эту песню — пели ее дома, на вечерах в школе, на концертах в клубе, на смотрах художественной самодеятельности, — но так, как сегодня, они пели ее первый раз в жизни! Сегодня это была для них не просто песня, а песня-раздумье — раздумье о себе, о дорогах, которые открывались перед ними, о своих товарищах, о жизни беспредельной, бескрайней, как само голубое небо…
Песня кончилась, но все продолжали сидеть, охваченные раздумьем. Даже неистощимый на шутки Цыганок оставался недвижимым. В другое время он не утерпел бы и обязательно выкинул какое-нибудь коленце.
— А знаете, ребята, что я скажу? — нарушил затянувшееся молчание Костя. — Мне кажется, по песням мы на первом месте в мире. Вспомните, какие замечательные песни остались от войны! Вот, например:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
Ах, какая песня! Запоешь ее, и кажется, что не кто-то другой, а именно ты, Константин Лазовников, житель безвестного в мире сибирского села Веселая Горка, сидишь во фронтовой землянке и это не до чьей-нибудь, а как раз до твоей смерти осталось четыре шага… Так мог написать только фронтовик… Споем, товарищи, еще. — И Костя тронул лады баяна.
Песню спели слаженно, задумчиво, без буйного легкомыслия, но энергично, с горячим задором.
— Скажу вам честно, — заговорил Лева Иволгин, — завидую я молодежи, которая жила в Отечественную войну. У них была цель, каждого ожидало испытание. Никто из них не думал, куда пойти завтра, после окончания школы. Все шли на фронт, защищать Родину.
— Ну, знаешь, Лева, слушать такие рассуждения даже странно! Ты поэтизируешь войну, а мы же против нее! У нас даже закон есть — за пропаганду войны судят! — гневно сверкая глазами, сказала Дина Столетова.
— Видите, как с ней разговаривать? Сразу закон припомнила! — усмехнулся Лева. — Чудачка ты! Подумай лучше, о чем я говорю! Война мне ни к чему, как и тебе. Я говорю о подвигах людей…