— Вы только что упоминали Виру Вершинину. Я ее мать. Не знаете ли, где она?
Девочки растерянно переглянулись, отвели глаза в сторону.
«Знают, но не хотят сказать», — обеспокоенно подумала Наталья Степановна.
— Я очень волнуюсь, — снова заговорила она. — Вира ушла утром, и до сих пор ее нет.
— Мы не знаем… — смущенно сказала высокая и худенькая девочка и отвела от Натальи Степановны черные большие глаза.
«Видимо, они действительно ничего не знают», — подумала Наталья Степановна и вернулась к ожидавшему ее мужу.
Вершинины решили пойти домой и еще час подождать. Огорченные, шли они по праздничным улицам, разукрашенным красными флагами, разноцветными сверкающими гирляндами лампочек. Навстречу им из-за угла вывернулась оживленная толпа молодежи. Невысокий паренек в кепи с лихо заломленным козырьком играл на баяне. Сзади него, совсем по-деревенски, в обнимку, шли нарядные девушки и пританцовывали в такт музыке. Кто-то из парней пытался подпевать баянисту звенящим, срывающимся тенорком.
Окна старинного особняка, мимо которого проходили Вершинины, были открыты. На улицу вырывался шум, смех, нестройное пение:
Ой, рябина, рябинушка,
Белые цветы…
«У всех праздник», — подумала Наталья Степановна, подавляя вздох.
Неожиданно позади Вершининых послышался топот бегущих ног. Их нагоняли школьницы, с которыми несколько минут назад разговаривала Наталья Степановна.
— А мы знаем, где ваша Вира, — тяжело дыша, сказала крепкая, приземистая девочка.
Вершинины остановились.
— Только не пугайтесь. Теперь уже, наверно, все уладилось, — сказала черноглазая девочка.
— Где же она? — сгорая от нетерпения, в один голос спросили отец и мать.
— Она… она… в милиции, — со страхом сказала девочка-толстушка.
У Натальи Степановны подкосились ноги, она прислонилась к дому, из которого доносилась песня о белых цветах рябины. Иван Сергеевич подхватил жену, чувствуя, что кровь у него отхлынула от лица. В эту минуту он был белее стены, но сгущавшийся сумрак скрыл это от посторонних взглядов.
После демонстрации на одной из шумных улиц, пестрой от праздничных украшений и нарядных толп гуляющих, появилось десятка полтора молодых людей. Они держались кучкой и не походили на всех других гуляющих. Девушки были с распущенными волосами, в узких коротких брючках с разрезами по бокам, в декольтированных кофточках, юноши — со взбитыми коками, в ярких рубашках навыпуск, в брюках, похожих на рейтузы, так плотно они обтягивали икры, в остроносых ботинках.
На середине улицы эти молодые люди взялись за руки, стали в круг и, ударяя в ладони, начали выкрикивать какие-то непонятные слова. В кругу, отчаянно кривляясь, красная до безобразия, с прилипшей ко лбу челкой, металась как обезумевшая Вира. Она то взлетала выше головы партнера, то исчезала, пролетая между ног тупого, мордастого парня.
Люди изумленно заглядывали в этот круг.
— Смотри, как он ловко протаскивает ее. Ни разу не зашиб! Фью, Степка, сюда! Циркачи выступают! — кричал какой-то малец, даже и не подозревая, что на свете существует танец-урод, танец дураков, выдуманный каким-то идиотом.
Вдруг поблизости раздался пронзительный свисток милиционера. Круг мгновенно распался, и молодые люди, образовавшие его, растворились в толпе.
Через несколько минут, когда милиционер исчез, круг снова сомкнулся, и Вира опять начала свою пляску. На этот раз милиционер появился вместе с дружинниками. Партнер Виры затеял драку. Пытаясь помочь ему, Вира подставила дружиннику ногу. Тот упал, сильно ударился головой об асфальт, но успел цепко схватить мордастого парня.
В тот же вечер Вершинины взяли Виру из милиции. О происшествии дружинники сообщили в школу. Директор попросил родителей Виры присутствовать на заседании педагогического совета.
Первый раз за восемь лет обучения дочери Иван Сергеевич пришел в школу. Он горько раскаивался в том, что пренебрегал долгом отца, и обещал учителям сделать все, чтобы Вира изменилась.
Под строгим контролем Ивана Сергеевича Вира закончила восьмой класс, а осенью Наталья Степановна, по совету директора школы, увезла ее к своей сестре в Сибирь, в Веселую Горку. Здесь, в сибирском селе, Вира окончила девятый и десятый классы.
Два года жизни в сельской местности она считала ссылкой. Были, конечно, и там свои радости, но они ничего не значили по сравнению с мечтой о шумном, большом городе.
И вот, окончив школу, Вира снова возвратилась в родной дом. Она попыталась поступить в театральный институт, однако на первом же экзамене провалилась. Это не особенно огорчило Виру. Она считала, что для красивой девушки самое главное не учение, не работа, а замужество, удачное, выгодное замужество. Иренсо ей казался подходящей партией. Она представляла, как будут изумляться ее знакомые: «Вира-то Вершинина, подумайте, вышла замуж за угандийского вождя и уехала в Африку!»
2
Однажды Иренсо пришел к Вире, сел в качалку и торжественно сказал ей, что он намерен разговаривать с ней по очень важному вопросу.
