Костя вошел в просторную прихожую с круглой вешалкой и большим зеркалом на стене. Снял шинель и фуражку.
— Голова босиком, — фыркнула Вира. — Ты, Костя, на цыпленка походишь. Ну-ну, не обижайся! Прошу вот сюда.
Вира пошла вперед по коридору, тонкая, легкая, играя бедрами, обтянутыми узкими серыми брюками. Костя вслед за ней вошел в комнату и вздрогнул от неожиданности. В качалке, возле торшера, сидел черный человек.
— Знакомься, — несколько торжественно объявила Вира. — Это Иренсо. Угандиец. Из Африки.
Иренсо непринужденно поднялся, приветливая улыбка осветила его лицо. Он энергично пожал большую Костину руку.
— Иренсо, это Костя. Мы вместе учились в школе, — сказала Вира.
— В школе? — переспросил Иренсо. — Это очень далеко?
— Я теперь в армии. Прибыл сюда из Сибири. — Костя сел на стул, придвинутый ему Вирой.
Иренсо опустился в тачалку и, чуть покачиваясь, с любопытством рассматривал Костю. Он еще никогда не встречался так близко с советским солдатом. Костю тоже очень интересовал африканец, но он боялся смотреть на него, чтобы не обидеть чрезмерным любопытством.
Вира залезла с ногами на диван и прилегла в красивой позе: дескать, любуйтесь мною. До чего же Костя знал все ее повадки!
— Знаешь, Вира, я к тебе забежал на минуту, — сказал Костя. — Тебе ведь наверняка известен адрес Андрея. Скажи, пожалуйста, как его найти.
— Андрея? — удивилась Вира. — Понятия, не имею. Слышала, что он в какой-то академии учится.
— Я только что был в Суриковском институте. В списках Никонова нет, а в художественной академии студенты не обучаются.
И тут произошло совершенно неожиданное. Иренсо подался вперед вместе с качалкой и, взглянув на Костю, сказал:
— Я знаю Андрея Никонова из Сибири. Он учится в академии.
Вира и Костя недоверчиво посмотрели на него.
— Какой он из себя? — спросила Вира.
— Такой… небольшой, глаза спать хотят, сонные.
— Андрей! Конечно, Андрей! Как же ты его узнал? — обрадовался Костя, не заметив даже, что назвал Иренсо на «ты».
— Я узнал его в монастыре. Он стоял в черном костюме, волосы длинные, кормил голубей.
Вира и Костя изумленно переглянулись.
— Что-то ты путаешь, Иренсо! Может быть, он в самодеятельности выступал? — спросила Вира. — Или в кино снимался?
— Нет. Я знаю Андрея Никонова из Сибири. Он учится в академии. Будет священником, — горячился Иренсо.
Вира прыснула от смеха. Затем она вскочила, замахала руками:
— Нет, нет, это не тот Андрей. Наш Андрей художник.
— Правильно! Андрей меня рисовал. Очень хорошо рисовал, — подтвердил Иренсо.
Костя насторожился. Ему вспомнились всегда опущенные глаза Андрея, его замкнутость, вечное нежелание вести в школе общественную работу, нелюбовь к спорту и гордость, постоянная затаенная гордость.
«Да, этот мог пойти на такое. Необычно, не похоже на остальных», — подумал Костя, все еще сомневаясь, а тот ли это Андрей Никонов, веселогорский ли.
— В воскресенье мы встречаемся с Андреем, — сказал Иренсо и назвал время и станцию метро, где должна была состояться встреча.
Вира опять засмеялась.
— Костя, что тебе стоит познакомиться с молодым попиком? Это так интересно! Иди, иди, Косточка. Да приведи ко мне этого Андрея, даже если это и не тот Андрей.
Костя попрощался с Иренсо, пообещав в воскресенье быть в условленном месте.
Вира пошла проводить Костю. Кокетливо прощаясь с ним, она сказала:
— Приходи!
— Вряд ли удастся. Африканцы, студенты духовных академий — это экзотика. Солдатом никого не удивишь, — глядя в глаза Вире, сказал Костя.
— Ну, как хочешь, Косточка! — Вира пожала плечами и деланно засмеялась.
10
В воскресенье Костя снова получил увольнительную. Стрелки часов показывали без пятнадцати два, когда он появился у Библиотеки имени Ленина и стал ходить в ожидании угандийца.
День был солнечный, теплый. Папы и мамы неторопливо прогуливались с ребятишками, звенел чей-то смех, за город бежали машины. На бульварах кучками сидели пенсионеры — играли в шахматы, шашки, в домино, читали газеты.
Ровно в два часа Костя увидел Иренсо. Он вышел из метро и, озираясь, остановился у колонн огромного здания библиотеки. Костя решил встретиться с ним только в том случае, если Андрей окажется Андреем из Веселой Горки, а пока затерялся в толпе на троллейбусной остановке.
Вдруг Костя увидел Андрея, именно того Андрея, которого знал. В темном пальто, с полосатым шарфом на шее, в серой шляпе, Андрей неторопливо шел по тротуару, опустив руки в карманы. В его одежде и во всем облике не было ничего такого, что говорило бы о принадлежности к духовной академии.
Костя бросился навстречу Андрею, готовый крепко обнять его.
— Привет, Андрей! Ну, брат, и запрятался ты…
Андрей остановился, глядя в упор на Костю и, видимо, не узнавая его.
— Лазовников! Откуда ты? — побледнев, холодно наконец произнес Андрей и отстранился от Костиных объятий.
