помнились ежедневные службы в церкви, зубрежка церковнославянского языка, богословских наук… — Об этом потом, — сказал Андрей.
Они договорились о встрече. Теперь Андрей должен был приехать в Москву.
8
Предстояло изучить обряд отпевания усопшего. Андрей с Виталием выбрали церковь на окраине города.
Покойница лежала в простом тесовом гробу, ее внесли в церковь и поставили на деревянные подставки под висячей рогатой люстрой. Вошла молодая монашка. В черном широком одеянии, перетянутом кожаным поясом, в черном платье, она бесшумно двигалась по церкви, зажигала перед образами лампады и свечи. Лицо у нее было какое-то исступленное, бледное, она ни на кого не глядела, никого не замечала.
В изголовье гроба и по его бокам монашка поставила тяжелые серебряные ставники с лампадами. Гибкой, молодой рукой поднесла зажженную свечу к лампадам, и на отрешенном восковом лице покойницы заиграли розоватые отблески.
Монахиня накрыла гроб покрывалом с вышитым крестом, на грудь покойницы положила иконку, на лоб — венчик, в руку вложила свернутый листок бумаги — «отпуск».
Церковь быстро наполнилась народом. Андрей присматривался к людям. Здесь было много пожилых женщин и мужчин. Молодых лиц Андрей не заметил. Впрочем, двое оказались совсем юными — девушка лет девятнадцати и пятнадцатилетний мальчик, дети умершей. Лицо девушки, бледное, с сухими, измученными глазами и синими подглазницами, показалось Андрею знакомым. Он долго припоминал, где видел ее, и наконец вспомнил. Она работает продавщицей в магазине.
Высокий, угловатый мальчик походил на сестру своими серыми глазами в густых черных ресницах. В глазах его, как и у сестры, стояло неотвратимое горе, безутешная боль.
Церковь наполнилась запахом ладана. Прозрачные дымки его наплывали на лица, освещенные пламенем свечей, которые люди держали в руках.
Старый священник устало помахивал кадилом и тихо тянул прерывающимся шепотком: «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже» и «Упокой, господи, душу усопшей рабы твоея». А молодой священник, словно дошколенок, разучивающий стихотворение, повторял лишь окончания слов: «ия», «же», «пшей», «ея».
Андрей и Виталий переглянулись и, хотя это было неуместно, в их глазах вспыхнула улыбка.
Священник кончил отпевание и громко, помолодевшим голосом сказал:
— Родные, перекреститесь и возьмите «отпуск» из рук покойницы.
Девушка и мальчик поглядели на священника измученными глазами. Они чувствовали, что его слова относятся к ним, но продолжали стоять не двигаясь.
— Наташа, Сергей! Перекреститесь! — зашептали со всех сторон.
Брат посмотрел на сестру и не поднял опущенной руки. Не подняла руки и сестра.
— Вы что же, в бога не верите? — свистящим шепотом строго спросил священник.
Мальчик, казалось, не слышал его, а девушка качнула головой. Да, они в бога не верили.
— Вот они какие, детки! Они и довели ее до гроба! — сказала клювоносая старуха в черной, распущенной по плечам шали. Ее слова подхватили. Церковь наполнилась ропотом.
Девушка вздрогнула, медленно повела глазами, будто силилась запомнить всех тех, кто негодовал на нее. Рука ее нашла руку брата, и они стали еще теснее друг к другу.
— Проклятие вам, недостойные! — повысил голос священник. — Запрещаю вам прощаться с матерью!
Клювоносая старуха, пристукивая палкой, подошла к гробу и вынула из руки покойницы «отпуск».
— Счастлива мать, что ушла от таких детей в другой мир, — продолжал старый священник и распорядился, чтобы гроб закрывали.
По церкви разнеслись удары молотка. Девушка вскрикнула, опустилась на руки брата. Ее вынесли из церкви.
— Батя сильно перегнул палку. Он не имел права не допустить детей проститься с матерью, — вполголоса сказал Виталий.
Но его слова утонули в ропоте, снова разнесшемся по церкви.
Андрей стоял весь в поту, не веря своим глазам. «И никто из провожающих не заступился за сирот! Какое жестокосердие!» — думал он. Вслед за Виталием он вышел на паперть. Стоявшие здесь женщины обсуждали происшествие.
— Покойница тоже не верила, и креста на ней не было. Это Макарьевна с себя сняла да на нее надела, — говорила какая-то женщина.
— Ордена, говорят, у нее были. Раньше она в совхозе дояркой работала. Потом болеть стала и в город уехала, — добавила другая. — Дочка-то, сказывали, хотела на подушечке их, ордена-то, нести, а Макарьевна не велела: в таком разе, говорит, священник отпевать не станет… Ну, и послушалась.
— Как же не послушаться — от церкви могилу выкопали, гроб купили. Сироты с горя-то растерялись. А магазинские, вишь, и носа не показали, — девчонка-то у них недавно работает.
Но тут вышел священник, и шествие двинулось на кладбище.
— А ведь ребятишки-то не перекрестились, — сказал Андрей, не без сочувствия к сиротам.