Сдерживая дыхание и краснея, Вира подумала: «Сейчас он сделает мне предложение». И стала обдумывать, что она ответит ему.
Она села напротив Иренсо, скромно сложив руки.
Иренсо, был в черном, хорошо проутюженном костюме с разрезами на боках пиджака. Белая рубашка с белой бабочкой вместо галстука еще сильнее оттеняла черноту его кожи.
— Вира, ты очень красивая и хорошая девушка, — волнуясь, заговорил Иренсо, — и я мог бы очень сильно любить тебя. Но я обману тебя, если не скажу правду. Цель моей жизни — служить Уганде. Ради нее я живу здесь. Для нее я есть на земле. Моя жена должна быть черной, как и я. Она должна быть угандийкой. Вот что я был обязан сказать тебе…
Некоторое время Вира молча глядела на него широко открытыми глазами, затем ее брови гневно взметнулись, в глазах зажглись зеленые огни, губы побледнели. Она вскочила, со злостью засмеялась:
— И ты думал, что я пошла бы за тебя замуж? Ха, наивный черный болван! Ты думаешь, я стала бы растить черномазого ребенка? Какая дикость!
Вира бросилась к дверям, широко раскрыла их и, припоминая какую-то сцену из пьесы или кинофильма, театрально подняла голову и, протянув руку, указала на дверь.
— Спасибо, — сказал Иренсо и с достоинством вышел из комнаты своей необыкновенной крадущейся походкой.
Зарыдав, Вира бросилась на диван. Слова Иренсо были равносильны пощечине. Она ненавидела его, и — презирала себя. Она, красавица, не сумела удержать возле себя, поставить на колени какого-то недоучившегося африканца! Какой позор!
Вира успокоилась лишь на другой день.
Разговор с Костей по телефону снова всколыхнул обиду, и она отказалась сообщить ему адрес Иренсо.
А спустя еще несколько дней она окончательно забыла об угандийце.
3
Как-то вечером Вира, не зная, куда деваться от скуки, сидела возле зеркала. Она придумывала новую прическу. Готовиться к экзаменам не хотелось. Вира была уверена, что все равно не попадет в вуз, она занималась только для успокоения родителей. Включать телевизор Иван Сергеевич не разрешал — он продумывал свой предстоящий доклад.
Теперь были в моде длинные волосы, закрученные на макушке в узел. Вира скрутила свои золотистые волосы, небрежно уложила их шапкой и нашла, что такая прическа ее красит.
Она могла бы просидеть у зеркала весь вечер, но в коридоре настойчиво зазвонил телефон. Загораживая рукой трубку, чтобы не мешать отцу, Вира сказала:
— Хэлло!
— Приемная Министерства высшего образования? — спросил густой, приятный баритон.
— Ничего подобного! — сидя в креслице и помахивая ножкой, кокетливо сказала Вира. — Вы, уважаемый, попали на квартиру.
— Чья же это квартира, гражданочка? — живо осведомился баритон.
— Моя квартира…
— А какой номер? — игриво продолжал баритон.
Вира назвала номер телефона.
— Как же ваше имя, девушка?
— Алла, — не задумываясь, соврала Вира.
И вдруг ее перебил голос телефонистки междугородной станции:
— Это Г 9-14-32? Берегов Федор Павлович? Вас вызывает Ленинград.
Вира повесила трубку и машинально записала на обрывке газеты телефон, имя и отчество.
Вскоре пришла с работы Наталья Степановна. Она поцеловала дочь в открытый лоб и похвалила новую прическу.
— Так скромнее, — сказала она.
«Опять воспитывает», — вздохнула Вира. Ей стало нестерпимо скучно, и она заторопилась на кухню.
Там она уселась на ящик, сложила на коленях руки и стала смотреть, как Тоня готовила заливное. Вире тоже захотелось приготовить такое блюдо.
— Дай, Тоня, я попробую.
Тоня неохотно отдала ей морковь и нож. Вира вырезала несколько звездочек.
— На, Антонина, — зевая, сказала она домашней работнице, возвращая нож.
— Вот так тебя во всем на одну минуту хватает! — с сердцем сказала Тоня.
«Тоже воспитывает!» — подумала Вира и хотела уже покинуть кухню, но Тоню охватил педагогический запал.
— Нет, не уходи. Послушай-ка, что скажу: все-то у тебя готовое — и одевают тебя, и кормят, и нежат. Учись знай, получай специальности. Мне бы такое!..
— Ну, и что бы ты?.. — приподняла брови Вира.
— Я… инженером стала бы, строителем. А ты ничего не хочешь. Слоняешься без дела из угла в угол, и все. Шла бы хоть работать, коли не учишься.
— А я собираюсь учиться. Вот поступлю в вуз.
— Никуда ты не поступишь. Замуж выйдешь, наряжаться будешь. Небо коптить станешь. Даже детей не народишь. Пустоцвет! — Тоня снова презрительно махнула рукой.
— Завидуешь! — вызывающе сказала Вира.
Она, насмешливо прищурившись, оглядела невзрачную фигурку Тони, ее жидкие стриженые волосы, полуприкрытые белым платочком, худенькое, некрасивое лицо. «Не на чем глаза остановить, такое все обыкновенное. Трава, да и все. Осока! Потому и злится», — подумала Вира. Пожимая плечами, напевая и пританцовывая, она вышла из кухни.