Когда «сокровище» все, до последнего болта, было перевезено к сараю, бригада направилась в район ремонтно-механического цеха, там тоже находились изрядные залежи металлолома. Дорогой Клеопатра заигрывала со Славой, стараясь то взять его под руку, то заглянуть ему в глаза. Славе это надоело, и он сказал:
— Ты, Клеопатра, глазами в меня не стреляй. Я ведь железобетонный, не прошибешь.
Надя весело засмеялась, испытывая почему-то удовлетворение.
— Ура! Целый склад металлолома! — закричала Клеопатра, скрывая свой конфуз.
В самом деле, в тупичке между корпусами цехов был свален самый разнообразный лом.
Слава, Иван, Клеопатра и остальные ребята остались в тупичке, а Надя пошла посмотреть, как работают другие бригады.
На месте общего сбора, у сарая, уже лежали большие кучи металла, но работа была еще в полном разгаре. В разных углах заводского двора звучал смех, слышались песни, звонкоголосый говор.
В первой же бригаде Надю встретили шутками и возгласами, даже спели какой-то веселый экспромт.
Вторая бригада хозяйничала сейчас в полуразвалившемся корпусе старого цеха. В цехе, вероятно, уже давно не работали, но он все еще охранялся. Статная, высокая девушка с длинной русой косой уговаривала молодого вахтера пропустить комсомольцев в цех. Она лукаво поглядывала на него васильковыми глазами и, путая русскую речь с украинской, напевно говорила:
— Мы тильки побачим да сор соберем.
У вахтера сердце было не каменное, он поломался больше для виду и открыл закопченную, осевшую дверь цеха.
Надя направилась в третью бригаду, в самый дальний угол заводской территории.
Вдруг она услышала истошный крик в той стороне, где остались Слава с Иваном. Обернулась и увидела Клеопатру. Та бежала, что-то крича и размахивая руками. Надя бросилась ей навстречу.
— Подрались! Ой, как подрались! — хватаясь за голову, выкрикивала Клеопатра. — Славка первый полез. Да где ему против Ивана. Тот его схватил да как грохнет о землю. Он и в себя-то не сразу пришел. Ой, Надечка, как страшно!
Обгоняя запыхавшуюся Клеопатру, Надя первой прибежала в тупик. На снегу, раскинув руки, лежал Слава. Прислонившись к забору, стоял мрачный, неестественно сжавшийся Иван.
Надя опустилась на колени, осторожно взяла Славу за руку.
— Уйди! — сказал он, отнимая руку.
— Поднимись! Сейчас же поднимись! — негромко, но настойчиво сказала она.
Слава послушался. Он встал, покачнулся. Клеопатра подбежала к нему и поддержала. Они с Надей взяли Славу под руки и повели в клуб. Там его положили на диван, и Надя стала звонить в «скорую помощь».
В клуб заглянули девушки.
— Ой, что с ним? — испуганно спросила одна, увидев растянувшегося на диване Славу.
— Упал, — соврала Надя.
Клеопатра взглянула на Славу, потом на Надю и серьезно сказала:
— Поскользнулся, девочки.
Надя отправила Клеопатру на улицу ждать «скорую помощь», а сама подошла к Славе.
— Ну вот, а ты говорил, что главное в человеке разум…
Он закрыл глаза, помолчал и вдруг сказал то, чего боялась услышать Надя:
— Ты же знаешь, что драка произошла из-за тебя.
Приехала «скорая помощь». Врач осмотрел Славу, ощупал руки, ноги, грудь. Ничего страшного не обнаружил. Велел полежать несколько дней в постели, пока не заживут ушибы.
Но, как ни скрывали Надя и Клеопатра случившееся на воскреснике, слух об этом происшествии дошел до директора завода. Он попросил Надю зайти к нему в кабинет и тотчас начал:
— Ну, как воскресник? Закончился дракой и вызовом «скорой помощи»?
Она не ожидала, что директор заговорит об этом, но ответила спокойно:
— Был такой неприятный случай, Николай Павлович, но… все кончилось благополучно…
— Благополучно?! Без смертельного исхода? Все же прошу учесть, товарищ секретарь, на будущее: директор — не последнее лицо на заводе. Я должен знать решительно все, что здесь происходит. Вы узнавали, в каком состоянии Алексеев?
— Он чувствовал себя хорошо…
— Сейчас же пошлите кого-нибудь к нему и узнайте, не требуется ли какая-нибудь помощь. А из-за чего произошла драка, вы интересовались?
— Не знаю. Драчуны молчат, — сказала Надя и сильно покраснела.
— Трезвые были?
— Конечно! Разве Алексеев был когда-нибудь пьяным? Синицын тоже пришел трезвый и работал за пятерых.
— По-видимому, из-за девушки схлестнулись ребята, — сказал директор, не заметив, как Надя снова мучительно покраснела. — Итак, узнайте, как чувствует себя Алексеев, и позвоните мне. — Директор хлопнул по столу своей широкой ладонью.
Надя с трудом разыскала Савву Капитоновича в арматурном цехе. Все его дела почему-то всегда сосредоточивались не на полигоне, а в других цехах. Он стоял в замысловатой аллее сеток и каркасов, около сварочной машины, на которой сварка шла одновременно в двадцати четырех точках. Вспыхивали ослепительные голубоватые огни, с шипением разлетались золотистые искры.