— Ну и зря. Рука не отвалилась бы, а из церковных кружек им кое-что перепало бы! — усмехнулся Виталий и, помолчав, добавил: — А что, Андрей Рублев, не пойти ли нам сейчас в одно местечко? Там нас никто не знает. Промочить бы горло, а то как-то гнусно на душе… Да только ты сильно правильный, тебя с устава не собьешь…
— Что ж, пойдем, — без колебаний согласился Андрей.
9
В одно ясное весеннее утро по улицам Москвы шел Костя Лазовников. Он был в шинели, перетянутой ремнем, в военной фуражке и начищенных сапогах. На берегу Яузы он остановился. Мутная, с блестками жирных пятен вода не понравилась ему, хотя щедрое утреннее солнце золотило ее и москвичи ею любовались. «Эх, милые, посмотрели бы вы на наши быстрые сибирские реки, чистые, как роса!» — подумал Костя, и ему вспомнилась Смородинка с ее прозрачной водой и порывистым бегом через валуны. У Зеленого лога Смородинка кидалась вниз по гладкой, отполированной скале, образуя крутой водопад. Над водопадом стоял туман. Мириады брызг взлетали от удара воды о камень и, казалось, неподвижным облачком стояли в синем воздухе.
Вот там-то около ревущего водопада Костя когда-то и сказал Елизавете Петровне свое заветное слово. Они стояли около водопада, оглушенные его страшным ревом, освеженные холодными, чуть-чуть колючими брызгами. На Елизавете Петровне было белое платье, облегавшее ее стройную фигуру. Ходьба по горной дороге разрумянила ее лицо.
«Любимая моя!» — сказал Костя.
Он знал, что услышать его было невозможно. Шум водопада заглушал его слова, а та, кому они предназначались, стояла чуть обернувшись, устремив взгляд на клубящийся, грозный поток…
Костя вздохнул: все это было уже в прошлом…
Увольнительная ему была выдана до 20.00. День был впереди, но он не знал, как лучше распределить время. Хотелось сразу осмотреть все…
Прежде всего — Мавзолей… Увидеть Ленина… Костя столько раз мечтал об этом в Сибири! Потом — Третьяковская галерея, Музей Революции… Затем… А затем надо было являться в часть. Посмотрев на часы, Костя решил утреннее время, пока Мавзолей закрыт, потратить на поиски Андрея.
Перед отъездом из Веселой Горки Костя побывал у родителей Андрея: пытался узнать адрес. Его встретила мать Андрея и почему-то смутилась, когда Костя начал расспрашивать про сына.
— Учится в академии, — кратко сказала она и показала обрывок конверта, на котором стоял номер почтового отделения.
В тот же день Костя написал Андрею письмо, но ответа не получил. Оказавшись в Москве, он снова послал письмо, и опять безрезультатно. Теперь он решил твердо: разыскать академию и обо всем узнать.
В первом же справочном бюро, в которое он обратился, ему сказали, что в Москве есть несколько высших художественных учебных заведений. Есть и Академия художеств, но в ней студенты не обучаются. Она ведет научную работу.
Костя решил, что мать Андрея перепутала академию с институтом имени Сурикова, и уверенно направился туда. Через полчаса он стоял у стола заведующей канцелярией и ждал ответа. Пожилая дама с крашеными светлыми волосами, в широкой пестрой юбке, чуть прикрывающей колени, в капроновой блузочке и белых туфлях на тончайших шпильках, извлекла из стола списки студентов.
— Никонов… Никонов, — говорила она и водила по спискам указательным пальцем с ярко-красным ногтем. — Нет, Никонов у нас не учится.
— Не может быть! — сказал Костя. — Посмотрите, пожалуйста, еще раз.
— Посмотрю еще раз, — охотно согласилась женщина, и палец с длинным красным ногтем снова прошелся по спискам. — Милый солдатик, — вежливо сказала она, — нет у нас Никонова. Совершенно точно — нет.
Костя пожал плечами, поблагодарил женщину и вышел.
«Как же все-таки найти Андрея?» — подумал он и вдруг вспомнил, что у него есть адрес Виры Вершининой. Вира, конечно, встречается с Андреем, а если и не встречается, то наверняка знает его адрес. Можно было бы еще сходить к Наде, но в одном из писем она сообщала, что попытка найти Андрея окончилась неудачей.
Костя открыл записную книжку, нашел адрес Виры. От того места, где он находился сейчас, до нее было совсем близко. Он доехал на метро до Киевского вокзала, пересек заполненную людьми и машинами привокзальную площадь и попал в переулки, похожие на деревенские улицы, с низкими деревянными домишками и палисадниками.
Вира жила в новом многоэтажном доме с балконами и большими окнами. Таких домов в этом районе становилось все больше, и они вытесняли старые, покосившиеся развалюхи.
Костя еще не привык к лифту и предпочел подняться пешком. Он прошагал на седьмой этаж, позвонил. Послышались быстрые, легкие шаги, и в открытой двери появилась Вира: волосы до плеч и челка до бровей, совсем как у героини иностранного фильма «Колдунья».
— Костя?! — изумленно приглядываясь к его солдатской форме, воскликнула Вира.
— Действительно, он. Здравствуй, Вира!
— Здравствуй, Костя! Меня в Веселой Горке выгнал, а теперь сам пожаловал. Или забыл? Ну, проходи, защитник отечества. Я зла не помню.
Вира, по-видимому, и в самом деле не сердилась. Косте показалось, что она даже рада его приходу.