— Я думал, что ты в академии…
— В академии. Однако я спешу. Извини, — перебил Андрей и отступил от Кости еще на шаг. Не спросил ни о родителях, ни о деревенских друзьях. Не предложил новой встречи. Даже не пожав протянутой Костиной руки, он повернулся и быстро пошел в сторону.
Только теперь, когда Костя увидел Андрея со спины, он заметил, что его длинные волосы заправлены под шляпу.
Все ясно, он будущий поп! Костя испытал ужасное смятение. Со всех сторон его толкали прохожие, одна разбитная девица назвала его даже «телеграфным столбом», но он продолжал стоять на самом бойком месте. «И как же ты мог допустить это, незадачливый последователь Макаренко? Просмотрел! Непоправимо прохлопал! Надеялся, что жизнь исправит этого самолюбивого, заносчивого парня. Вот и достукался. Надо было не уповать на жизнь, а работать с мальчишкой не покладая рук, воспитывать, доказывать. Ты виноват, ты! Ты был и вожатым и секретарем комсомольской организации…»
Конечно, не один Костя виноват был в том, что так случилось с Андреем, но он не любил перекладывать ответственность на других и приучился с юных лет строго спрашивать с самого себя.
Когда укоры совести немного улеглись, Костя почувствовал к Андрею нестерпимую неприязнь. Захотелось догнать Андрея и дать ему три-четыре крепкие, увесистые оплеухи. «Сволочь и негодяй! Своим дурацким эгоизмом запятнал всю Веселую Горку — партизанское, колхозное село, давшее стране немало учителей, врачей, инженеров, механизаторов, хороших бригадиров — новаторов сельского хозяйства. И вот тебе на — из этого села человек идет учиться на священника!.. Там ребята бригаду имени «Молодой гвардии» создали, на ферме работают, а он… он… предатель!»
Костя рванулся вперед, толкнув какого-то старичка.
— Нет, он мне ответит за все! — шептал Костя и бегом направился к метро.
Но там, где стоял Иренсо, не было уже ни его, ни Андрея. Костя бросился в одну сторону, в другую — Андрей словно провалился сквозь землю.
Не зная, как найти выход своим чувствам, Костя бросился на почту. Единственно, что он мог сделать, — это сообщить обо всем Елизавете Петровне и Илье Ильичу.
А между тем Иренсо и Андрей неторопливо шли по Манежной площади.
Андрей долго молчал, не в силах совладать с горьким осадком от неожиданной встречи с Костей Лазовниковым.
Иренсо тоже молчал. Он видел, как встретились Андрей с солдатом, и понял, что встреча была не из дружеских. Расспрашивать он не считал возможным.
— А портрет твой так и не получился, — наконец сказал Андрей, чувствуя, что молчать дальше просто неприлично.
— Меня рисовать трудно, — с живостью отозвался Иренсо. — Я черный.
— Ну как, ты не жалеешь, что приехал в Россию?
— Нет. Я многое понял, многое узнал, — охотно отозвался Иренсо. — Андрей, ты не сердись… Можно, я тебе все скажу? — вдруг спросил Иренсо, посмотрев Андрею в глаза.
— Зачем же сердиться? Пожалуйста, говори.
— Я хочу тебе сказать о боге, — с какой-то виноватой ноткой в голосе проговорил Иренсо. — Я знал, что в Советском Союзе люди не верят в бога. Мне было это непонятно. Страшно было. Я не знал, как можно не верить в бога. Потом я стал учиться в университете, увидел, что русские студенты не верят в бога. Я понял, что так можно. Я стал думать, Андрей, много думать. Я не боюсь сейчас сказать, что бога нет. — И, помолчав немного, спросил: — А ты, Андрей, веришь в бога?
Они шли по Александровскому саду. Андрей молчал.
— Ты не хочешь разговаривать, Андрей? — спросил Иренсо. — Ты сердишься.
— Я не сержусь, Иренсо. Только говорить мне очень трудно. — Андрей горько усмехнулся и добавил: — Хотя я и хорошо владею русским языком.
Они сели на скамью. Иренсо не сводил с Андрея умных черных глаз.
— Ну и не говори. Я понял. Ты тоже думаешь. Тебе очень трудно. Ты должен быть священником. Мне тоже трудно. Через пять лет я вернусь в Уганду. Наш народ очень религиозный. А церковь наша за Уганду колониальную. Придется бороться, рассказывать народу правду. Советские люди говорят: трудностей не надо бояться. Хорошо говорят. Я тоже не буду бояться. И ты, Андрей, не бойся…
Иренсо доверчиво положил руку на плечо Андрея, но тот сжался и молчал. Иренсо решил переменить тему разговора.
— Я знаю, Андрей, очень красивую девушку. Хочешь рисовать ее? Можно ангелом изобразить. Волосы — золото. Лицо как снег. Щеки — заря. Тонкая, как молодая пальма…
Андрей заметил, с каким восторгом Иренсо говорит о девушке, улыбнулся и спросил:
— Нравится?
— Нравится. Нравится! — с готовностью отозвался Иренсо. — Белые девушки очень нравятся африканцам.
— А ты ей нравишься?
— Я… — Иренсо стал грустным, вытянул вперед свои черные руки. — Я такой… Ультрафиолетовые лучи сделали африканцев черными. Белые девушки черных не любят.
Иренсо рассказал Андрею, как он познакомился с русской девушкой и она пригласила его к себе, познакомила с отцом и матерью. Родители, научные работники, встретили его приветливо. И ему очень приятно бывать в семейном доме. А девушка