Савва Капитонович сделал гримасу, точно у него заболел зуб.
— Опять уходишь? Ох, уж этот комсомол! — ворчливо сказал он. — Ну иди, иди, коли директор велел, ищи посыльного!
На снегу, раскинув руки, лежал Слава.
5
Надя так увлечена была заводом, что все остальное словно мало ее касалось. Она редко писала домой матери, отцу, младшей сестре, которые по-прежнему жили в Веселой Горке. Когда приходили от них письма, Надя упрекала себя в эгоизме и бессердечии, сразу же писала ответ, но потом опять забывала обо всем на свете.
Она получала письма и от Кости Лазовникова. Целый год они писали друг другу о смысле жизни, о месте человека на земле. Оба считали, что не место красит человека, а человек украшает землю. Писали они друг другу о книгах, о кинокартинах, о людях, которые окружали их. И часто спорили. Костины письма Надя перечитывала по нескольку раз и только его письма почему-то хранила…
Надя поступила во Всесоюзный заочный инженерно-строительный институт. Науки давались ей легко, но она относилась к учению без горячности. Душой ее владел завод, только он ее увлекал, заставлял радоваться или огорчаться. Радовало, что к зиме был отремонтирован дом на полигоне. В нем стало тепло, чисто, уютно. Радовало то, что бригада Ивана Синицына, работающая на балках, стала бригадой коммунистического труда и держала высокие показатели. Еще радовало Надю то, что на заводе работал механиком голубоглазый Слава. Он чем-то напоминал ей Костю, — может быть, своей собранностью и добротой в отношениях с людьми.
Были у нее и огорчения. В дни получки рабочие полигона по-прежнему напивались, и она приходила домой расстроенная, ночью плакала в подушку, чтобы подруги по общежитию не слышали. Большие надежды возлагала она на экскурсию в Ленинград и в списки экскурсантов постаралась внести большое число самых недисциплинированных рабочих полигона.
Однажды в комитет комсомола, когда она просматривала списки экскурсантов, пришел Иван Синицын.
— Можно приземлиться? — спросил он, направляясь к стулу и снимая с головы большую, как сито, круглую каракулевую кубанку.
— Садись, Ваня. Заявление принес?
— Принес заявленьице, Надежда Васильевна. — Он положил на стол мятую бумажку, разгладил ее большой рукой и беспокойно взглянул на Надю своими серыми глазами в густых черных ресницах.
«Не зря его прозвали Ильей Муромцем», — подумала Надя, приглядываясь к большим рукам Ивана, к его широким плечам.
Был он одет в широкие шаровары грузчика, в короткую на меху куртку, перетянутую ремнем. Ворот куртки, так же как и ворот рубашки, был расстегнут.
— А биографию написал? — спросила Надя.
— Биографию? Не написал. А надо?
— Конечно, надо, — ответила Надя и взяла заявление.
На бумаге было написано:
«Прошу принять меня в комсомол. Иван Синицын».
— А биография у меня короткая, Надежда Васильевна. Родился в Крыму, в Бахчисарае. Ты бывала там?
— Нет, не приходилось.
— Ну и жаль. Мне двадцать четыре года. Холост. Имею на примете невесту, да боюсь объясниться с ней. Вдруг не пойдет?
— Кто твои родители?
— Родители колхозники. На виноградниках всю жизнь. И сейчас там. Я четыре класса окончил. Не хотел учиться. А теперь жалею…
— Учись заочно. У нас почти все учатся, — сказала Надя.
— Отвык от умственного труда, Надежда Васильевна. Так вот, продолжаю. Работал в разных городах на стройках: сегодня в Омске, завтра в Кисловодске, через месяц в Москве. Все города повидал. Это и нравилось. А на железобетонном застопорило… Мастер такой попался… — Иван выразительно поглядел на Надю. — Вот и вся биография. Не шибко интересно было слушать, Надежда Васильевна?
— Почему же не интересно? Биография трудовая. Жаль, что по разным местам летал много. И еще жаль, что не учился…
— Послушай меня, Надежда Васильевна, — сказал Иван и поднялся. Он покраснел, и на лбу его выступили капельки пота. — Вот стану комсомольцем, работать буду еще лучше. Получу в общежитии комнату. Выходи за меня замуж. Буду тебя на руках носить, как королевну.
— Что ты, что ты, Иван! — испуганно вскочила Надя. — Я замуж не собираюсь…
— А ты соберись. Мне приданого не надо. Наживем.
Надя протянула вперед руки, как бы защищаясь от него, воскликнула:
— Уйди сейчас же, здесь не место говорить об этом…
Иван надел на затылок кубанку.
— Ухожу, не сердись, Надежда Васильевна.
Он шагнул к дверям и казался в этот момент таким беспомощным и растерянным, что Наде стало жалко его.
— Постой, Иван… — сказала она. — Слушай, ты и думать забудь о том, что говорил мне. Я могу быть тебе только хорошим товарищем… Пойми это. И зря не надейся… Найди себе другую девушку. Их так много, очень хороших…
— Ты меня не уговаривай, Надежда Васильевна. Раз так — значит, судьба бобылем оставаться. А в дружбу с девушкой я не верю. Запью! — вдруг горячо и громко воскликнул он. — Вот посмотришь — запью!
И, не глядя на нее, быстро вышел из комнаты.